– Как раз за ним еду, – говорит Кел. – Спасибо. Если понадобится вас выручить, вы знаете, к кому обращаться.
– В следующий раз, когда кто-то из щенков зассыт мне весь пол, я звоню вам.
– Явлюсь. Можно пригласить вас к нам на ужин?
– Нет, поем сама и приеду после. Где-то в восемь, скажем. До тех пор вдвоем отобьетесь?
– Постараемся, – отвечает Кел. – Я понимаю, что сажусь на голову, но не могли бы вы мне еще одно одолжение сделать? Можете позвонить Шиле Редди и сообщить ей, что с Трей все нормально?
Молчание.
– Ей надо знать, – продолжает Кел. Никакой особой теплоты у него к Шиле нет, но неправильно это – бросать ее маяться от мысли, что беспомощная или умирающая Трей валяется где-то на горном склоне. – Просто скажите, что ребенок в безопасности, вот и все.
– А, ну да, конечно. А когда она спросит, где Трей, я ей такая – понятия не имею, так? Или: “Ха-ха, а вот не скажу!” – и повесить трубку?
– Просто сообщите ей, ну не знаю… сообщите, что ребенок не хочет с ней сейчас разговаривать, но завтра вернется домой. Что-нибудь такое. – Снова возникает тишина. Кел отчетливо воображает вздетые брови. – Я б и сам позвонил, но Шила может расстроиться, если узнает, что ребенок у меня в доме. Не хочу я, чтоб она полицию на меня натравила. Или сама заявилась ко мне под дверь.
– А если она это устроит мне, все шик, да?
– К вам она не будет полицию вызывать. Если придет к вам, можете показать ей, что ребенка у вас нету. А если заявится после восьми, вас вообще дома не будет.
Через минуту Лена говорит:
– Было б мне веселей, если б я понимала, как меня вообще угораздило.
– Ага, – говорит Кел. – И мне. У девчонки дар.
– Мне пора, – говорит Лена. – До встречи. – Отключается.
Кел вспоминает о разнообразии звуковых эффектов, какие предложила бы Донна, чтобы явить ему вершину айсберга своих чувств в заданных обстоятельствах. Кел даже подумывает, не позвонить ли ей и не изложить ли всю эту историю – исключительно ради удовольствия послушать их еще раз, но сомневается, что Донна оценит все это так, как ему бы хотелось.
Город по-будничному деловит, старушки с сумками на колесиках рассекают по улицам, на перекрестках, размахивая клюками, беседуют старики. Добыть надувной матрас Келу удается не сразу, но в конце концов мужик в хозяйственном магазине надолго исчезает в подсобке и возвращается с двумя – оба покрыты пылью и липкой паутиной. Кел забирает оба. Пусть и готов он к ночи в кресле, одинокий матрас может создать у Лены впечатление, будто у Кела есть какие-то планы.
В лавке, увешанной впечатляюще многообразной ношеной синтетикой, становится понятно, откуда взялся Шилин свитер. Кел находит проволочную корзину с синтетическим постельным бельем, а также дополнительное одеяло и пару подушек, пижаму, синее худи и пару джинсов примерно на размер Трей, грузит все это в супермаркетную тележку вместе со стейком, картошкой, овощами, молоком, яйцами – самым питательным, что удается найти. Попутно прихватывает Марту печенье. Нужен повод зайти к соседу – пусть тот покуражится насчет Лены, пока у него не лопнуло терпение и он не заявился к Келу повторно.
Вечер в эти дни надвигается раньше. Когда Кел выезжает из города, свет уже низок, отбрасывает обширные полотна теней через поля. Кел катится к дому быстрее, чем следовало бы по этим дорогам.
Все еще прикидывает, как подобраться к Остину. На службе он бы взялся за дело, вооружившись затейливым набором всевозможных кнутов и пряников любых размеров, очертаний и свойств. Наблюдает, как узкая низкая луна висит на лавандовом небе, как с сумерками набирают глубины, струясь за окнами, поля, и вновь чувствует, до чего беспредельно пусты у него руки.
