— Ага, люблю, — кивнула она.
— Сейчас я хозяин «Бара» в центре города, — сообщил я.
Хотел добавить, что немного преподаю в колледже, но вдруг показалось, что говорить об этом сейчас было бы лишним.
Бони заглянула в ванную комнату, оставив меня и Джилпина в коридоре.
— «Бар»? — говорила она. — Я знаю это заведение. Туда хочется заглянуть. Очень правильное название. Звучит как-то так…
— Похоже на умный ход, — подсказал Джилпин.
Бони зашагала к спальне, мы потянулись за ней.
— Жизнь среди пива не так уж плоха, — сказала она.
— Иногда ответ находят на дне бутылки, — заметил я и поморщился — так неуместно это прозвучало.
Мы вошли в спальню.
— Ну, это не про меня, — хихикнул Джилпин.
— Видите, как утюг стоит? — спросил я.
Бони кивнула, распахнула двери нашей гардеробной и, включив свет, принялась шарить между платьями и рубашками. Вдруг она неразборчиво буркнула и, нагнувшись, подняла коробку, тщательно обернутую серебристой бумагой.
Мои кишки свернулись в узел.
— Чей-то день рождения? — спросила она.
— Годовщина нашей свадьбы.
Бони и Джилпин дернулись, как пауки, но притворились, что ничего не было.
К тому времени, как мы вернулись в гостиную, молодые офицеры уже ушли. Джилпин опустился на колени, пожирая глазами перевернутую оттоманку.
— Гм… — заговорил я. — Кажется, у меня мандраж…
— Я вас ни в чем не обвиняю, Ник, — сказал Джилпин.
Его бледно-голубые глаза сковывали, лишали воли.
— Что-то можно сделать? Ну, чтобы найти мою жену. Я имею в виду, раз она явно пропала…
Бони подошла к свадебному портрету на стене: я в смокинге, улыбка в тридцать два зуба приклеилась к лицу, рука неестественно обнимает Эми за талию; белокурые волосы моей жены завиты и распушены, ее фату вздымает бриз Кейп-Кода, глаза открыты чересчур широко, потому что она всегда в последний миг моргала и сдерживалась изо всех сил. Прошли всего сутки после Дня независимости — запах серы от фейерверков смешивался с ароматом моря. Лето.
На мысе было прекрасно. Я хорошо помню, как за несколько месяцев до того обнаружил, что Эми, моя подруга, весьма богата, что она единственный ребенок в семье очень талантливых авторов. Своего рода икона, на которую я молился с детства посредством книжной серии о ее тезке — «Удивительной Эми». Она рассказала о себе спокойным, будничным тоном, как будто я только что вышел из комы. Как будто ей часто приходилось говорить эти слова раньше и всякий раз с аховым результатом, — возможно, о богатстве она рассказывала бы с большим энтузиазмом, если бы не понимала, что сама не слишком много усилий потратила для его достижения.
Эми выложила свою подноготную, а потом мы отправились к Эллиотам в дом на берегу Нантакет-Саунда, который является официально зарегистрированным историческим памятником, а оттуда махнули поплавать на яхте, и я думал: «Я, парень из Миссури, лечу над океаном с людьми, которые видели куда больше моего. Даже если начну сейчас наверстывать, будучи взрослым, то все равно не наверстаю». Но это не вызывало ревности, напротив, была радость. Я никогда не стремился к богатству или славе. Мои родители не были великими мечтателями, они не видели в своем чаде будущего президента. Нет, мои прагматичные предки прочили мне карьеру средней руки клерка, более или менее зарабатывающего на жизнь. И мне с головой хватало близости к Эллиотам, катания с ними по Атлантике и возвращения в их шикарно отреставрированный дом, который в 1822 году построил капитан китобойного судна; и там я буду есть экологически чистые продукты, названий которых мне даже не выговорить. Например, киноа. Помню, я предположил, что киноа — это рыба.
