По дороге домой Кел завозит печенье Марту – в благодарность за прошлую ночь и в знак того, что весь день ведет себя прилично. Март сидит у себя на крыльце, глазеет на мир и вычесывает Коджака.
– Как голова? – спрашивает он, отводя нос Коджака от печенья. Вид у Марта бодрый, как обычно, хотя побриться ему б не помешало.
– Не так плохо, как я рассчитывал, – отвечает Кел. – Как сам?
Март подмигивает и наставляет на Кела палец.
– Вот ты понимаешь теперь, за что мы любим Малахи. Пойло у него чистое, как святая вода. Человека губят примеси.
– А я-то думал, что алкоголь, – говорит Кел, чеша Коджака за ушами.
– И близко нет. Я б мог бутылку лучшего у Малахи выхлебать, встать поутру и весь день отработать. Но вот у меня двоюродный за горками живет, к его пойлу я не притронусь и шестом десятифутовым. Бодунища в нем до Рождества хватит. Он то и дело зовет меня заглянуть да принять по капельке, так я каждый раз ищу отговорку. Чисто минное поле, это общение с ним, как есть.
– Пи-Джей прошлой ночью ничего не видел? – спрашивает Кел.
– Ни синь-пороха, – отвечает Март. Выщипывает с репейника пух, бросает его в траву.
Кел произносит:
– Тот парень, Дони Макграт, тебя сейчас недолюбливает.
Март смотрит на Кела секунду, а затем разражается визгливым хихиканьем.
– Господи ты боже мой, – произносит он, – умереть не встать с тобой. Ты про ту заварушку в пабе? Если б Дони Макграт убивал овец у всякого, кто его на место ставит, он бы спать вообще не укладывался. У него для такого трудовой этики не хватит.
– Пи-Джей его на место ставил последнее время? – уточняет Кел. – Или Бобби Фини?
– Не одно с тобой, Миляга Джим, так другое, – качая головой, говорит Март. – Какой там телескоп, тебе надо играть в “Клюдо”[47]. Я тебе куплю такую, можешь приносить ее с собой в паб, все вместе сыграем. – Досмеивается, щелкает пальцами Коджаку, чтоб вернулся причесываться. – Вечером придешь на опохмел?
– Не, – отвечает Кел. – Надо оклематься сперва. – Никакого желания ехать в “Шон Ог” у него нет – ни сегодня вечером, ни в целом. Блеск и прыть тамошних мужиков, их болтовни и переменчивых лиц ему нравились, но теперь, задним числом, все это видится Келу иначе – как свет, что блестит на реке, и кто его знает, что там в глубине.
– И это славный крепкий мужик вроде тебя, – говорит Март, скорее печалясь, чем осуждая. – Что сталось с юным поколением, а?
Кел смеется и направляется к машине, гравий на дорожке у Марта похрустывает под ногами.
Оказавшись дома, он извлекает блокнот и усаживается на крыльцо перечитать все, что у него накопилось. Нужно привести мысли в порядок. Эта стадия расследования ему никогда не нравилась: все в беспорядке и слоится, разветвляется во все стороны, а многое и не происходило вовсе. Кел возится с этим ради того, чтоб, если повезет, удалось прояснить всякие туманные теории и выловить среди них что-то осязаемое.
В теперешнем деле есть личный оттенок, к которому Кел непривычен. Страх в глазах у Шилы и Каролайн подсказал ему, что предостережение прошлой ночью – не нечто общее, адресованное назойливому куму. Оно касается Брендана.
Кел хотел бы понимать, чего или кого именно ему следует опасаться. Брендан вроде бы боялся Гарды, и Шила, вполне возможно, тоже боится полиции – либо из-за Брендана, либо машинально. Но Келу никак не удается отыскать причину, почему Каролайн, или Март, или сам он должны бояться гарды Денниса, разве что вся округа замешана по уши в неведомой обширной криминальной афере, какая способна рвануть до неба, если Кел задаст слишком много вопросов, но такое представляется маловероятным.
Очевидная альтернатива в том смысле, что они вроде бы единственные, от кого тут может исходить угроза, – дублинские пацаны-купцы. Кел прикидывает, что, как и любые сбытчики где угодно, эти не задумываясь избавляются от любого, кто доставляет им хлопоты. Если Брендан так или иначе стал неудобен и они его прибрали, вряд ли им понравится, что какой-то любознательный янки тут вынюхивает. Вопрос в том, откуда они об этом могут узнать.
Кел чует, что приходит время ему потолковать с Дони Макгратом. Теперь, как ни крути, у него на то есть безукоризненная причина. Март знает, что Келу та стычка в пабе все еще кажется подозрительной. Вполне естественно в таком случае чуток тряхануть Дони насчет той овцы. Это никак не пойдет вразрез со вчерашним предостережением – если только Март не считает, что овца как-то связана с Бренданом. Келу интересно поглядеть, что случится после того, как он пообщается с Дони.