Остин с бывшим легавым разговаривать не станет, к конкуренту по-доброму не отнесется и до случайного гражданского не снизойдет. Кел считает, что лучше всего сыграет такая ставка: он повидал веселой жизни, убрался, пока удача не отвернулась, и переехал подальше от дома, чтоб не затянуло обратно и чтоб не нашли, – вроде и крут достаточно, чтоб удержать Трей на сворке и чтоб уважали, но не настолько деятелен, чтоб представлять угрозу.
Кел осознает, что вновь мыслит как следователь, но таким следователем он не служил. Тут работа под прикрытием. Кел такое не любил никогда – как и ребят, которые этим занимались. Их мир – текучесть зеркальной комнаты, им там ловко, как борцам в весе мухи, а Келу делалось не по себе до самых костей. Начинает ощущать, что у них в этих краях все получалось бы лучше, чем у него.
Когда загоняет машину к себе, дом – два освещенных прямоугольника и линия крыши, оттененная небесным индиго и первыми звездами. Кел выходит из пикапа, огибает его сзади, чтобы вынуть матрасы. Успевает засечь торопливые шаги по траве, но времени хватает только на то, чтобы обернуться и увидеть почти в полной тьме, как на него бросаются темные фигуры, схватиться за то место, где полагается быть “глоку”, и тут что-то грубое и пыльное опускается ему на голову, его валят с ног навзничь.
Падение вышибает из него дух. Кел силится вдохнуть, но без толку, разевает рот, как рыба. Затем что-то тяжелое крушит ему ключицу. Он слышит глухой бряк по кости и чувствует, как раскалывается на щепки. Вновь пытается вдохнуть, боль пронзает насквозь, и тут удается наконец втянуть полные легкие пыли и трухи, а воздуха там едва хватает.
Он скручивается вбок, сипя, рот забит грубой тряпкой, вслепую размахивает руками. Хватает чью-то лодыжку, дергает изо всех сил, чувствует удар о землю – человек упал. Пинок в спину вынуждает его разжать руку. Что-то тяжелое бьет его по коленной чашечке, боль вновь выпускает из него дух, а маленькая ясная часть ума сознает, что их там больше одного и ему пиздец.
Мужской голос говорит ему в лицо:
– Не лезь не в свое дело. Понял?
Кел бьет кулаком, попадает и слышит, как человек крякает. Не успевает подняться на колени, что-то тяжелое прилетает ему по носу, тот взрывается, ослепительно ярко по всей голове вспыхивает боль. Кел вдыхает кровь, давится ею, выкашливает большими беспомощными харками. Затем воздух раскалывается от дикого рева, Кел думает, что его ударили еще раз, что вот теперь-то конец, и тут все замирает.
В тишине раздается жесткий ясный голос, чуть издалека, он кричит:
– Стоять!
Сквозь настырный певучий туман искр и крови Кел лишь через миг осознает то, что слышит, а еще через миг определяет, что это голос Трей. В третий миг он понимает, что Трей только что выстрелила из “хенри”.
Трей кричит:
– Где Брендан?
Ничто не шелохнется. Кел возится с тряпкой у себя на голове, но пальцы трясутся и бестолковы. Мужской голос кричит совсем рядом:
– Опусти, мразь ты мелкая!
“Хенри” гремит вторично. За головой Кела раздается дикий вопль, а следом громкая болтовня.
– Что за черт…
– Исусе Христе…
– Я сказала – стоять!
– Я убит, она, бля, меня подстрелила…
– Где мой брат – или я всех вас, бля, поубиваю!
Келу как-то удается схватиться за мешок и стащить его с головы. Мир кренится и бурлит, и ясно видно лишь одно: золотой луч, как от маяка, разливается по траве, а в вершине его, очерком в ярком прямоугольнике открытой двери, Трей наставляет ружье. Трей выходит из дома, как с огнеметом, заряженная до краев накопленной за всю жизнь яростью, готовая спалить дотла все на мили вокруг.
– Малая! – орет Кел и слышит отзвук над потрясенными темными полями. – Стой! Это я! – С трудом встает, покачиваясь и спотыкаясь, волоча ногу, шмыгая носом и сплевывая кровь. – Не стреляй в меня!