Мы играли свадьбу на пляже в густо-синий летний день, ели и пили под белоснежным тентом, полоскавшимся, как парус, а через несколько часов я увлек Эми во тьму, поближе к волнам, потому что все казалось совершенно волшебным, а сам я как будто превратился в мерцающий свет. Касаясь кожи, прохладный туман вернул меня в реальный мир, а Эми вернула меня в золотистое сияние под тентом, где небожители вкушали амброзию. И наши взаимоотношения были ровней этому празднику.
— А у вас очень симпатичная жена. — Бони наклонилась, чтобы рассмотреть Эми получше.
— Да, она красавица, — ответил я, прислушиваясь к веселому урчанию живота.
— Которая у вас годовщина?
— Пятая.
Я переминался с ноги на ногу, желая, чтобы хоть что-то делалось. Меня не устраивало, что сыщики обсуждают достоинства моей жены, — лучше бы они пошли и отыскали мою долбаную жену. Но я не говорил этого вслух. Я очень часто молчу, даже когда следовало бы высказаться. Держу злость в себе и постепенно нагреваюсь до точки кипения. В погребах моей души хранятся сотни бутылок ярости, отчаяния, страха, но вы никогда не догадаетесь об этом, глядя на меня.
— Пять лет — срок серьезный, — кивнул Джилпин и спросил: — Позвольте, я отгадаю. Конечно же «Хьюстон»?
Он назвал самый классный ресторан в городе. «Вам в самом деле стоит побывать в „Хьюстоне“», — сказала моя мама, едва мы вернулись из Нью-Йорка. Она считала, что это заведение — настоящая карфагенская жемчужина, способная удовлетворить взыскательные вкусы моей жены.
— Конечно «Хьюстон».
Так я солгал полиции в пятый раз. И это было только начало.
Эми Эллиот-Данн
5 июля 2008 года.
Страницы дневника.
Меня переполняет любовь! Я опухла от страсти! Я раздулась от преданности! Я счастлива, я шмель брачного энтузиазма. Я непрестанно жужжу вокруг своего мужчины, заботясь и суетясь. Я получила удивительный статус. Я стала женой. Я обнаружила, что веду безмозглые разговоры — неестественные и бесполезные, но только так я могу произнести его имя вслух. Я стала женой, я стала занудой, я рассталась с кредитной карточкой Молодой Независимой Феминистки. А мне плевать! Я веду его чековую книжку, я расчесываю ему волосы. Я стала такой старомодной, что, наверное, скоро начну использовать слово «бумажник», выходить из дому в твидовом пальто, мазать губы красной помадой и посещать салон красоты. Но меня это не волнует. Кажется, все имеет значение, любое событие может обернуться забавной историей, рассказанной за обедом. «Дорогой, я сегодня насмерть задавила бомжа, ха-ха-ха! Вот потеха!»
Ник похож на крепкую выпивку — он любому событию дает правильный взгляд. Не другую точку зрения, а именно правильный взгляд. С Ником я поняла: на самом деле не имеет значения, что счет за электричество будет оплачен на несколько дней позже, а мой последний опросник получился не ахти. (Он называется «Каким бы деревом вы хотели стать?» Я не шучу. Что до меня, то я — яблоня. Но это не имеет значения.) Не имеет значения то, что новая книга об Удивительной Эми провалилась с треском: рецензии злобные, а продажи после вялого старта и вовсе скисли. И не имеет значения, в какой цвет я покрасила стены комнаты, и чем занимаюсь на последней работе, и сколько часов провожу в дороге, и перерабатывается ли мусор, который мы сдаем в переработку. (Нью-Йорк, а ну как на духу: перерабатывается?) Все это не важно, потому что я нашла свою половинку. Это Ник, вальяжный и флегматичный, смышленый, остроумный и не приученный усложнять. Счастливый и незатасканный. Милый. С большим членом.
Все, что мне не нравилось в себе, отодвинулось в дальний уголок подсознания. Возможно, больше всего я люблю в нем то, как он меня создает.
Не пробуждает мои чувства, а именно создает. Я счастлива. Я игрива. Я игрушка. Я чувствую себя счастливой и полностью удовлетворенной. Я жена! Мне непривычно произносить эти слова. (Нет, серьезно, насчет переработки отходов, Нью-Йорк, ты хоть подмигни.)
