— Да, — сказал он. — Я одобряю.
— Для тех, кто не помнит слова, я принесла текст. Хотя надо бы знать — мы ведь часто поем этот гимн в нашем доме Господнем.
— Прекрасно. Просто прекрасно.
— Алиса хотела, чтобы мы пели «Соберемся ль у реки», но в последний раз мы уже ходили с этой песней.
— Да, было дело.
— …И я подумала — лучше не повторяться, чтобы нас восприняли серьезно.
— Мудрый ход.
Перед трибуной, в довлеющей тени Эммы Хатчинс, Алиса Максвелл оставалась едва заметной мышкой. Она боязливо разглядывала мыски собственных туфель. Предложения миссис Хатчинс всегда приветствует, но никогда не рассматривает.
— Мы должны производить наилучшее впечатление, — сказала Эмма. — Теперь я предлагаю всем прорепетировать этот гимн перед отправлением.
— О, я уверен, что все мы тут знаем…
— Я сама поведу вас туда. Вы не возражаете, если я взойду на трибуну, преподобный Шеннон?
— Нет-нет…
Она развернулась на каблуках и распростерла свои большие дряблые руки над остальными пришедшими — этакий пухлый женственный Моисей перед малой группой пилигримов. Она собрала их вместе и всецело завладела вниманием. Касательно себя преподобный вспомнил поговорку, к которой частенько прибегал двоюродный дедушка во времена, когда сам Джимми Шеннон был маленьким: у него большая шляпа, но нет скота[13]. У Эммы Хатчинс сейчас было и то и другое. Шляпа досталась ему, а вот скота, может статься, никогда не было.
В Литчфилде ему досталась роль того самого щеголеватого ковбоя-бессребреника, и только.
Глава 9
— Убери эту чертову штуку, — сказала Джорджия.
Джоджо посмотрел на револьвер в своей руке так, будто эти слова произнес он, а не она.
— Судя по тому, как ты налегаешь на джин, не ровен час, выстрелишь из него и самому себе мудя отстрелишь.
— Мне от них что так, что так проку мало, — бросил он.
Он уже вынул из барабана каждый патрон, придирчиво осмотрел и заправил обратно — один за другим. Теперь повторял процедуру заново, как священный ритуал.
— Ты играешь с этой штукой уже двадцать минут. Будто по клятой ромашке гадаешь на «любит — не любит».
— Да я понимаю.
Он вставил последний патрон, повернул патронник и со щелчком закрыл револьвер. За этим последовали лихой глоток джина из графина на столе и облегчённый вздох.
— Мне кажется, ты себя скоро так накрутишь, что начнешь по сторонам палить, — сказала она. — Ты же не хочешь, чтобы мне пришлось и сюда шерифа звать?
— Конечно, не хочу.
— Тогда как насчет того, чтобы посвятить меня в свои смурные думки?
— Я думаю о Чехове, — сказал Джоджо.
— О Чехове, значит.
— Совершенно верно.
— Кто это? Какой-то русский?
— Да, и весьма для нас всех важный.
— Он командует на Восточном фронте, получается?
— Нет, он умер. Мертв уже сорок лет как.
Джорджия нахмурилась.
— Ну и что в нем тогда такого важного? Не понимаю.
— Он был драматургом, — объяснил Джоджо. — Писал пьесы.
— Оу, это очень мило.
— Он говорил, если ружье висит на стене в первом акте, лучше бы той клятой пугалке выстрелить где-нибудь в акте третьем.
— Очаровательно. — Она неторопливо подбрела к столу и допила его джин. — А тебе-то какое дело?
— Я жду третьего акта, — сказал Джоджо.
Покривив губы, Джорджия взяла бутылку и заново наполнила графин.
— В жизни есть и сюжетные дыры, — сказала она через некоторое время.
— Твоя правда.
Она сделала глоток и передала ему. Он отхлебнул из горла и закурил сигарету.
— К тому же теперь это дело полиции. Это проблема Эрни, а не твоя.
— Это случилось на подведомственной мне территории.