Сидит некоторое время с блокнотом, глядя на карту и размышляя, куда и почему, по ошибочному или правильному мнению Арднакелти, слинял Брендан.
За окном тучи свой дождь все еще удерживают, но зелень полей блекнет с угасающим светом. Вечер здесь пахнет по-особенному, плотно и прохладно, с головокружительным ароматом трав и цветов, какого совсем не слышно днем. Кел встает, чтобы включить свет и разложить покупки.
Он собирался послать шерстяную овцу Алиссе, но теперь не уверен, не дурацкая ли это затея. Может, дочь решит, что он обращается с ней как с малым дитем, и обидится. В конце концов он высвобождает овцу из зеленой бумаги и ставит ее на каминную полку в гостиной, где овца устало клонится набок и вперяет в Кела печальный укоризненный взгляд.
13
Первым делом поутру Кел пишет эсэмэску Лене. “Привет, это Кел Хупер. Подумал, нельзя ли сегодня среди дня прийти глянуть, как там тот щенок. Если неудобно, ничего страшного. Спасибо”.
Тучи ночью разверзлись. Даже во сне Кел слышал тяжелый неумолчный грохот капель по крыше, этот шум пробрался сквозь Келовы сны, казавшиеся важными, пока виделись, а сейчас он не в силах их вспомнить. Завтракает, наблюдая, как катятся струи по стеклам – да так плотно, что смазывают весь вид на поля.
Моет посуду, когда прилетает ответ от Лены. “Я все утро дома до полпервого. Щенок удвоился в размерах”.
При такой погоде Кел к Лене едет. Лобовое стекло заливает так споро, что дворники не справляются, из-под колес на ухабах разлетается веером жидкая грязь. Дух полей пробирается в приоткрытое окно, свежий от мокрой травы и насыщенный от коровьего навоза. Горы незримы; за полями все серо, тучи мешаются с туманом. Стадная скотина стоит неподвижно, сбившись в кучу, понурившись.
– Вы опять нашли дорогу, – говорит Лена, открывая дверь. – Ну вы даете.
– Я начинаю ориентироваться на этой местности, – отзывается Кел. Склоняется погладить Нелли, та, радуясь встрече, виляет всей кормой. – Мало-помалу.
Ждет, что Лена набросит куртку и выйдет на улицу, но она открывает дверь пошире. Кел чистит ботинки о коврик и идет за хозяйкой по коридору.
Кухня у Лены большая и теплая, в ней все предметы очень пожившие, но крепкие, выдержали долгую жизнь. Серые каменные плиты пола местами вытерты до гладкости, деревянные шкафы выкрашены в неровный сливочно-желтый, длинному деревенскому столу, может, не один десяток лет – или веков. День сумрачен, и здесь горит свет. Чисто, но не прибрано: по столу разбросаны книги и газеты, в двух креслах дожидаются утюга груды неглаженого. По всему здесь сразу видно: тот, кто живет в этом доме, старается ради себя одного.
В здоровенной картонной коробке в углу поскуливают и возятся.
– Вот они, – говорит Лена.
– Все-таки переехали в дом, а? – спрашивает Кел. Собака-мать поднимает голову и басовито, утробно рычит. Кел переключается на Нелли – та принесла ему пожеванный тапок.
– Ее заморозки давеча пригнали, – отвечает Лена. Опускается на колени, берет в ладонь пасть собаки-матери, чтобы успокоить ее. – В полночь пришла с щенком в зубах скрестись под дверь – собралась их всех перетаскать в тепло. Придется их выселить по новой, когда начнут носиться, полы за ними мыть я не намерена. Но еще несколько дней им тут будет шик.
Кел садится на корточки рядом с Леной. Собака-мать не возражает, хотя настороженного взгляда с Кела не сводит. В коробке толстым слоем мягкие полотенца и газеты. Щенки громоздятся друг на друга и повякивают, как стая чаек. Даже за эти несколько дней они успели подрасти.
– Вон ваш парень, – говорит Лена. Кел уже заметил драный черный флажок. Лена лезет в коробку, выхватывает щенка и подает Келу.
– Здоров, парнишка, – говорит Кел, держа щенка, а тот извивается и лягается всеми лапами. В нем видны перемены – и по весу, и по мускулатуре. – Крепчает.
– Это да. По-прежнему самый мелкий, но ему это совсем не мешает. Вон тот черно-рыжий громила всех расталкивает, но с вашим парнем шутки плохи, так сдачи даст, что мало не покажется.
