В противоположность насыщенно-зеленому оттенку лица миссис Хатчинс, у Алисы кожа приобрела болезненный желтоватый оттенок.
Тварь-жаба, то ли бывшая, то ли не бывшая все-таки миссис Хатчинс, продолжала:
Обскакала я чертилу —
а-ли-лу! а-ли-лу!
Провела нечисту силу —
а-ли-лу! а-ли-лу!
— А-ли-лу-у-у-у! — злобно завыла Алиса.
— А-ли-лу! — утробно протянул Дон Мартин.
Теперь уже вся паства влилась в дикую песню, дергаясь и выкрикивая сбивчивые куплеты на разные лады. «Сатана в лицо сказал мне!» — ревела Сью Кейси, Рори Альменд в унисон ей вопил: «Он разрушит наше царство!», а Роза Маккендрик, тряся головой, раз за разом повторяла, выбиваясь из общего ритма: «Дьявол вспрыгнул на серую гору! Дьявол вспрыгнул на серую гору!» И все они еле-еле переводили дыхание между своими отчаянными дружными вскриками: «А-ли-лу! А-ли-лу!» Дон Мартин перешел на совсем звериные завывания, слезы текли из его распухших красных глаз.
— Почему ты не поешь, Джимми Шеннон? — спросил рябой человек. Голос звучал словно в помраченном разуме преподобного. — Сбрось с себя бремя — разрядка полезна для души! — Он равнодушно посмотрел на Шеннона с тротуара, его руки все еще безжизненно болтались вдоль тела.
— Это уже не смешно! — простонал преподобный.
Комедийная часть нашей программы закончена. А теперь — самое время для песни.
Шеннон откатился назад на грубый тротуар и захныкал, вставая на колени через силу. Прямо из локтя торчали, не отпадая, острые камешки. Он ощущал себя кающимся грешником, преклонившим колени перед каким-то языческим волхвом и послушниками-безумцами, визжавшими и завывавшими на разные лады.
— А потом? — осмелился спросить он, борясь с дрожью, сотрясавшей его изнуренное тело. — Что будет после того, как все споют?
Ты что, не читал программу сегодняшнего выступления, Джимми Шеннон? Ведь у всякого выступления есть программа, не знал? Коли идешь на шоу — изучи ее, будь добр, и не задавай глупых вопросов вроде твоего.
Мужчина дернул головой в сторону, теребя на шее галстук-бабочку, который теперь казался в несколько раз больше, чем должен быть.
Сначала приходит время для комедии. Ты смеешься. А потом приходит время для песни. Ты поешь. Далее следует время мечтаний, приправленное временем ужаса. И ты грезишь, и ты кричишь. Потом ты истекаешь кровью, а затем умираешь, но только до развязки. Есть, конечно, выход на бис — публика всегда его требует, — и вот тогда, уж ты мне поверь, добра ждать не приходится.
Вы явились на особое полуночное шоу? Сумеете ли вы воспринять все его секреты и соблазны? Знаете ли вы силу истинной магии? Силу закона действительности как таковой?
В тот же миг лицо мужчины неведомым образом оказалось прямо перед Шенноном — кончики их носов застыли в считаных дюймах друг от друга. Преподобный ахнул.
— Ты хоть знаешь, кто я такой? — проревел мужчина.
Небо с треском разверзлось, и грянул гром. Беспорядочный а-ли-лу-хор выродился в бессловесное ворчанье. Глаза Шеннона метнулись к пастве — вопреки страху перед рябым мужчиной, нависшим сверху. Двенадцать его прихожан судорожно извивались прямо на грязном уличном тротуаре. Пышное летнее платье миссис Хатчинс сползло с кожистого скрюченного тела, открывая изрытую вдоль и поперек болотисто-зелеными гнойничками кожу. Когда тучи разверзлись и маслянистый черный дождь начал срываться жирными каплями вниз, безумные прихожане сердито зарычали на небеса.
Преподобный Джим Шеннон смотрел на них и плакал.
— Всё так, как есть на самом деле, Джимми Шеннон, — прошипел ему в ухо человек с изрытым язвами лицом.
— Нет, — неуверенно запротестовал он. — Это все мираж!
— Как скажешь.
Шеннон упал на спину и пополз прочь от мужчины, оскальзываясь в растекающихся лужах скользкого черного дождя.
— Садись на своего молочно-белого коня и отправляйся домой, проповедник, — сказал рябой. — Вы, святоши, не приглашены принять участие в моих необычных развлечениях.
