– Ты загорел.

– У меня просто кожа смуглая. Как ты?

– Нормально.

Несколько мгновений мы молча глядели друг другу в глаза, не зная, что сказать. Оба вдруг оробели, словно такая простая вещь, как находиться рядом, снова стала казаться нам самым восхитительным, что есть в мире.

– Как дети?

– Хорошо. Довольны, что приехали сюда.

– Скучают по бабушке?

– Наверное. Они очень ее любили. Но вслух ничего не говорят. Воспитание не позволяет.

– Все в мать.

– А твои как?

– Счастливы. Старшая плавает как рыбка! С ума сойти. Только я вот… Что-то в последнее время стал на них орать.

– Это ты зря. Твоей старшей сейчас сколько? Десять?

– Девять.

– Понятно.

– Ты сегодня очень красивая.

– Спасибо. Ты тоже неплохо выглядишь. Дашь сигарету?

Приближая зажигалку, он коснулся моей руки. Это прикосновение снова превратило нас из двух застенчивых подростков во взрослых, не очень молодых и давних любовников.

– У меня мало времени. Я сказал, что пойду за сигаретами. Хотел тебя увидеть, узнать, как дела. Мне уже пора.

– Что, даже не успеем где-нибудь посидеть?

– Я бы с удовольствием, но… Мои устраивают барбекю на пляже и без меня не начнут.

Он сделал вид, что не заметил в моих глазах разочарования.

– Когда увидимся?

– Не знаю. На днях.

– Козел ты.

– Я тебе уже говорил, что ты сегодня очень красивая?

Я молча курила. Он ухватился за пояс моих брюк и подтянул их на мне до талии, а потом развернул меня, словно куклу, спиной к себе.

– Ты когда-нибудь купишь себе брюки своего размера?

– Сомневаюсь.

– А почему ты легинсы не носишь? Тебе бы пошли.

– Возможно.

– Лучше всего кожаные.

– Неп лохая идея, – сказа ла я. – Завтра же куплю.

Мы немного посмеялись.

Все так же держась за мои брюки, он поцеловал меня.

– Не сердись на меня, ладно? Я не могу, когда ты злишься. Я больным делаюсь.

– Ты и есть больной, – хмыкнула я.

– Смейся, если хочешь. Но это правда.


– Да я не сержусь, – успокоила я его, уже прикидывая в уме, через сколько минут он уйдет и я снова останусь наедине с мыслями о твоей смерти. Никакие друзья и никакие дети не способны защитить меня от них. Чтобы устоять на ногах, мне необходимо в кого-нибудь вцепиться. В какого-нибудь сильного мужчину. Считается, что большинство женщин ищет в мужчине отца. А я ищу тебя. Я всегда искала тебя, даже когда ты была жива. Недобросовестный психоаналитик мог бы неплохо нажиться на этой теме, хотя мой только повторяет, что мне надо пойти работать.

– О чем ты думаешь? Ты как будто не здесь.

– Устала просто.

– От чего?

– Не знаю. От всего. От сегодняшнего дня. От лета. Утомительная штука… Наверное, надо пойти лечь спать.

– Кстати, мы с тобой ни разу не ночевали вдвоем. Хотя нет, вру – один раз ночевали. В самом начале. Помнишь, я еще утром приготовил тебе завтрак?

– Не помню. Но мне хотелось бы спать с тобой. Я имею в виду спать, а не переспать.

– Тогда ночью я бы над тобой надругался.

– Какое же это надругательство?

Он простился и ушел. Как всегда, мы ни о чем не договорились. Я еще немного посидела на ступенях церкви, прислушиваясь к звукам, доносящимся с городского праздника, – конечно, ведь лето в самом разгаре, – и думая о тех, кто сегодня веселится в баре «Ла Фронтера». Наверняка вскоре компания обкурившихся юнцов отправится встречать рассвет на мыс Кап-де-Креус. Интересно, какую композицию поставят напоследок в «Эль Остале» – как всегда, Should I Stay or Should I Go или другую? Главный пьедестал, с которого нас безвозвратно свергает жизнь, – это пьедестал юности. Детство не в счет: в детстве мы еще не сознаем, что впереди нас ждут баснословные сокровища – энергия, сила, красота, свобода, душевная чистота, – которые мы, счастливчики, будем транжирить без меры.

Когда я добралась до дома, все уже легли. Я тихонько пробралась в комнату, где на двухъярусной кровати спали София и малыш Дани. Наш дом всегда открыт для гостей, и в этом отношении похож на другие летние виллы: у нас есть огромный деревянный стол, за которым мы постепенно, в ритме пробуждения, собираемся за завтраком, радуясь дружеским лицам. Одни приходят в пижамах, другие в купальниках, кто заспанный или мрачный с похмелья, кто сияющий и бодрый, – мы смеемся, вспоминая вчерашний день, варим детям какао и спорим, можно уже пить пиво или еще рановато. По утрам перед ванной выстраивается очередь из желающих принять душ, и тот, кто оказывается в ней последним, оглашает дом своими воплями, потому что горячей воды на всех не хватает и ему приходится мыться холодной. На веревках болтаются вывешенные на просушку выгоревшие пляжные полотенца, от морской соли твердые, как листы картона. У нас во всех спальнях двухъярусные кровати – чтобы место нашлось для каждого, кто приедет в гости. Я юркнула в постель к Софии.

