Здесь был антропоморфный ящер, в равной степени похожий на человека и на крокодила. Сейчас он ничем не напоминал лучшего друга Чебурашки. Хищная пасть полнилась растущими вразнобой зубами, на перепончатых пальцах темнели заскорузлые слоистые когти.

Прихрамывая на деревянную ногу, ковылял бородатый пират с черной повязкой на глазу. Маленький, Ярику чуть выше пояса. Зато с короткой абордажной саблей в кулаке и кремниевыми пистолетами за поясом. Должно быть, в обычном мире он был пластиковым солдатиком.

Сминая колесами траву, подбирался автомобиль с отломанной дверью и треснутым лобовым стеклом. Небольшой, размером под стать пирату, с виду совершенно безопасный. Если не замечать проржавелого оскала радиаторной решетки.

Цепляясь за траву крючковатыми когтями, лез спрут, голова его напоминала раздутый кожаный мешок.

Пригнувшись, готовый к прыжку, крался серый волк с длинными как ножи клыками.

Вышагивала стройная, похожая на злую волшебницу куколка – из тех, что слишком недолго были популярны.

И где-то среди них, вспыхивая в языках адского пламени, появлялся и исчезал воин в фэнтезийном костюме ниндзя.

Лена не успевала разглядеть их всех. Лица и морды, увечья и раны, нанесенные жестокими детьми, сливались в одно большое, круглое тряпичное лицо с деревянными пуговицами глаз и стежками суровой нитки на месте рта, путались в пакле рыжих волос. Со змеиной грацией оплетали веревками рук. Слишком много ненавидящих глаз и острых зубов для четверых усталых, изможденных детей. Один-единственный Белый едва не закончил их крестовый поход в двух шагах от цели. Им не справиться, поняла Лена. Ни за что не справиться одним.

– МАМА! – приложив ладони рупором ко рту, что есть силы крикнула она.

В этот раз Лена не стыдилась детского страха, мольбы о помощи. Она и была ребенком, нуждающимся в широкой родительской спине, за которой можно укрыться от любой опасности. Ей нужен был папа, чтобы загородил ее собой. Ей нужна была мама, чтобы обняла, защитив непробиваемым кольцом теплых рук.

– ПАПА! МЫ ЗДЕСЬ!

И стройный хоровод споткнулся. Забуксовал. Растерянно завертел головами. Наконец, остановился и распался, расцепил склеенные потом ладони. Мужчины и женщины, молодые и старые, тощие и тучные, высокие и коротышки – все они завертели, затрясли головами, словно пытаясь выбить из них эхо отчаянного крика.

Вчерашние игрушки вздрогнули, остолбенели, разрываемые двумя противоположными желаниями. Первым сдался спрут. Комично переваливаясь, он торопливо подполз к пожилой супружеской паре и обвил их скользкими щупальцами. Лена вздрогнула, представив, как хрустнут хрупкие кости, но вместо этого… спрут принялся утешающе гладить их по седым головам, поправлять очки на носу мужчины и платок на шее женщины.

Следом за ним, не выдержав, бросились остальные. Спешно, боясь опоздать, разбирали своих новых хозяев, увлекали их играми, пускались в пляс, тянули обратно в хоровод, в гипнотический транс, в оцепенение разума. И будто вновь раскрученное колесо завертелся было, закружился, набирая обороты, хоровод…

– МЫ ЗДЕСЬ! ЭЙ! МЫ ЗДЕСЬ! МАМА, ПАПА, МЫ ПРИШЛИ ЗА ВАМИ!

Теперь уже кричали все. Даже Славка очнулся и теперь прыгал и махал руками своим родителям. Вопли и улюлюканье остановили отлаженный механизм, как мелкий камешек, застрявший в шестернях. Засбоил ритм, заплелись ноги, кто-то упал в траву и, по-собачьи мотая головой, стоял на четвереньках. Люди сталкивались и разлетались по лужайке, как шары на бильярдном столе. Веселый летний праздник превратился в дикую и жутковатую фантасмагорию, полную марионеток с порванными нитями и сломанных аниматроников.