Мы совершаем всяческие глупости. Например, на прошлых выходных отправились в штат Делавэр, поскольку ни я, ни он ни разу не занимались сексом в Делавэре. Позвольте мне описать эту сцену, чтобы сохранить ее для потомков. Мы пересекаем границу штата, на знаке надпись: «Добро пожаловать в Делавэр!», и еще: «Маленькое чудо», и еще: «Первый штат», и наконец: «Беспошлинная продажа товаров».
В Делавэре живет много богатых людей.
Я указываю Нику на первую попавшуюся грунтовку, мы трясемся пять минут, пока не оказываемся в окружении сосен. Он откидывает спинку водительского кресла. Я задираю юбку. Белье я не надела. Вижу, как его рот приоткрывается, а лицо расслабляется, взгляд твердеет, — так бывает всегда, когда он готов. Я забираюсь сверху, спиной к Нику, упираясь в ветровое стекло. Руль прижимается ко мне, и, когда мы начинаем двигаться, клаксон вторит, попискивая в такт. Мои ладони скрипят по стеклу. Мы с Ником можем заниматься этим где угодно — ни он, ни я не боимся случайных свидетелей. Наоборот, мы скорее гордимся собой. Потом едем обратно. Я закинула босые ноги на приборную панель и грызу копченую говядину.
Мы любим свой дом. Дом, который построила «Удивительная Эми». В смысле, этот домик из бурого песчаника купили для нас мои родители за гонорары. Он стоит на бруклинских ржавых песках, рядом с набережной, широкими окнами глядя прямо на Манхэттен. Его купили мои родители. Это оригинально, это вызывает легкое чувство вины, но не слишком. Я всегда боролась с образом испорченной богатой девочки и старалась многое делать сама.
Мы сами выкрасили стены внутри, потратив два выходных, — «весенняя зелень», «светлая желтизна» и «синий бархат». Получившиеся цвета не отвечают замыслу, но мы притворяемся, что нам нравится. Мы наполняем дом безделушками с барахолок, скупаем пластинки для проигрывателя. Вчера вечером сидели на старом персидском ковре, пили вино и крутили виниловые диски, а небо потемнело, и Манхэттен зажег огни. Тогда Ник сказал: «Так я себе всегда это представлял. Вот именно так я себе все и представлял».
По выходным мы болтаем под четырьмя слоями ткани; желтое, как солнце, стеганое одеяло греет нам лицо. Даже половицы радуют. Две старые доски звонко окликают нас, когда мы идем к дверям. Мне нравится это. Мне нравится, что это наше, что у нас есть целая история покупки старинного торшера или корявой глиняной кружки, которая стоит рядом с кофейником, но в ней никогда ничего не лежало, кроме старой канцелярской скрепки. Я трачу целые дни, чтобы придумать для Ника маленькие радости. Например, покупаю мятное мыло, которое ляжет на его ладонь, как теплый камешек, или готовлю для него форель, как напоминание о том времени, когда он работал на пароходе. Я знаю, что выгляжу смешно. Но мне это нравится, хотя я и помыслить не могла, что стану смешной в угоду мужчине.
Это радость. Я даже восхищаюсь его носками, которые он умудряется оставлять в совершенно невероятных местах, как будто их растаскивает по дому щенок.
Сегодня наша первая годовщина, и меня переполняет любовь. Хотя окружающие продолжают убеждать нас, что первый год семейной жизни очень и очень труден, как будто мы наивные дети, решившие пойти на войну. Вовсе даже не труден. Мы предназначены друг для друга. Сегодня наша первая годовщина, и Ник уйдет с работы сразу после обеда — его ждет подготовленная мной охота за сокровищами. Все ключи касаются нас двоих, наших совместных прошлогодних похождений.
Когда замерзнет милый муженек,
Дадим ему вкуснятины глоток.
Ответ: суп том-ям, «Тайтаун», Президент-стрит. Шеф будет ждать нас там с дегустационной тарелкой и следующей загадкой.