Преподобный встал на ноги и прикрыл рукой глаза от ядовитого дождя. Паства куда-то делась. Ничего не осталось, кроме рябого мужчины, жуткого черного дождя и его самого.
Джим Шеннон побежал прочь по черным вязким лужам, проваливаясь в них по щиколотку; побежал от кошмара, осадившего его разум, так быстро, как только мог.
Бормотание зала сперва его оглушило.
Нервные взгляды, широко раскрытые глаза.
Медсестра ходила по рядам — вверх и вниз, вверх и вниз. Ее изящные, на высоких каблуках, ступни едва касались ковра. Он наблюдал за ней, как орнитолог за птицей, которую всю жизнь хотел увидеть в дикой природе. Она поймала его голодный взгляд и снова посмотрела на него. Он улыбнулся, она кивнула.
Пора было начинать.
— ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, ПРОШУ ВАС.
Его сердце пело — он был лучше в этом деле, чем тот парень. Он даже не задавался вопросом, что с ним случилось.
— Я доктор Эллиот Фримен, — объявил Джейк. — Я дипломированный сексолог.
— Где-то здесь!
Теодора рылась в мусорном ведре. Она расшвыривала по сторонам объедки, силясь добраться до таинственного сокровища, сокрытого на дне.
Джоджо, слегка ошарашенный, наблюдал за ней.
— Я не сумасшедшая, — заявила она, поднимая скомканный газетный лист, с которого капало что-то розовое. — Вот увидите. Просто дайте мне минутку.
— Конечно, — сказал он. — Ищите, сколько потребуется.
Она продолжала рыться в мусоре, а он побрел из кухни в гостиную, гадая, взаправду ли она чокнулась. Здесь довольно сильно пахло сигаретным дымом, поэтому он осмотрел комнату, пока не увидел шкатулку из вишневого дерева на стойке бара. Подошел к ней, открыл — действительно, там было полно сигарет. Джоджо охнул с облегчением и взял одну. Закуривая, он окинул взглядом обширный запас бутылок, стоявших на стойке бара и заполненных наполовину или на четверть: простой виски, ржаной виски, ром, бренди. Была даже бутылка мескаля с гусеницей внутри[19], и всё в таком духе. Джоджо, зажав сигарету в зубах, потянулся за стаканом.
Он выбрал ржаной.
Теодора была очень недурна собой — для замужней женщины, склонной ломать ноги в канавах. По большей части, он держал глаза при себе. После смерти жены Джоджо вел более-менее аскетическую жизнь, но мужское в нем пока не испустило дух. Так что пришлось признать — Теодора очень красива. У него не было никакого намерения к ней приставать — боже упаси; и потом, раз захотелось поваляться в сене, незачем было уходить из сарая. Но все-таки она очень хорошенькая, и он это понимал.
— Исчезли! — крикнула раздосадованно Теодора из кухни. — Ума не приложу, как так?
Джоджо выкашлял дым и спросил:
— Что именно исчезло?
— Эти… кости!
— Кости?
Он проглотил виски, подумав: не зря я за бутылку взялся. Вернувшись на кухню и заглянув в широко раскрытые, затравленные глаза Теодоры, Джоджо лишь окреп в своем убеждении. Без виски тут не разобраться.
— Может быть, вам лучше рассказать все с самого начала? — предложил он.
Теодора отшатнулась и чуть не упала. Джоджо рванулся, чтобы поддержать ее, но она сама нашла опору в виде кухонного стула и кое-как уселась на него.
— Вчера вечером, — начала она рассеянно, — я нашла кое-что в кармане пальто моего мужа. Куклу…
Помощнику шерифа Мортимеру было так скучно, что за собственное бодрствование приходилось бороться. Тип на сцене — липовый доктор с молодым лицом, показавшимся Дину смутно знакомым, — стелил бойко, но какую-то чепуху, да и выражение глаз у него было странное, замерзшее. Недурственного вида цыпочка в плотном костюмчике медсестры плавно прошла по рядам, раздавая тупые гигиенические книжки простофилям, готовым расстаться с четвертаком лишь для того, чтобы она им улыбнулась. Мортимера среди них не оказалось. Он смотрел на ее улыбочки со стороны — пусть издали, зато бесплатно.