И тогда травяное чучело сделало шаг. Нетвердый, неумелый, но уже второй дался ему куда легче. Стелясь по траве, на ходу вплетающейся в зеленое тело, чучело протянуло руку куда-то в тяжелые от пыльцы цветы и выудило оттуда маленькую девочку, рыжую и угрюмую. Чучело прижало ее к животу, опутало стеблями, украсило лепестками – голубыми, белыми, и красными, и лиловыми, – пока не спрятало целиком за хрустким волокнистым панцирем. Остались только глаза, сплошь зрачки, похожие на проплешины от пожара.

Кукла в кукле. Дьявольская матрешка. Она скользила по дивному разнотравью, и ни следа былой неуверенности не осталось в ее движениях. С хищной кошачьей плавностью надвигалась она на детей, и рот на зеленом лице разрывала широкая, от уха до уха, улыбка, полная кривых, похожих на бледные корни, зубов.

Завопил Жан, посылая их маленькую армию в атаку. Нестройным клином мальчишки побежали навстречу травяной великанше. От волнения Славка забыл, что безоружен, и просто размахивал сжатыми кулаками. Обрубок хоккейной клюшки в руке Ярика отливал сталью. Травы и цветы услужливо ложились мальчишкам под ноги. Не бежала одна Лена.

Колдовским магнитом ее притянули черные глаза за путаной вязью зеленых стеблей. Она прикипела к ним, прилипла, как муха к меду, вплавилась пузырящимся оловом. Медленно-медленно, словно боясь вспугнуть, Лена шла к этим страшным, гипнотическим, наполненным горем глазам.

Отброшенный рукой-плетью, отлетел Славка. Рухнул на спину, суча ногами, как перевернутый жук. Пригибаясь и отскакивая, прыгал Жан, умело отсекая кривые пальцы. Из обрубков тек густой прозрачный сок, аромат давленой зелени носился над поляной, а новые пальцы отрастали с фантастической быстротой. Но главного Жан достиг: отвлек внимание на себя.

В футбольном подкате к долговязому чучелу прорвался Ярик. Ударил клюшкой… нет, не клюшкой – боевой секирой с витым серебристым орнаментом, бегущим по лезвию! Чавкнула зелень, полетели прозрачные брызги. Чучело покачнулось. Окрыленный, Ярик скакал вокруг, нанося удар за ударом. Жан свирепо кромсал корявые, непомерно длинные руки. С рыком в самую гущу боя бросился Славка, пальцами выдирая мясистые волокна из зеленого тела.

А Лена все шла, и шла, и шла… Руки и ноги чучела жили собственной жизнью, отбиваясь, атакуя и принимая удары. Но измученные глаза не отрываясь следили за Леной. Неторопливой Леной. Осторожной Леной. И мало-помалу в них разгорались неуверенность и… страх.

Чучело отбросило нападающих и заревело. Не пастью, не глоткой, а всем естеством своим, бесшумно и необратимо. Черный свет выплеснулся из его груди, полыхнул, разошелся сферой, поглощая поляну, кусты, высоченные сосны, словно кегли расшвыривая людей, погружая их во мрак.

Лена уперлась ногами в землю, спрятала лицо в предплечье. Она стояла дальше всех, и волна тьмы докатилась до нее ослабшей, и все равно пошатнула, чуть не сбила с ног. В опустившемся мраке метались перепуганные голоса, плач и скулеж. От мысли, что это взрослые мужчины и женщины рыдают как перепуганные дети, Лена похолодела.

Руки самостоятельно, без участия разума, крутанули корпус фонаря. Копье света воткнулось в темноту, едва ли сильно ей повредив. Стало видно, что тьма как субстанция носилась вокруг то ли черным ветром, то ли хлопьями пепла. Она залепляла глаза и стекло фонарика, кружила перед лицом, забиралась в легкие, сбивала дыхание. Она не отступала, лупила наотмашь, но и Лена шаг за шагом вдавливала себя в ее неподатливое призрачное тело. Проползала сквозь стылый кисель, цеплялась ногами за твердь, скрепляла сердце, подбадривала саму себя. Только голос, звучащий в голове, казался чужим. Добрым, но чужим.

«Давай, Леночка, давай! Эка невидаль – темнота! Нешто мы темноты не видели? Не убоись, Леночка, шагай! Шагай! Шагай!»