А еще «Макманнз» в Чайна-тауне и статуя Алисы в Центральном парке. Грандиозное путешествие по Нью-Йорку. А завершим мы его на Фулстон-стрит, купим на рыбном рынке парочку шикарных омаров. В такси я буду держать контейнер с ними на коленях, пока Ник нервно ерзает рядом. Мы вернемся домой, и я сварю их в новой кастрюле на нашей старой плите, приложив все навыки девочки, которая проводила каждое лето на Кейп-Коде, а Ник будет хихикать и притворяться, что боится морских раков, прячась за кухонной дверью.
Я предложила заказать гамбургеры. Ник хотел выбраться во что-нибудь пятизвездочное, с множеством блюд и чопорными официантами. Так что омары — прекрасный компромисс. А компромисс — это, как нам твердят (твердят и твердят), прежде всего умение уступать друг другу. И это главное в браке.
Мы съедим омаров с маслом и займемся сексом прямо на полу, а джазовая певица со старинной пластинки споет нам далеким, как с другого конца туннеля, голосом. Мы будем медленно пьянеть от любимого виски Ника. А потом я вручу ему подарок — писчий набор, о котором он мечтал, фирмы «Крейн и К°». На этой бумаге густо-сливочного цвета отлично смотрится четко отпечатанная зеленым, как охотничий камуфляж, санс-серифом монограмма. Необходимая вещь для писателя, преподнесенная женой писателя. Может, и ей достанется пара любовных записок на этой бумаге?
А потом, не исключено, мы снова займемся сексом. А попозже вечером все-таки закажем гамбургеры. И еще хорошего виски. И — вуаля! — мы самая счастливая пара в округе! А еще говорят, что брак — тяжелый труд.
Ник Данн
Та ночь.
Бони и Джилпин решили перенести нашу беседу в здание полиции, которое больше всего напоминало отделение хиреющего комьюнити-банка. Там меня, совершенно не желающего шевелиться, оставили в покое на сорок минут. Изображать спокойствие — тоже своего рода форма покоя. Я сутулился над столом, опустив подбородок на руки, и ждал.
— Вы не хотите позвонить родителям Эми? — спросила Бони.
— Не хочу пугать их. Но если мы в течение часа не получим никаких известий, то я буду звонить.
Наш разговор пошел по третьему кругу.
— Сейчас я хозяин «Бара» в центре города, — сообщил я.
Хотел добавить, что немного преподаю в колледже, но вдруг показалось, что говорить об этом сейчас было бы лишним.
Бони заглянула в ванную комнату, оставив меня и Джилпина в коридоре.
— «Бар»? — говорила она. — Я знаю это заведение. Туда хочется заглянуть. Очень правильное название. Звучит как-то так…
— Похоже на умный ход, — подсказал Джилпин.
Бони зашагала к спальне, мы потянулись за ней.
— Жизнь среди пива не так уж плоха, — сказала она.
— Иногда ответ находят на дне бутылки, — заметил я и поморщился — так неуместно это прозвучало.
Мы вошли в спальню.
— Ну, это не про меня, — хихикнул Джилпин.
— Видите, как утюг стоит? — спросил я.
Бони кивнула, распахнула двери нашей гардеробной и, включив свет, принялась шарить между платьями и рубашками. Вдруг она неразборчиво буркнула и, нагнувшись, подняла коробку, тщательно обернутую серебристой бумагой.
Мои кишки свернулись в узел.
— Чей-то день рождения? — спросила она.
— Годовщина нашей свадьбы.
Бони и Джилпин дернулись, как пауки, но притворились, что ничего не было.
К тому времени, как мы вернулись в гостиную, молодые офицеры уже ушли. Джилпин опустился на колени, пожирая глазами перевернутую оттоманку.
— Гм… — заговорил я. — Кажется, у меня мандраж…
— Я вас ни в чем не обвиняю, Ник, — сказал Джилпин.
Его бледно-голубые глаза сковывали, лишали воли.
— Что-то можно сделать? Ну, чтобы найти мою жену. Я имею в виду, раз она явно пропала…
Бони подошла к свадебному портрету на стене: я в смокинге, улыбка в тридцать два зуба приклеилась к лицу, рука неестественно обнимает Эми за талию; белокурые волосы моей жены завиты и распушены, ее фату вздымает бриз Кейп-Кода, глаза открыты чересчур широко, потому что она всегда в последний миг моргала и сдерживалась изо всех сил. Прошли всего сутки после Дня независимости — запах серы от фейерверков смешивался с ароматом моря. Лето.