– Убирайся, нахер, с дороги! – орет Трей в ответ. Выговор сделался грубее и неукротимее, прямо с гор на зубастом ветре, но голос ясный и собранный.
За Келом кто-то пыхтит сквозь стиснутые зубы:
– Рука, рука, блядь.
А кто-то еще тихо огрызается:
– Заткнись.
И следом наступает полная тишина – уж насколько ему слышно за стуком и бульканьем у себя в голове. Тем, кто сейчас следит за каждым движением Трей, хватает соображения не относиться к ней легкомысленно.
Кел раскидывает руки и бросается перед ними.
– Малая, – кричит он, – нет. – Он знает, что существуют слова, какими он когда-то вымаливал оружие у людей из рук, обещания, утешения. Ничего не осталось.
– Уйди с дороги – или и тебя шлепну!
Вокруг Кела все качается и рябит, но ее силуэт в дверном проеме недвижим, как памятник; тяжелое ружье у ее плеча не шелохнется. Если эти люди ей откажут или соврут – а может, даже если скажут правду, – она их всех отправит на тот свет.
– Малая, – кричит он. Голос рван от пыли и крови. – Малая, скажи им, чтоб убирались.
– Где Брендан?
– Прошу, малая, – кричит Кел. Голос ломается. – Прошу. Пусть убираются. Умоляю тебя.
Полная холодная ночная тишина длится три вздоха. А затем “хенри” палит еще раз. Грачи срываются со своего дерева громадным черным фейерверком крыльев и суматохи. Голова у Кела откидывается, и он воет, как зверь, в ночное небо.
Хватая ртом воздух, парализованный между тем, чтобы рвануться за ружьем и оценить нанесенный ущерб, он слышит крик Трей:
– Валите нахер все!
– Уходим! – кричит в ответ мужской голос позади Кела.
Еще секунда нужна потрясенному мозгу Кела, чтобы сообразить. Трей целилась в воздух, в кроны деревьев.
– Нахер валите с этой земли!
– У меня кровь, господи всемогущий, глянь…
– Идем, идем, идем…
Тяжкое пыхтение, путаница голосов, не разобрать, поспешные шаги по траве. Кел оборачивается поглядеть, кто это был, но тут колено подкашивается, и он медленно и неизящно плюхается на зад. Люди уже исчезают во тьме. Три торопливые черные фигуры держатся друг к другу поближе, головы пригнуты.
Кел сидит где сел, прижимает рукав куртки к истекающему кровью носу. Трей стоит на пороге, ружье у плеча. Грачи кружат и матерятся, а затем, слегка угомонившись, усаживаются на дерево, чтобы говниться в уюте.
Когда приглушенные голоса тают на проселке, Трей опускает ружье и в луче света размашисто шагает к Келу. Он отводит рукав от лица ровно на то время, чтобы успеть сказать:
– Предохранитель. Поставь на предохранитель.
– Поставила, – говорит Трей. Склоняется к нему, чтобы рассмотреть сквозь темень. – Как вы?
– Жить буду, – отвечает Кел. Пытается обустроить конечности так, чтобы удалось встать. – Надо зайти внутрь. Пока не вернулись.
– Не вернутся, – говорит довольная Трей. – Одного я зацепила что надо.
– Ладно, – говорит Кел. Не сформулировать ему сейчас, что если они все же вернутся, то при них тоже будет оружие. Ему удается встать, слегка покачиваясь, и он прикидывает, выдержит ли колено.
– Так, – говорит Трей. Обхватывает его за спину, принимает его вес на свое тощее плечо. – Идем.
– Нет, – говорит Кел. Думает о ее увечьях, которые сейчас представляет смутно, однако то, что помнит, – ужасно.
Трей не обращает внимания и шагает к дому, Кел сознает, что идет с ней. Они бредут по траве, то выпадая из света, то возвращаясь к нему, подпирая друг дружку, как пара пьянчуг. Оба пыхтят. Кел чувствует каждый дюйм тьмы, расстилающейся вокруг, – и каждый дюйм их тел представляет собой безупречную мишень. Старается хромать проворнее.