Конечно, она проводила немного больше времени с отпетыми лохами, тратившими деньги на оба буклета, слепо шарящими в своих бумажниках, не отрывая глаз от тугого декольте, из которого сиськи, не ровен час, прямо в лицо им выпрыгнут. Вот же… болваны. Кое-кого Мортимер признал, в основном то были женатые парни. Чего они там не видели, интересно? Неужели мимолетный взгляд, фальшивая улыбочка и облачко духов взаправду стоили того? Помощник шерифа покачал головой — он не мог их понять.
Когда она подошла к нему, он ухмыльнулся и провел ребром ладони по шее. Она ухмыльнулась в ответ, причем в два раза шире.
— Не интересуетесь? — спросила она низким хриплым голосом.
— Нет, мэм. Вообще-то я здесь официально. — Он выделил голосом букву «О» в слове «официально», многозначительно растянув звук.
— Вот как? Вы женаты, офицер?
— Помощник шерифа, мэм. И я не думаю, что это ваше собачье дело.
Медсестра рассмеялась, обнажив большие крепкие зубы, идеально обрамленные кроваво-красными губами.
— Что ж, тогда извините, помощник шерифа.
Она сунула тонкую руку в тугой кармашек на бедре и достала маленький оранжевый квадратик картона. С секунду она рассматривала его так, словно это было что-то стоящее, а затем щелкнула им между двумя пальцами перед Дином Мортимером, как фокусница, исполняющая карточный трюк.
— Это еще что? Мне ничего от вас не ну…
— Это приглашение, красавчик. Не у всех оно есть. Но у тебя — будет.
Он наморщился, фыркнул. Медсестру это не задело — она осталась стоять на месте, протягивая картонное приглашение, зажатое между бледных пальцев. Помощник шерифа не мог не отметить блестящие лакированные ногти и до одури гладкую кожу на костяшках — его-то собственные походили на наждачку.
Улика, сказал он себе, принимая карточку. Это и впрямь оказался билет. На лицевой стороне простым жирным шрифтом значилось: «Пропуск на специальное ночное шоу на 1 лицо». Никакой разъяснительной информации. Дин нахмурился, глядя на картонку.
— До встречи на шоу, — сказала медсестра и направилась к следующему простофиле, толстяку, который глупо ухмылялся, словно втюрившийся пацан.
Помощник шерифа Дин Мортимер сунул билет в карман рубашки и сцепил пальцы, когда свет в зале начал тускнеть.
Тварь-жаба, то ли бывшая, то ли не бывшая все-таки миссис Хатчинс, продолжала:
Обскакала я чертилу —
а-ли-лу! а-ли-лу!
Провела нечисту силу —
а-ли-лу! а-ли-лу!
— А-ли-лу-у-у-у! — злобно завыла Алиса.
— А-ли-лу! — утробно протянул Дон Мартин.
Теперь уже вся паства влилась в дикую песню, дергаясь и выкрикивая сбивчивые куплеты на разные лады. «Сатана в лицо сказал мне!» — ревела Сью Кейси, Рори Альменд в унисон ей вопил: «Он разрушит наше царство!», а Роза Маккендрик, тряся головой, раз за разом повторяла, выбиваясь из общего ритма: «Дьявол вспрыгнул на серую гору! Дьявол вспрыгнул на серую гору!» И все они еле-еле переводили дыхание между своими отчаянными дружными вскриками: «А-ли-лу! А-ли-лу!» Дон Мартин перешел на совсем звериные завывания, слезы текли из его распухших красных глаз.
— Почему ты не поешь, Джимми Шеннон? — спросил рябой человек. Голос звучал словно в помраченном разуме преподобного. — Сбрось с себя бремя — разрядка полезна для души! — Он равнодушно посмотрел на Шеннона с тротуара, его руки все еще безжизненно болтались вдоль тела.
— Это уже не смешно! — простонал преподобный.
Комедийная часть нашей программы закончена. А теперь — самое время для песни.
Шеннон откатился назад на грубый тротуар и захныкал, вставая на колени через силу. Прямо из локтя торчали, не отпадая, острые камешки. Он ощущал себя кающимся грешником, преклонившим колени перед каким-то языческим волхвом и послушниками-безумцами, визжавшими и завывавшими на разные лады.
— А потом? — осмелился спросить он, борясь с дрожью, сотрясавшей его изнуренное тело. — Что будет после того, как все споют?
Ты что, не читал программу сегодняшнего выступления, Джимми Шеннон? Ведь у всякого выступления есть программа, не знал? Коли идешь на шоу — изучи ее, будь добр, и не задавай глупых вопросов вроде твоего.