— В одном из номеров Гиббса, — поправила Джорджия.
— Я был за них в ответе.
— Ты вышибала, а не спасатель. Люди заселяются в отель с разным багажом. Бо́льшая его часть — у них в головах, а не в чемоданах, которые волочит по лестнице коридорный.
— У нас есть лифт.
— Он дышит на ладан.
— Твоя правда опять-таки.
— Мой старик покончил с собой в лодочном сарае неподалеку от Скоттсдейла, штат Аризона. Он пробрался туда, чтобы сделать то, что мог сделать, где угодно. Наверное, всегда хотел увидеть великий Юго-Запад.
— Грустная история.
— И не говори, — усмехнулась Джорджия. — Я к тому, что всего один человек ответственен за свои глупости. Никто больше.
— Не думаю, что тот парень в отеле сам себя на части разорвал.
— Погоди-ка, как это — разорвал на части?
— Лучше забудь.
Она прищурилась, выдернула сигарету из губ Джоджо, затянулась, дохнула длинной голубоватой струей дыма.
— Ну уж нет. Как такое забудешь?
— Твой джин развязал мне язык. Множимое языками бывает причиной бед.
— Послушай, — наставительно произнесла Джорджия, направляя на Джоджо у него же позаимствованную сигарету. — Ты сам об этом заговорил. Первый акт, третий акт — таковы правила Чеховского, не мои.
— Чехова.
— Как угодно. Выкладывай, братишка.
С тяжким вздохом Джоджо зажег новую «Олд Голд», снова порядочно отхлебнул — и рассказал Джорджии обо всем.
Когда он закончил, в комнате надолго повисла тишина.
Побрившись своей бритвой, Джоджо лег спать — слава богу, на что-то помягче, а не на раскладушку в темном кабинете. Джорджия отправилась на свою смену в хозяйственный магазин. Он проспал около часа и проснулся без всякой причины — ничего не смог с этим поделать.
Нашел грязную сковородку на захламленном кухонном столе, вытер ее тряпкой и разбил туда пару яиц. Пока те шипели на плите, он впал в подобие транса, листая в памяти события прошлой ночи и ища в своем запутанном подсознании незначительные, на первый взгляд, детали, которым, возможно, не придал должного внимания. Ничто не приходило в голову, и яйца в конце концов подгорели. Он все равно съел их, заполировав вкус печной сажи остатками джина Джорджии, и вымыл сковородку в раковине.
Она была совершенно права, сказав, что теперь это дело полиции и проблема Эрни Рича, а не его — экс-помощника шерифа, не имеющего ни полномочий, ни юрисдикции, ни вообще отношения к делу об убийстве, если то взаправду убийство. Так оно и есть. Он знал это, как и то, что желудок бурчал от подгоревших яиц и выпивки. Но любопытство терзало, не отпускало. Еще бы — мужика растащили на части, как разваренную индейку на День благодарения. На такое не хватит силенок и у команды крепких мужиков — по крайней мере, с точки зрения Джоджо. Он знал о людях, которых в прежние времена четвертовали, но такой особо отвратный способ казни требовал упряжки лошадей. Джоджо был уверен, что заметил бы, если бы кто-то попытался протащить мимо него четверку лошадей в номер 214 отеля «Литчфилд-Вэлли». Кроме того, подумал он с усмешкой, они бы все равно туда не поместились.
Однако полноцветное воспоминание о кровавой бойне в комнате быстро стерло с его лица усмешку. Он взглянул на часы и решил, что люди из передвижного шоу — те, что еще живы, мелькнула непрошеная мысль, — скоро начнут готовиться ко второму выступлению. А он успеет вернуться в снедаемый зноем город и даже сбросить пар, сидя в «Звездочете», прежде чем отправиться в кинотеатр и начать собственное расследование.
В нескольких сотнях футов вверх по грязной дороге от дома Джорджии стояла таверна Эрла. Там был кондиционер, а в «Звездочете» — нет. Конечно, то была не самая веская из причин, по которой Джоджо пересмотрел свои планы. Так или иначе, именно к Эрлу он направил стопы.