– В следующий раз, когда кто-то из щенков зассыт мне весь пол, я звоню вам.
– Явлюсь. Можно пригласить вас к нам на ужин?
– Нет, поем сама и приеду после. Где-то в восемь, скажем. До тех пор вдвоем отобьетесь?
– Постараемся, – отвечает Кел. – Я понимаю, что сажусь на голову, но не могли бы вы мне еще одно одолжение сделать? Можете позвонить Шиле Редди и сообщить ей, что с Трей все нормально?
Молчание.
– Ей надо знать, – продолжает Кел. Никакой особой теплоты у него к Шиле нет, но неправильно это – бросать ее маяться от мысли, что беспомощная или умирающая Трей валяется где-то на горном склоне. – Просто скажите, что ребенок в безопасности, вот и все.
– А, ну да, конечно. А когда она спросит, где Трей, я ей такая – понятия не имею, так? Или: “Ха-ха, а вот не скажу!” – и повесить трубку?
– Просто сообщите ей, ну не знаю… сообщите, что ребенок не хочет с ней сейчас разговаривать, но завтра вернется домой. Что-нибудь такое. – Снова возникает тишина. Кел отчетливо воображает вздетые брови. – Я б и сам позвонил, но Шила может расстроиться, если узнает, что ребенок у меня в доме. Не хочу я, чтоб она полицию на меня натравила. Или сама заявилась ко мне под дверь.
– А если она это устроит мне, все шик, да?
– К вам она не будет полицию вызывать. Если придет к вам, можете показать ей, что ребенка у вас нету. А если заявится после восьми, вас вообще дома не будет.
Через минуту Лена говорит:
– Было б мне веселей, если б я понимала, как меня вообще угораздило.
– Ага, – говорит Кел. – И мне. У девчонки дар.
– Мне пора, – говорит Лена. – До встречи. – Отключается.
Кел вспоминает о разнообразии звуковых эффектов, какие предложила бы Донна, чтобы явить ему вершину айсберга своих чувств в заданных обстоятельствах. Кел даже подумывает, не позвонить ли ей и не изложить ли всю эту историю – исключительно ради удовольствия послушать их еще раз, но сомневается, что Донна оценит все это так, как ему бы хотелось.
Город по-будничному деловит, старушки с сумками на колесиках рассекают по улицам, на перекрестках, размахивая клюками, беседуют старики. Добыть надувной матрас Келу удается не сразу, но в конце концов мужик в хозяйственном магазине надолго исчезает в подсобке и возвращается с двумя – оба покрыты пылью и липкой паутиной. Кел забирает оба. Пусть и готов он к ночи в кресле, одинокий матрас может создать у Лены впечатление, будто у Кела есть какие-то планы.
В лавке, увешанной впечатляюще многообразной ношеной синтетикой, становится понятно, откуда взялся Шилин свитер. Кел находит проволочную корзину с синтетическим постельным бельем, а также дополнительное одеяло и пару подушек, пижаму, синее худи и пару джинсов примерно на размер Трей, грузит все это в супермаркетную тележку вместе со стейком, картошкой, овощами, молоком, яйцами – самым питательным, что удается найти. Попутно прихватывает Марту печенье. Нужен повод зайти к соседу – пусть тот покуражится насчет Лены, пока у него не лопнуло терпение и он не заявился к Келу повторно.
Вечер в эти дни надвигается раньше. Когда Кел выезжает из города, свет уже низок, отбрасывает обширные полотна теней через поля. Кел катится к дому быстрее, чем следовало бы по этим дорогам.
Все еще прикидывает, как подобраться к Остину. На службе он бы взялся за дело, вооружившись затейливым набором всевозможных кнутов и пряников любых размеров, очертаний и свойств. Наблюдает, как узкая низкая луна висит на лавандовом небе, как с сумерками набирают глубины, струясь за окнами, поля, и вновь чувствует, до чего беспредельно пусты у него руки.