– Ай маладца, – с нежностью говорит Кел щенку. Тот уже уверенно держит голову. Один глаз начинает открываться, в щелочку видно мутную серо-голубую капельку.
– Чаю выпьете? – спрашивает Лена. – Вы вроде как собираетесь побыть тут.
– Еще б, – отвечает Кел. – Спасибо.
Лена встает и отправляется к кухонной стойке.
Щенок начинает вырываться. Кел устраивается на полу, прижимает щенка к груди. В тепле и под стук сердца тот расслабляется, делается мягким и тяжелым, слегка тычется носом. Кел оглаживает собачье ухо между пальцами. Лена хлопочет у стойки, наполняет электрический чайник, вынимает из буфета кружки. Пахнет тостами, глажкой и мокрой псиной.
Кел прикидывает, что у Норин найдется какая хочешь коробка. Можно взять одну подходящего размера, обложить ее старыми рубашками, чтоб его запах утешал щенка. Можно поставить коробку рядом с матрасом и класть ночью на щенка руку, пока тот не освоится и не привыкнет без мамы. Эта мысль воздействует на Кела мощно. Даже в воображении это меняет его ощущение от дома.
– Я-то думала, ко мне детвора гурьбой повалит, полно будет желающих повозиться с ними, – говорит Лена поверх нарастающего шипения чайника. – Помню, когда были маленькие, мы бежали к каждому, у кого щенки или котята. А в итоге мало кто пришел.
– Остальные с головой в гаджетах?
Лена качает головой.
– Нет никаких остальных. Мы про это говорили уже. Дело не только в том, что это поколение двинуло в города. С тех пор как девчонкам стала доставаться приличная работа, они тоже уезжают. Парни задерживаются, если им землю оставляют, но большинство местных девчонкам землю не передает. Вот они и уезжают.
– И не упрекнешь их, – говорит Кел, вспоминая Каролайн. У щенка режутся зубы. Он хватает Кела обеими передними лапками за палец, ухитряется запихнуть его сбоку в пасть и теперь старательно пытается загрызть деснами насмерть.
– Я и не упрекаю. Я б и сама уехала, если б не влюбилась в Шона. Но, значит, парням не на ком жениться. И нет теперь детишек, некому посмотреть на щенков, и уйма бобылей по фермам.
– Сурово для здешних мест, – замечает Кел.
Чайник бурлит и выключается, Лена наливает чай.
– Как ни кинь, да, – говорит она. – Мужики без детей когда стареют – не чувствуют себя в безопасности. Мир меняется, а у них нет молодежи, чтоб показала, что все шик, вот старикам и кажется, будто на них нападают. Типа надо все время быть готовыми к обороне.
– Когда дети есть, все бывает так же, – говорит Кел. – Чувствуешь, будто надо с чем-то бороться.
Выбрасывая чайные пакетики в мусорное ведро, Лена вскидывает на Кела взгляд, но не переспрашивает.
– Тут другое дело. Если дети есть, смотришь в мир, чтобы проверить, не надо ли с кем воевать, потому что детям там жить; не баррикадируешься дома и не прислушиваешься, не нападают ли индейцы. Нехорошо для жизни здесь, когда слишком много бобылей сидят по своим владениям и не с кем им поговорить, зато кажется, что надо защищать свою территорию, пусть даже и непонятно от чего. Молоко надо?
– Не-а. Пью прям так.
Она достает молоко из холодильника для себя. Келу нравится, как она двигается по кухне, – деловито, но без спешки, непринужденно. Размышляет о том, каково это – жить в таком месте, где твои личные решения жениться, заводить детей или уезжать влияют на целую округу. За окнами дождь продолжает лить все так же густо.
– А что будет, когда перемрут все холостяки? – спрашивает он. – Кто займется фермами?
– Племянники или двоюродные, кто-то из таких. Остальное одному Богу известно.
Она приносит чашку с чаем Келу на пол и садится сама, опершись спиной о стену и подтянув колени. Какой-то щенок скребется в стенку коробки. Лена выгребает его, берет на руки.
– Нравятся они мне в этом возрасте, – говорит она. – Можно возиться с ними сколько влезет, а потом класть на место, когда потетешкаешь вдоволь. Еще неделя-другая – и вот так спокойно они уже не полежат, начнут путаться под ногами.
– Такие они мне нравятся, – говорит Кел, – но и когда чуть-чуть подрастут – тоже. Когда с ними уже можно играть.
– Им тогда все время что-то надо. Даже просто смотреть, чтоб не наступить. – Отводит чашку подальше от щенка – тот пытается вскарабкаться по Лениным ногам. – Как вылезут из корзины, так я уже жду не дождусь, когда у них хоть чуток ума прибавится. Вот почему я себе брала собаку-подростка, а не щенка. А теперь вы только гляньте.
– Остальных пристроите?