— Для тех, кто не помнит слова, я принесла текст. Хотя надо бы знать — мы ведь часто поем этот гимн в нашем доме Господнем.
— Прекрасно. Просто прекрасно.
— Алиса хотела, чтобы мы пели «Соберемся ль у реки», но в последний раз мы уже ходили с этой песней.
— Да, было дело.
— …И я подумала — лучше не повторяться, чтобы нас восприняли серьезно.
— Мудрый ход.
Перед трибуной, в довлеющей тени Эммы Хатчинс, Алиса Максвелл оставалась едва заметной мышкой. Она боязливо разглядывала мыски собственных туфель. Предложения миссис Хатчинс всегда приветствует, но никогда не рассматривает.
— Мы должны производить наилучшее впечатление, — сказала Эмма. — Теперь я предлагаю всем прорепетировать этот гимн перед отправлением.
— О, я уверен, что все мы тут знаем…
— Я сама поведу вас туда. Вы не возражаете, если я взойду на трибуну, преподобный Шеннон?
— Нет-нет…
Она развернулась на каблуках и распростерла свои большие дряблые руки над остальными пришедшими — этакий пухлый женственный Моисей перед малой группой пилигримов. Она собрала их вместе и всецело завладела вниманием. Касательно себя преподобный вспомнил поговорку, к которой частенько прибегал двоюродный дедушка во времена, когда сам Джимми Шеннон был маленьким: у него большая шляпа, но нет скота[13]. У Эммы Хатчинс сейчас было и то и другое. Шляпа досталась ему, а вот скота, может статься, никогда не было.
В Литчфилде ему досталась роль того самого щеголеватого ковбоя-бессребреника, и только.
Глава 9
— Убери эту чертову штуку, — сказала Джорджия.
Джоджо посмотрел на револьвер в своей руке так, будто эти слова произнес он, а не она.
— Судя по тому, как ты налегаешь на джин, не ровен час, выстрелишь из него и самому себе мудя отстрелишь.
— Мне от них что так, что так проку мало, — бросил он.
Он уже вынул из барабана каждый патрон, придирчиво осмотрел и заправил обратно — один за другим. Теперь повторял процедуру заново, как священный ритуал.
— Ты играешь с этой штукой уже двадцать минут. Будто по клятой ромашке гадаешь на «любит — не любит».
— Да я понимаю.
Он вставил последний патрон, повернул патронник и со щелчком закрыл револьвер. За этим последовали лихой глоток джина из графина на столе и облегчённый вздох.
— Мне кажется, ты себя скоро так накрутишь, что начнешь по сторонам палить, — сказала она. — Ты же не хочешь, чтобы мне пришлось и сюда шерифа звать?
— Конечно, не хочу.
— Тогда как насчет того, чтобы посвятить меня в свои смурные думки?
— Я думаю о Чехове, — сказал Джоджо.
— О Чехове, значит.
— Совершенно верно.
— Кто это? Какой-то русский?
— Да, и весьма для нас всех важный.
— Он командует на Восточном фронте, получается?
— Нет, он умер. Мертв уже сорок лет как.
Джорджия нахмурилась.
— Ну и что в нем тогда такого важного? Не понимаю.
— Он был драматургом, — объяснил Джоджо. — Писал пьесы.
— Оу, это очень мило.
— Он говорил, если ружье висит на стене в первом акте, лучше бы той клятой пугалке выстрелить где-нибудь в акте третьем.
— Очаровательно. — Она неторопливо подбрела к столу и допила его джин. — А тебе-то какое дело?
— Я жду третьего акта, — сказал Джоджо.
Покривив губы, Джорджия взяла бутылку и заново наполнила графин.
— В жизни есть и сюжетные дыры, — сказала она через некоторое время.
— Твоя правда.
Она сделала глоток и передала ему. Он отхлебнул из горла и закурил сигарету.
— К тому же теперь это дело полиции. Это проблема Эрни, а не твоя.
— Это случилось на подведомственной мне территории.
— В одном из номеров Гиббса, — поправила Джорджия.