Лена шла, молясь об одном: не сбиться бы, не потеряться во мгле этой. Свистел в ушах злой ветер. Издалека, из иной Вселенной, доносился крик Ярика. Кажется, Ярика. Луч фонаря дрожал, трепетал, придушенный, продирался вместе с Леной вперед и вперед. Покуда не врезался в угловатый силуэт, сотканный из мрака. Луч ударился в него и переломился пополам, как копье незадачливого рыцаря на турнире. Фонарик испуганно моргнул и зажмурился навсегда. Но это уже не имело значения. Тьма вокруг силуэта сияла, и черный убийственный свет стекал с него водопадом. В центре угольками горели две точки. И хотя невозможно было разобрать ничего, кроме багровых всполохов, Лена чувствовала, как растет в этих глазах непонимание и страх.

Не зная, что будет делать, когда окажется с Куклой лицом к лицу, Лена тем не менее упрямо приближалась к источнику черного света. Испуганная, растерянная, наполовину ослепшая, она ощупывала воздух, но почему-то, различая на сетчатке отпечаток силуэта чучела, едва могла различить кончики своих пальцев. Кричали люди. Кто-то невидимый хохотал как сумасшедший. Тоскливо завывал волк.

Пальцы Лены коснулись жесткого травяного каркаса. Коснулись – и отдернулись в испуге. Клокоча горлом, чучело нависло над Леной, угрожающе раззявило пасть. Она этого даже не заметила. Все ее внимание тонуло в мечущихся зрачках спрятанной в травяной утробе рыжей девочки. Чучело занесло могучие лапы. И Лена атаковала тем единственным оружием, которое еще оставалось в ее арсенале, – она скользнула вплотную к телу, терпко пахнущему луговыми цветами, и…

…обняла его что было сил.

Время застыло. Кувыркалась, ярилась живая тьма, но теперь это больше напоминало агонию. Над сцепленными Лениными руками взвился дымок. Чучело взбрыкнуло, попятилось, но Лена держала крепко. На каждый рывок она вжималась все глубже, втискивала лицо в прохладу травяного каркаса – туда, к рыжей девчушке с перепуганными глазами.

Огонь вспыхнул и погас. Вновь вспыхнул, уже увереннее. И вот уже, не обжигая рук, весело побежал по спине, по плечам, по голове травяного кадавра. Внутри него ворочалась Кукла, билась, пытаясь сбросить с себя оковы чужих, незнакомых рук. Чучело с удивлением и восхищением разглядывало свои полыхающие пальцы. Огонь охватил и Лену, превратил в факел, однако странным образом не обжигал, она совсем не чувствовала жара.

В кромешном мраке разбрасывал искры большой костер. Тело чучела распадалось, разлеталось объятыми пламенем клочьями, ссыпалось в траву серым пеплом. Все сильнее и сильнее сжимала объятия Лена. Сперва она сомкнула пальцы, запечатав наконец кольцо рук. Затем сузила его так, что коснулась собственных локтей. И вот наконец в руках ее пойманной рыбой забилась рыжая девчонка.

Она вырывалась, и брыкалась, и даже, кажется, пыталась укусить. Но Лена стискивала крепко и тихонько раскачивалась из стороны в сторону: самой природой нашептанный инстинкт, материнская нежность, заложенная в каждой девочке. И беспокойное тельце билось все тише, покуда не обмякло, закинув на шею Лене веревочную руку.

Не замечая, что мрак рассеялся, не видя, как встают помятые и растерянные мальчишки, Лена еще долго качала куклу – обычную старую куклу с непомерно большой головой, глазами-пуговицами и стежками вместо рта. Лена шептала в рыжую макушку слова, словно вложенные кем-то в ее разум. Доброжелательные, но чужие. Шептала и надеялась, что больше никогда не испытает ничего подобного.

– Что ж ты, малышка, безобразничаешь? Почто людей честных пугаешь? Уймись, угомонись, малышка. Негоже так. Послушной будь, умницей будь…


Так Лена пронесла ее мимо оцепеневших мальчишек, сжимающих нелепые палки, мимо беспокойно перетаптывающихся взрослых, сгрудившихся в небольшое перепуганное стадо. Пронесла до неприметного камня, где лежали пластиковый солдатик-пират без ноги, резиновый крокодил с рваной дырой на месте гармони, плюшевый волк, машинка, ниндзя… Лена посадила Куклу на землю, прислонила к камню. Оправила платьице, как могла расчесала шевелюру пятерней. Чтобы не расплакаться, поспешно вскочила и, не оборачиваясь, пошла прочь.