На мысе было прекрасно. Я хорошо помню, как за несколько месяцев до того обнаружил, что Эми, моя подруга, весьма богата, что она единственный ребенок в семье очень талантливых авторов. Своего рода икона, на которую я молился с детства посредством книжной серии о ее тезке — «Удивительной Эми». Она рассказала о себе спокойным, будничным тоном, как будто я только что вышел из комы. Как будто ей часто приходилось говорить эти слова раньше и всякий раз с аховым результатом, — возможно, о богатстве она рассказывала бы с большим энтузиазмом, если бы не понимала, что сама не слишком много усилий потратила для его достижения.
Эми выложила свою подноготную, а потом мы отправились к Эллиотам в дом на берегу Нантакет-Саунда, который является официально зарегистрированным историческим памятником, а оттуда махнули поплавать на яхте, и я думал: «Я, парень из Миссури, лечу над океаном с людьми, которые видели куда больше моего. Даже если начну сейчас наверстывать, будучи взрослым, то все равно не наверстаю». Но это не вызывало ревности, напротив, была радость. Я никогда не стремился к богатству или славе. Мои родители не были великими мечтателями, они не видели в своем чаде будущего президента. Нет, мои прагматичные предки прочили мне карьеру средней руки клерка, более или менее зарабатывающего на жизнь. И мне с головой хватало близости к Эллиотам, катания с ними по Атлантике и возвращения в их шикарно отреставрированный дом, который в 1822 году построил капитан китобойного судна; и там я буду есть экологически чистые продукты, названий которых мне даже не выговорить. Например, киноа. Помню, я предположил, что киноа — это рыба.
Мы играли свадьбу на пляже в густо-синий летний день, ели и пили под белоснежным тентом, полоскавшимся, как парус, а через несколько часов я увлек Эми во тьму, поближе к волнам, потому что все казалось совершенно волшебным, а сам я как будто превратился в мерцающий свет. Касаясь кожи, прохладный туман вернул меня в реальный мир, а Эми вернула меня в золотистое сияние под тентом, где небожители вкушали амброзию. И наши взаимоотношения были ровней этому празднику.
— А у вас очень симпатичная жена. — Бони наклонилась, чтобы рассмотреть Эми получше.
— Да, она красавица, — ответил я, прислушиваясь к веселому урчанию живота.
— Которая у вас годовщина?
— Пятая.
Я переминался с ноги на ногу, желая, чтобы хоть что-то делалось. Меня не устраивало, что сыщики обсуждают достоинства моей жены, — лучше бы они пошли и отыскали мою долбаную жену. Но я не говорил этого вслух. Я очень часто молчу, даже когда следовало бы высказаться. Держу злость в себе и постепенно нагреваюсь до точки кипения. В погребах моей души хранятся сотни бутылок ярости, отчаяния, страха, но вы никогда не догадаетесь об этом, глядя на меня.
— Пять лет — срок серьезный, — кивнул Джилпин и спросил: — Позвольте, я отгадаю. Конечно же «Хьюстон»?
Он назвал самый классный ресторан в городе. «Вам в самом деле стоит побывать в „Хьюстоне“», — сказала моя мама, едва мы вернулись из Нью-Йорка. Она считала, что это заведение — настоящая карфагенская жемчужина, способная удовлетворить взыскательные вкусы моей жены.
— Конечно «Хьюстон».
Так я солгал полиции в пятый раз. И это было только начало.
Эми Эллиот-Данн
5 июля 2008 года.
Страницы дневника.