— Я был за них в ответе.
— Ты вышибала, а не спасатель. Люди заселяются в отель с разным багажом. Бо́льшая его часть — у них в головах, а не в чемоданах, которые волочит по лестнице коридорный.
— У нас есть лифт.
— Он дышит на ладан.
— Твоя правда опять-таки.
— Мой старик покончил с собой в лодочном сарае неподалеку от Скоттсдейла, штат Аризона. Он пробрался туда, чтобы сделать то, что мог сделать, где угодно. Наверное, всегда хотел увидеть великий Юго-Запад.
— Грустная история.
— И не говори, — усмехнулась Джорджия. — Я к тому, что всего один человек ответственен за свои глупости. Никто больше.
— Не думаю, что тот парень в отеле сам себя на части разорвал.
— Погоди-ка, как это — разорвал на части?
— Лучше забудь.
Она прищурилась, выдернула сигарету из губ Джоджо, затянулась, дохнула длинной голубоватой струей дыма.
— Ну уж нет. Как такое забудешь?
— Твой джин развязал мне язык. Множимое языками бывает причиной бед.
— Послушай, — наставительно произнесла Джорджия, направляя на Джоджо у него же позаимствованную сигарету. — Ты сам об этом заговорил. Первый акт, третий акт — таковы правила Чеховского, не мои.
— Чехова.
— Как угодно. Выкладывай, братишка.
С тяжким вздохом Джоджо зажег новую «Олд Голд», снова порядочно отхлебнул — и рассказал Джорджии обо всем.
Когда он закончил, в комнате надолго повисла тишина.
Побрившись своей бритвой, Джоджо лег спать — слава богу, на что-то помягче, а не на раскладушку в темном кабинете. Джорджия отправилась на свою смену в хозяйственный магазин. Он проспал около часа и проснулся без всякой причины — ничего не смог с этим поделать.
Нашел грязную сковородку на захламленном кухонном столе, вытер ее тряпкой и разбил туда пару яиц. Пока те шипели на плите, он впал в подобие транса, листая в памяти события прошлой ночи и ища в своем запутанном подсознании незначительные, на первый взгляд, детали, которым, возможно, не придал должного внимания. Ничто не приходило в голову, и яйца в конце концов подгорели. Он все равно съел их, заполировав вкус печной сажи остатками джина Джорджии, и вымыл сковородку в раковине.
Она была совершенно права, сказав, что теперь это дело полиции и проблема Эрни Рича, а не его — экс-помощника шерифа, не имеющего ни полномочий, ни юрисдикции, ни вообще отношения к делу об убийстве, если то взаправду убийство. Так оно и есть. Он знал это, как и то, что желудок бурчал от подгоревших яиц и выпивки. Но любопытство терзало, не отпускало. Еще бы — мужика растащили на части, как разваренную индейку на День благодарения. На такое не хватит силенок и у команды крепких мужиков — по крайней мере, с точки зрения Джоджо. Он знал о людях, которых в прежние времена четвертовали, но такой особо отвратный способ казни требовал упряжки лошадей. Джоджо был уверен, что заметил бы, если бы кто-то попытался протащить мимо него четверку лошадей в номер 214 отеля «Литчфилд-Вэлли». Кроме того, подумал он с усмешкой, они бы все равно туда не поместились.
Однако полноцветное воспоминание о кровавой бойне в комнате быстро стерло с его лица усмешку. Он взглянул на часы и решил, что люди из передвижного шоу — те, что еще живы, мелькнула непрошеная мысль, — скоро начнут готовиться ко второму выступлению. А он успеет вернуться в снедаемый зноем город и даже сбросить пар, сидя в «Звездочете», прежде чем отправиться в кинотеатр и начать собственное расследование.
В нескольких сотнях футов вверх по грязной дороге от дома Джорджии стояла таверна Эрла. Там был кондиционер, а в «Звездочете» — нет. Конечно, то была не самая веская из причин, по которой Джоджо пересмотрел свои планы. Так или иначе, именно к Эрлу он направил стопы.