Остин с бывшим легавым разговаривать не станет, к конкуренту по-доброму не отнесется и до случайного гражданского не снизойдет. Кел считает, что лучше всего сыграет такая ставка: он повидал веселой жизни, убрался, пока удача не отвернулась, и переехал подальше от дома, чтоб не затянуло обратно и чтоб не нашли, – вроде и крут достаточно, чтоб удержать Трей на сворке и чтоб уважали, но не настолько деятелен, чтоб представлять угрозу.
Кел осознает, что вновь мыслит как следователь, но таким следователем он не служил. Тут работа под прикрытием. Кел такое не любил никогда – как и ребят, которые этим занимались. Их мир – текучесть зеркальной комнаты, им там ловко, как борцам в весе мухи, а Келу делалось не по себе до самых костей. Начинает ощущать, что у них в этих краях все получалось бы лучше, чем у него.
Когда загоняет машину к себе, дом – два освещенных прямоугольника и линия крыши, оттененная небесным индиго и первыми звездами. Кел выходит из пикапа, огибает его сзади, чтобы вынуть матрасы. Успевает засечь торопливые шаги по траве, но времени хватает только на то, чтобы обернуться и увидеть почти в полной тьме, как на него бросаются темные фигуры, схватиться за то место, где полагается быть “глоку”, и тут что-то грубое и пыльное опускается ему на голову, его валят с ног навзничь.
Падение вышибает из него дух. Кел силится вдохнуть, но без толку, разевает рот, как рыба. Затем что-то тяжелое крушит ему ключицу. Он слышит глухой бряк по кости и чувствует, как раскалывается на щепки. Вновь пытается вдохнуть, боль пронзает насквозь, и тут удается наконец втянуть полные легкие пыли и трухи, а воздуха там едва хватает.
Он скручивается вбок, сипя, рот забит грубой тряпкой, вслепую размахивает руками. Хватает чью-то лодыжку, дергает изо всех сил, чувствует удар о землю – человек упал. Пинок в спину вынуждает его разжать руку. Что-то тяжелое бьет его по коленной чашечке, боль вновь выпускает из него дух, а маленькая ясная часть ума сознает, что их там больше одного и ему пиздец.
Мужской голос говорит ему в лицо:
– Не лезь не в свое дело. Понял?
Кел бьет кулаком, попадает и слышит, как человек крякает. Не успевает подняться на колени, что-то тяжелое прилетает ему по носу, тот взрывается, ослепительно ярко по всей голове вспыхивает боль. Кел вдыхает кровь, давится ею, выкашливает большими беспомощными харками. Затем воздух раскалывается от дикого рева, Кел думает, что его ударили еще раз, что вот теперь-то конец, и тут все замирает.
В тишине раздается жесткий ясный голос, чуть издалека, он кричит:
– Стоять!
Сквозь настырный певучий туман искр и крови Кел лишь через миг осознает то, что слышит, а еще через миг определяет, что это голос Трей. В третий миг он понимает, что Трей только что выстрелила из “хенри”.
Трей кричит:
– Где Брендан?
Ничто не шелохнется. Кел возится с тряпкой у себя на голове, но пальцы трясутся и бестолковы. Мужской голос кричит совсем рядом:
– Опусти, мразь ты мелкая!
“Хенри” гремит вторично. За головой Кела раздается дикий вопль, а следом громкая болтовня.
– Что за черт…
– Исусе Христе…
– Я сказала – стоять!
– Я убит, она, бля, меня подстрелила…
– Где мой брат – или я всех вас, бля, поубиваю!
Келу как-то удается схватиться за мешок и стащить его с головы. Мир кренится и бурлит, и ясно видно лишь одно: золотой луч, как от маяка, разливается по траве, а в вершине его, очерком в ярком прямоугольнике открытой двери, Трей наставляет ружье. Трей выходит из дома, как с огнеметом, заряженная до краев накопленной за всю жизнь яростью, готовая спалить дотла все на мили вокруг.
– Малая! – орет Кел и слышит отзвук над потрясенными темными полями. – Стой! Это я! – С трудом встает, покачиваясь и спотыкаясь, волоча ногу, шмыгая носом и сплевывая кровь. – Не стреляй в меня!