– И что, все, что ли? – глуповато спросил Жан, вытирая предплечьем потный лоб. Волосы у него растрепались, выбились из аккуратного самурайского пучка, на щеке алела свежая царапина. Сейчас он вовсе не казался Лене взрослым – обычный мальчишка. Храбрый, честный, наверное, даже благородный, но привыкший решать проблемы ударом меча и лихим кавалерийским наскоком. Лена не знала, как объяснить ему эту щемящую пустоту в груди…

– Да, все, – наконец сказала она. – Все кончилось. Пора домой.

Как стадо блудных овечек они вели взрослых домой. Те смотрели мутными глазами, улыбались, но совершенно не понимали, где они и кто они. Кончилось тем, что Славка и Ярик взяли своих родителей за руки и потащили за собой. Остальные потихоньку потянулись следом.

Покидая поляну, Лена, все же задержалась на секунду, бросила за спину полный затаенной надежды взгляд. Она чуть не вскрикнула, увидев, как от старой избы, сверкая босыми пятками, вприпрыжку несется девчушка в простеньком сарафане. Как подкидывает она в воздух свою любимую куклу, кружит ее, взяв за руки. И как садится на камень, с интересом перебирая новые игрушки.

Лене вдруг почудилось, что она лишняя здесь. Словно не стоит у всех на виду, а подглядывает тайком. Она быстро сбежала к болотистому берегу и наткнулась на толпу людей, беспокойно переступающих с ноги на ногу.

– Что случилось? – протолкавшись сквозь взрослых, спросила Лена. – Почему стоим?

Ярик посмотрел на нее странным протяжным взглядом, как будто хотел ей что-то сказать. Но в итоге махнул рукой и глухо буркнул:

– Да не, все норм. Идемте.





Ярик




В правой руке Ярик держал папину ладонь, а в левой – мамину. Как в раннем детстве, когда вес его еще позволял родителям отрывать сына от земли и раскачивать как на качелях. Да вот незадача: теперь Ярик сам оказался взрослым, у которого на попечении двое не слишком смышленых малышей. Родители отсутствующе улыбались, шли, куда их тянули, многозначительно кивали в ответ на любые вопросы, и все. Ну хоть не упрямились, вели себя послушно, и то хорошо. Ярик не представлял, как сдвинуть с места стокилограммового папу, вздумай тому заартачиться.

За их троицей, растянувшись в колонну по двое, топали чужие родители, которых, конечно же, не бросишь тут, посреди Болота. Того и гляди выпадут за камни да и сгинут под темной, покрытой ряской водой. Как-то само собой решилось, что середину подтягивал Славка, также ведущий маму и папу за руки. Родители у него оказались такими же рыжими, но при этом очень тощими, будто Славка захапал лимит веса, отведенного на семью. Замыкали строй Жан и Ленка, о чем-то увлеченно болтая. Ярик поглядывал на них с завистью. Хорошо устроились, никого за руки не тащат – знай строй подравнивают, не давая взрослым подходить слишком близко к каменной границе.

Поначалу все шло неплохо. По прямой Ярик уверенно довел процессию до места битвы с Белым (Славка здесь помрачнел и даже спрятал лицо в ладонях, на время выпустив руки родителей) и дальше, до перехода на следующий виток. Но уже там Ярик вдруг засомневался в себе и своей фотографической памяти. Вроде бы чего сложного: налево поверни, именно оттуда они и пришли. Но что-то не давало покоя, тревожно царапало череп изнутри. И поворачивая налево, Ярик нутром чуял, что выбрал ошибочный путь. Словно пока они разбирались с Куклой, лабиринт сделал несколько оборотов. И поди пойми: по часовой или против? А может, это само Болото перевернулось с боку на бок?

Добросовестно переходя запутанные кольца в нужных местах, Ярик все больше убеждался, что идут они неправильно. Правда, доказательств, кроме невнятных опасений, у него не было. До тех пор покуда очередное кольцо не привело их прямиком к каменному ограждению. Раньше тупики им ни разу не попадались: еще до того как тропа кончалась, их отряд успевал перейти на новый виток. Так что Ярик не сразу понял, что перед ним, и даже наступил на каменную ограду, едва не сделав шаг за ее пределы.