Меня переполняет любовь! Я опухла от страсти! Я раздулась от преданности! Я счастлива, я шмель брачного энтузиазма. Я непрестанно жужжу вокруг своего мужчины, заботясь и суетясь. Я получила удивительный статус. Я стала женой. Я обнаружила, что веду безмозглые разговоры — неестественные и бесполезные, но только так я могу произнести его имя вслух. Я стала женой, я стала занудой, я рассталась с кредитной карточкой Молодой Независимой Феминистки. А мне плевать! Я веду его чековую книжку, я расчесываю ему волосы. Я стала такой старомодной, что, наверное, скоро начну использовать слово «бумажник», выходить из дому в твидовом пальто, мазать губы красной помадой и посещать салон красоты. Но меня это не волнует. Кажется, все имеет значение, любое событие может обернуться забавной историей, рассказанной за обедом. «Дорогой, я сегодня насмерть задавила бомжа, ха-ха-ха! Вот потеха!»
Ник похож на крепкую выпивку — он любому событию дает правильный взгляд. Не другую точку зрения, а именно правильный взгляд. С Ником я поняла: на самом деле не имеет значения, что счет за электричество будет оплачен на несколько дней позже, а мой последний опросник получился не ахти. (Он называется «Каким бы деревом вы хотели стать?» Я не шучу. Что до меня, то я — яблоня. Но это не имеет значения.) Не имеет значения то, что новая книга об Удивительной Эми провалилась с треском: рецензии злобные, а продажи после вялого старта и вовсе скисли. И не имеет значения, в какой цвет я покрасила стены комнаты, и чем занимаюсь на последней работе, и сколько часов провожу в дороге, и перерабатывается ли мусор, который мы сдаем в переработку. (Нью-Йорк, а ну как на духу: перерабатывается?) Все это не важно, потому что я нашла свою половинку. Это Ник, вальяжный и флегматичный, смышленый, остроумный и не приученный усложнять. Счастливый и незатасканный. Милый. С большим членом.
Все, что мне не нравилось в себе, отодвинулось в дальний уголок подсознания. Возможно, больше всего я люблю в нем то, как он меня создает.
Не пробуждает мои чувства, а именно создает. Я счастлива. Я игрива. Я игрушка. Я чувствую себя счастливой и полностью удовлетворенной. Я жена! Мне непривычно произносить эти слова. (Нет, серьезно, насчет переработки отходов, Нью-Йорк, ты хоть подмигни.)
Мы совершаем всяческие глупости. Например, на прошлых выходных отправились в штат Делавэр, поскольку ни я, ни он ни разу не занимались сексом в Делавэре. Позвольте мне описать эту сцену, чтобы сохранить ее для потомков. Мы пересекаем границу штата, на знаке надпись: «Добро пожаловать в Делавэр!», и еще: «Маленькое чудо», и еще: «Первый штат», и наконец: «Беспошлинная продажа товаров».
В Делавэре живет много богатых людей.
Я указываю Нику на первую попавшуюся грунтовку, мы трясемся пять минут, пока не оказываемся в окружении сосен. Он откидывает спинку водительского кресла. Я задираю юбку. Белье я не надела. Вижу, как его рот приоткрывается, а лицо расслабляется, взгляд твердеет, — так бывает всегда, когда он готов. Я забираюсь сверху, спиной к Нику, упираясь в ветровое стекло. Руль прижимается ко мне, и, когда мы начинаем двигаться, клаксон вторит, попискивая в такт. Мои ладони скрипят по стеклу. Мы с Ником можем заниматься этим где угодно — ни он, ни я не боимся случайных свидетелей. Наоборот, мы скорее гордимся собой. Потом едем обратно. Я закинула босые ноги на приборную панель и грызу копченую говядину.
Мы любим свой дом. Дом, который построила «Удивительная Эми». В смысле, этот домик из бурого песчаника купили для нас мои родители за гонорары. Он стоит на бруклинских ржавых песках, рядом с набережной, широкими окнами глядя прямо на Манхэттен. Его купили мои родители. Это оригинально, это вызывает легкое чувство вины, но не слишком. Я всегда боролась с образом испорченной богатой девочки и старалась многое делать сама.
Мы сами выкрасили стены внутри, потратив два выходных, — «весенняя зелень», «светлая желтизна» и «синий бархат». Получившиеся цвета не отвечают замыслу, но мы притворяемся, что нам нравится. Мы наполняем дом безделушками с барахолок, скупаем пластинки для проигрывателя. Вчера вечером сидели на старом персидском ковре, пили вино и крутили виниловые диски, а небо потемнело, и Манхэттен зажег огни. Тогда Ник сказал: «Так я себе всегда это представлял. Вот именно так я себе все и представлял».