Мужчина дернул головой в сторону, теребя на шее галстук-бабочку, который теперь казался в несколько раз больше, чем должен быть.
Сначала приходит время для комедии. Ты смеешься. А потом приходит время для песни. Ты поешь. Далее следует время мечтаний, приправленное временем ужаса. И ты грезишь, и ты кричишь. Потом ты истекаешь кровью, а затем умираешь, но только до развязки. Есть, конечно, выход на бис — публика всегда его требует, — и вот тогда, уж ты мне поверь, добра ждать не приходится.
Вы явились на особое полуночное шоу? Сумеете ли вы воспринять все его секреты и соблазны? Знаете ли вы силу истинной магии? Силу закона действительности как таковой?
В тот же миг лицо мужчины неведомым образом оказалось прямо перед Шенноном — кончики их носов застыли в считаных дюймах друг от друга. Преподобный ахнул.
— Ты хоть знаешь, кто я такой? — проревел мужчина.
Небо с треском разверзлось, и грянул гром. Беспорядочный а-ли-лу-хор выродился в бессловесное ворчанье. Глаза Шеннона метнулись к пастве — вопреки страху перед рябым мужчиной, нависшим сверху. Двенадцать его прихожан судорожно извивались прямо на грязном уличном тротуаре. Пышное летнее платье миссис Хатчинс сползло с кожистого скрюченного тела, открывая изрытую вдоль и поперек болотисто-зелеными гнойничками кожу. Когда тучи разверзлись и маслянистый черный дождь начал срываться жирными каплями вниз, безумные прихожане сердито зарычали на небеса.
Преподобный Джим Шеннон смотрел на них и плакал.
— Всё так, как есть на самом деле, Джимми Шеннон, — прошипел ему в ухо человек с изрытым язвами лицом.
— Нет, — неуверенно запротестовал он. — Это все мираж!
— Как скажешь.
Шеннон упал на спину и пополз прочь от мужчины, оскальзываясь в растекающихся лужах скользкого черного дождя.
— Садись на своего молочно-белого коня и отправляйся домой, проповедник, — сказал рябой. — Вы, святоши, не приглашены принять участие в моих необычных развлечениях.
Преподобный встал на ноги и прикрыл рукой глаза от ядовитого дождя. Паства куда-то делась. Ничего не осталось, кроме рябого мужчины, жуткого черного дождя и его самого.
Джим Шеннон побежал прочь по черным вязким лужам, проваливаясь в них по щиколотку; побежал от кошмара, осадившего его разум, так быстро, как только мог.
Бормотание зала сперва его оглушило.
Нервные взгляды, широко раскрытые глаза.
Медсестра ходила по рядам — вверх и вниз, вверх и вниз. Ее изящные, на высоких каблуках, ступни едва касались ковра. Он наблюдал за ней, как орнитолог за птицей, которую всю жизнь хотел увидеть в дикой природе. Она поймала его голодный взгляд и снова посмотрела на него. Он улыбнулся, она кивнула.
Пора было начинать.
— ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, ПРОШУ ВАС.
Его сердце пело — он был лучше в этом деле, чем тот парень. Он даже не задавался вопросом, что с ним случилось.
— Я доктор Эллиот Фримен, — объявил Джейк. — Я дипломированный сексолог.
— Где-то здесь!
Теодора рылась в мусорном ведре. Она расшвыривала по сторонам объедки, силясь добраться до таинственного сокровища, сокрытого на дне.
Джоджо, слегка ошарашенный, наблюдал за ней.
— Я не сумасшедшая, — заявила она, поднимая скомканный газетный лист, с которого капало что-то розовое. — Вот увидите. Просто дайте мне минутку.
— Конечно, — сказал он. — Ищите, сколько потребуется.
Она продолжала рыться в мусоре, а он побрел из кухни в гостиную, гадая, взаправду ли она чокнулась. Здесь довольно сильно пахло сигаретным дымом, поэтому он осмотрел комнату, пока не увидел шкатулку из вишневого дерева на стойке бара. Подошел к ней, открыл — действительно, там было полно сигарет. Джоджо охнул с облегчением и взял одну. Закуривая, он окинул взглядом обширный запас бутылок, стоявших на стойке бара и заполненных наполовину или на четверть: простой виски, ржаной виски, ром, бренди. Была даже бутылка мескаля с гусеницей внутри[19], и всё в таком духе. Джоджо, зажав сигарету в зубах, потянулся за стаканом.