– Стоя-я-я-я-ять! – завопил он, изо всех сил упираясь ногами и оттаскивая родителей от топкой бездны. – Все назад! Быстро!

В мгновение ока рядом оказались Жан и Ленка. Настороженно оглядывая окрестности, они помогли отогнать взрослых на середину тропы. Подошел, волоча за собой родителей, Славка. Никто ничего не сказал. Этот маленький поход спаял их, дал возможность понимать друг друга без слов. Поэтому все взоры обратились к Ярику. А тот лишь пожал плечами и понуро уронил голову.

– И что же теперь делать? – нарушил молчание Славка.

– Возвращаться, – глухо промолвил Ярик. – К самому началу.





Фаина Григорьевна




Странная выдалась ночь. Пожалуй, ничего более странного в жизни Фаины Григорьевны и не случалось вовсе, хотя, как любой библиотекарь, жила она в мире магии Слова и переживала, бывало, такие события, объяснить которые рационально не могла при всем желании. Но тут было что-то совсем уж запредельное. Одержимые игрушки – это ведь что-то из голливудского фильма ужасов, да? Кукла Чаки и прочая. Откуда им взяться в реальности, да еще и на берегах Онеги?

Провожая взглядом исчезающих во вспышке света детей, Фаина Григорьевна первое время могла думать лишь о том, что отныне сон ее уже никогда не будет таким крепким. Как можно спокойно спать, зная то, что знают они? Как можно каждую ночь отправляться на встречу с Морфеем, понимая, что Зло способно проникнуть в самое сердце города, лишь только пожелав? И если существуют одержимые вещи – как знать, может, правдивы и другие легенды, и ночь принадлежит тварям, глаза которых никогда не видели солнца?

Нахальный северный ветер смеялся над пожилой библиотекаршей, завывал издевательски, нарочито, будто говоря: ты права, о, ты даже не представляешь, как ты права! прислушайся! слышишь?! мы воем по тебе! зря ты вышла на улицу ночью! Фаина Григорьевна зябко куталась в пальто, сжимая термос словно оружие.

Машины мимо ездили нечасто. В основном такси забирали подгулявших гостей из ресторана «Фрегат». Слышались преувеличенно громкие разговоры, возня, хлопали дверцы, и Фаина Григорьевна еще долго следила, как взбирается на гору светящаяся табличка с крыши такси и зловеще краснеют габаритные огни. Ночь снова окутывала ее одиночеством, нашептывала на ухо жуткое. Чтобы не слушать ее вкрадчивого шепота, Фаина Григорьевна бродила вокруг своего наблюдательного пункта, дышала на руки и попивала кофе, запас которого катастрофически таял.

Далеко от ворот в парк аттракционов она старалась не отходить, и если выпускала их из виду, то не больше чем на пару минут. Вдоль Речного вокзала она шагала до «Фрегата», с тоской смотрела в панорамные окна, за которыми клубилось тепло и желтый свет и немногочисленные посетители ничегошеньки не знали о мраке ночи, в котором может скрываться все что угодно, – и тут же бросалась обратно, боясь пропустить неизвестно что. Лихорадочно дыша, Фаина Григорьевна смотрела на запертые ворота и с каждым разом все острее ощущала абсурдность ситуации.

Протяжно вздохнув, она отправлялась бродить вокруг памятника Петру Первому. Но кругу на третьем ей начинало казаться, что самодержец смотрит на нее с подозрением: что за несознательный гражданин бродит тут по ночам, вместо того чтобы видеть десятый сон! И она возвращалась на пост.

А потом рядом с Фаиной Григорьевной остановилась патрульная машина.

– Младший сержант Чернов. – Лопоухий юнец, вероятно вчерашний стажер, махнул перед ней удостоверением, которое Фаина Григорьевна все равно не смогла бы рассмотреть в темноте.

– Фаина Григорьевна, – представилась она. – Библиотекарь. – Едва удержалась, чтобы не присесть в дурашливом книксене, но решила, что время и публика не располагают к юмору.

– Пьете? – младший сержант Чернов подозрительно принюхался.

– Только кофе. Хотите? – Фаина Григорьевна протянула полицейскому термос.

На лице у него мелькнуло такое выражение, что стало понятно: хочет, но откажется.