По выходным мы болтаем под четырьмя слоями ткани; желтое, как солнце, стеганое одеяло греет нам лицо. Даже половицы радуют. Две старые доски звонко окликают нас, когда мы идем к дверям. Мне нравится это. Мне нравится, что это наше, что у нас есть целая история покупки старинного торшера или корявой глиняной кружки, которая стоит рядом с кофейником, но в ней никогда ничего не лежало, кроме старой канцелярской скрепки. Я трачу целые дни, чтобы придумать для Ника маленькие радости. Например, покупаю мятное мыло, которое ляжет на его ладонь, как теплый камешек, или готовлю для него форель, как напоминание о том времени, когда он работал на пароходе. Я знаю, что выгляжу смешно. Но мне это нравится, хотя я и помыслить не могла, что стану смешной в угоду мужчине.
Это радость. Я даже восхищаюсь его носками, которые он умудряется оставлять в совершенно невероятных местах, как будто их растаскивает по дому щенок.
Сегодня наша первая годовщина, и меня переполняет любовь. Хотя окружающие продолжают убеждать нас, что первый год семейной жизни очень и очень труден, как будто мы наивные дети, решившие пойти на войну. Вовсе даже не труден. Мы предназначены друг для друга. Сегодня наша первая годовщина, и Ник уйдет с работы сразу после обеда — его ждет подготовленная мной охота за сокровищами. Все ключи касаются нас двоих, наших совместных прошлогодних похождений.
Когда замерзнет милый муженек,
Дадим ему вкуснятины глоток.
Ответ: суп том-ям, «Тайтаун», Президент-стрит. Шеф будет ждать нас там с дегустационной тарелкой и следующей загадкой.
А еще «Макманнз» в Чайна-тауне и статуя Алисы в Центральном парке. Грандиозное путешествие по Нью-Йорку. А завершим мы его на Фулстон-стрит, купим на рыбном рынке парочку шикарных омаров. В такси я буду держать контейнер с ними на коленях, пока Ник нервно ерзает рядом. Мы вернемся домой, и я сварю их в новой кастрюле на нашей старой плите, приложив все навыки девочки, которая проводила каждое лето на Кейп-Коде, а Ник будет хихикать и притворяться, что боится морских раков, прячась за кухонной дверью.
Я предложила заказать гамбургеры. Ник хотел выбраться во что-нибудь пятизвездочное, с множеством блюд и чопорными официантами. Так что омары — прекрасный компромисс. А компромисс — это, как нам твердят (твердят и твердят), прежде всего умение уступать друг другу. И это главное в браке.
Мы съедим омаров с маслом и займемся сексом прямо на полу, а джазовая певица со старинной пластинки споет нам далеким, как с другого конца туннеля, голосом. Мы будем медленно пьянеть от любимого виски Ника. А потом я вручу ему подарок — писчий набор, о котором он мечтал, фирмы «Крейн и К°». На этой бумаге густо-сливочного цвета отлично смотрится четко отпечатанная зеленым, как охотничий камуфляж, санс-серифом монограмма. Необходимая вещь для писателя, преподнесенная женой писателя. Может, и ей достанется пара любовных записок на этой бумаге?
А потом, не исключено, мы снова займемся сексом. А попозже вечером все-таки закажем гамбургеры. И еще хорошего виски. И — вуаля! — мы самая счастливая пара в округе! А еще говорят, что брак — тяжелый труд.
Ник Данн
Та ночь.
Бони и Джилпин решили перенести нашу беседу в здание полиции, которое больше всего напоминало отделение хиреющего комьюнити-банка. Там меня, совершенно не желающего шевелиться, оставили в покое на сорок минут. Изображать спокойствие — тоже своего рода форма покоя. Я сутулился над столом, опустив подбородок на руки, и ждал.
— Вы не хотите позвонить родителям Эми? — спросила Бони.
— Не хочу пугать их. Но если мы в течение часа не получим никаких известий, то я буду звонить.
Наш разговор пошел по третьему кругу.