Он выбрал ржаной.
Теодора была очень недурна собой — для замужней женщины, склонной ломать ноги в канавах. По большей части, он держал глаза при себе. После смерти жены Джоджо вел более-менее аскетическую жизнь, но мужское в нем пока не испустило дух. Так что пришлось признать — Теодора очень красива. У него не было никакого намерения к ней приставать — боже упаси; и потом, раз захотелось поваляться в сене, незачем было уходить из сарая. Но все-таки она очень хорошенькая, и он это понимал.
— Исчезли! — крикнула раздосадованно Теодора из кухни. — Ума не приложу, как так?
Джоджо выкашлял дым и спросил:
— Что именно исчезло?
— Эти… кости!
— Кости?
Он проглотил виски, подумав: не зря я за бутылку взялся. Вернувшись на кухню и заглянув в широко раскрытые, затравленные глаза Теодоры, Джоджо лишь окреп в своем убеждении. Без виски тут не разобраться.
— Может быть, вам лучше рассказать все с самого начала? — предложил он.
Теодора отшатнулась и чуть не упала. Джоджо рванулся, чтобы поддержать ее, но она сама нашла опору в виде кухонного стула и кое-как уселась на него.
— Вчера вечером, — начала она рассеянно, — я нашла кое-что в кармане пальто моего мужа. Куклу…
Помощнику шерифа Мортимеру было так скучно, что за собственное бодрствование приходилось бороться. Тип на сцене — липовый доктор с молодым лицом, показавшимся Дину смутно знакомым, — стелил бойко, но какую-то чепуху, да и выражение глаз у него было странное, замерзшее. Недурственного вида цыпочка в плотном костюмчике медсестры плавно прошла по рядам, раздавая тупые гигиенические книжки простофилям, готовым расстаться с четвертаком лишь для того, чтобы она им улыбнулась. Мортимера среди них не оказалось. Он смотрел на ее улыбочки со стороны — пусть издали, зато бесплатно.
Конечно, она проводила немного больше времени с отпетыми лохами, тратившими деньги на оба буклета, слепо шарящими в своих бумажниках, не отрывая глаз от тугого декольте, из которого сиськи, не ровен час, прямо в лицо им выпрыгнут. Вот же… болваны. Кое-кого Мортимер признал, в основном то были женатые парни. Чего они там не видели, интересно? Неужели мимолетный взгляд, фальшивая улыбочка и облачко духов взаправду стоили того? Помощник шерифа покачал головой — он не мог их понять.
Когда она подошла к нему, он ухмыльнулся и провел ребром ладони по шее. Она ухмыльнулась в ответ, причем в два раза шире.
— Не интересуетесь? — спросила она низким хриплым голосом.
— Нет, мэм. Вообще-то я здесь официально. — Он выделил голосом букву «О» в слове «официально», многозначительно растянув звук.
— Вот как? Вы женаты, офицер?
— Помощник шерифа, мэм. И я не думаю, что это ваше собачье дело.
Медсестра рассмеялась, обнажив большие крепкие зубы, идеально обрамленные кроваво-красными губами.
— Что ж, тогда извините, помощник шерифа.
Она сунула тонкую руку в тугой кармашек на бедре и достала маленький оранжевый квадратик картона. С секунду она рассматривала его так, словно это было что-то стоящее, а затем щелкнула им между двумя пальцами перед Дином Мортимером, как фокусница, исполняющая карточный трюк.
— Это еще что? Мне ничего от вас не ну…
— Это приглашение, красавчик. Не у всех оно есть. Но у тебя — будет.
Он наморщился, фыркнул. Медсестру это не задело — она осталась стоять на месте, протягивая картонное приглашение, зажатое между бледных пальцев. Помощник шерифа не мог не отметить блестящие лакированные ногти и до одури гладкую кожу на костяшках — его-то собственные походили на наждачку.
Улика, сказал он себе, принимая карточку. Это и впрямь оказался билет. На лицевой стороне простым жирным шрифтом значилось: «Пропуск на специальное ночное шоу на 1 лицо». Никакой разъяснительной информации. Дин нахмурился, глядя на картонку.
— До встречи на шоу, — сказала медсестра и направилась к следующему простофиле, толстяку, который глупо ухмылялся, словно втюрившийся пацан.
Помощник шерифа Дин Мортимер сунул билет в карман рубашки и сцепил пальцы, когда свет в зале начал тускнеть.