– Убирайся, нахер, с дороги! – орет Трей в ответ. Выговор сделался грубее и неукротимее, прямо с гор на зубастом ветре, но голос ясный и собранный.
За Келом кто-то пыхтит сквозь стиснутые зубы:
– Рука, рука, блядь.
А кто-то еще тихо огрызается:
– Заткнись.
И следом наступает полная тишина – уж насколько ему слышно за стуком и бульканьем у себя в голове. Тем, кто сейчас следит за каждым движением Трей, хватает соображения не относиться к ней легкомысленно.
Кел раскидывает руки и бросается перед ними.
– Малая, – кричит он, – нет. – Он знает, что существуют слова, какими он когда-то вымаливал оружие у людей из рук, обещания, утешения. Ничего не осталось.
– Уйди с дороги – или и тебя шлепну!
Вокруг Кела все качается и рябит, но ее силуэт в дверном проеме недвижим, как памятник; тяжелое ружье у ее плеча не шелохнется. Если эти люди ей откажут или соврут – а может, даже если скажут правду, – она их всех отправит на тот свет.
– Малая, – кричит он. Голос рван от пыли и крови. – Малая, скажи им, чтоб убирались.
– Где Брендан?
– Прошу, малая, – кричит Кел. Голос ломается. – Прошу. Пусть убираются. Умоляю тебя.
Полная холодная ночная тишина длится три вздоха. А затем “хенри” палит еще раз. Грачи срываются со своего дерева громадным черным фейерверком крыльев и суматохи. Голова у Кела откидывается, и он воет, как зверь, в ночное небо.
Хватая ртом воздух, парализованный между тем, чтобы рвануться за ружьем и оценить нанесенный ущерб, он слышит крик Трей:
– Валите нахер все!
– Уходим! – кричит в ответ мужской голос позади Кела.
Еще секунда нужна потрясенному мозгу Кела, чтобы сообразить. Трей целилась в воздух, в кроны деревьев.
– Нахер валите с этой земли!
– У меня кровь, господи всемогущий, глянь…
– Идем, идем, идем…
Тяжкое пыхтение, путаница голосов, не разобрать, поспешные шаги по траве. Кел оборачивается поглядеть, кто это был, но тут колено подкашивается, и он медленно и неизящно плюхается на зад. Люди уже исчезают во тьме. Три торопливые черные фигуры держатся друг к другу поближе, головы пригнуты.
Кел сидит где сел, прижимает рукав куртки к истекающему кровью носу. Трей стоит на пороге, ружье у плеча. Грачи кружат и матерятся, а затем, слегка угомонившись, усаживаются на дерево, чтобы говниться в уюте.
Когда приглушенные голоса тают на проселке, Трей опускает ружье и в луче света размашисто шагает к Келу. Он отводит рукав от лица ровно на то время, чтобы успеть сказать:
– Предохранитель. Поставь на предохранитель.
– Поставила, – говорит Трей. Склоняется к нему, чтобы рассмотреть сквозь темень. – Как вы?
– Жить буду, – отвечает Кел. Пытается обустроить конечности так, чтобы удалось встать. – Надо зайти внутрь. Пока не вернулись.
– Не вернутся, – говорит довольная Трей. – Одного я зацепила что надо.
– Ладно, – говорит Кел. Не сформулировать ему сейчас, что если они все же вернутся, то при них тоже будет оружие. Ему удается встать, слегка покачиваясь, и он прикидывает, выдержит ли колено.
– Так, – говорит Трей. Обхватывает его за спину, принимает его вес на свое тощее плечо. – Идем.
– Нет, – говорит Кел. Думает о ее увечьях, которые сейчас представляет смутно, однако то, что помнит, – ужасно.
Трей не обращает внимания и шагает к дому, Кел сознает, что идет с ней. Они бредут по траве, то выпадая из света, то возвращаясь к нему, подпирая друг дружку, как пара пьянчуг. Оба пыхтят. Кел чувствует каждый дюйм тьмы, расстилающейся вокруг, – и каждый дюйм их тел представляет собой безупречную мишень. Старается хромать проворнее.