– Что-то не спится, – шепнула я ей на ухо.

– Что? Что? Что случилось? Что с Дани? – вскинулась София.

– Да ничего. Это я. Я только что вернулась.

– Ну, как прошло? – Она приподнялась на локте и сдвинула с глаз розовую атласную маску.

– Хорошо. Как всегда, поболтали немного, а потом он сказал, что ему пора.

– Ясно.

– А я теперь уснуть не могу.

– Естественно. Раз трахнуться не удалось. Сексуальная неудовлетворенность – главная причина бессонницы. Но лично я целый час укладывала Дани и ни с кем не обжималась, так что я, извини, спать хочу.

Дани заворочался во сне.

– Если разбудишь, я тебя убью! – грозным шепотом сказала София.

– Куда подевалась твоя летняя бесшабашность?

– Спит, – коротко ответила она, снова опуская на глаза маску.

Я еще какое-то время полежала рядом с ней в надежде, что она пожалеет бедную сироту, но уже через несколько минут Дани перестал ворочаться и я услышала, как София тихонько похрапывает.

Я встала и пошла к себе в спальню. Интересно, что сейчас делает тот таинственный незнакомец? Тоже мается без сна, как и я?





10


На следующее утро меня разбудил собачий лай. Я лежала в постели, свернувшись калачиком, и прислушивалась. По-моему, лай доносился с улицы. А вдруг это Рей? Взял и приехал? И сам нашел дорогу? У нас всегда жили собаки. Одно время целых пять: три наши, одна – домработницы (эту собаку когда-то подобрала ты, и заботилась о ней тоже ты; я помню, что ты постоянно носила в сумке поводок – на случай, если попадется бездомная собака) и еще одна – кого-то из гостей. Целая свора, которую ты обожала и баловала и которая служила тебе еще одной свитой (роль первой исполняли твои многочисленные друзья). Кстати, если кто-нибудь из приглашенных осмеливался пожаловаться на собачий лай или признаться, что не любит их или, хуже того, боится, его тут же объявляли дураком и занудой и навсегда вносили в черный список. Проштрафившийся мог рассчитывать на снисхождение в единственном случае – если виртуозно играл в покер. Помню одну очень ухоженную и нарядную даму, большую любительницу азартных игр, для которой у тебя всегда была наготове белоснежная, идеально отглаженная салфетка – ты вешала ее на спинку стула, а она клала себе на колени в качестве предохранителя от касаний нестерильных собак.

До меня донесся бас Гильема. Он только что приехал и привез с собой Патум. Сквозь задернутые шторы пробивался свет, обещая прекрасный день. Сегодня схожу на кладбище. Я надела помятое шелковое платье, вы-удив его из груды других шмоток, небрежно брошенных на спинку стула. Одежда – мое главное увлечение – перестала доставлять мне удовольствие. Несмотря на жару, я ношу только закрытые платья и блузки из натуральных тканей, которые приятно ласкают кожу. В каком-то смысле одежда стала для меня суррогатом секса. Или яркой оберткой, с помощью которой можно получить секс. Если только не все на свете – еда, деньги, море, власть – тот же заменитель секса… Я чуть раздвинула шторы, впуская в комнату юный и дерзкий, как в детстве, солнечный свет.

Гильем привез с собой несколько ящиков овощей и зелени.

– Урсула! Прячь скорее, пока Бланка не увидела! – закричал он, завидев меня. – Не то все на помойку выкинет! Уж я-то ее знаю.

– Какой ты молодец, что приехал! – воскликнула я, и мы обнялись.

– Еще бы! Тебе будет над кем издеваться.

Я искренне ему обрадовалась. Уж он-то точно никогда не отправит меня в дом престарелых. Раньше, размышляя о том, стоит ли доверять тому или иному человеку, я задавалась вопросом: окажись он в годы войны в оккупированной Франции, стал бы сотрудничать с нацистами? Сейчас я ставлю вопрос иначе: отправит он меня в дом престарелых или нет? Или так: будь у него возможность, пошлет он меня на костер как ведьму? Ты часто повторяла – в свойственной тебе манере, когда не сразу поймешь, чего в твоих словах больше – лести или насмешки, – что в Средние века я не прожила бы на свете и пяти минут.

Дети завтракали на втором этаже перед включенным телевизором.

– С утра пораньше, и телевизор? – возмутился Гильем. – Да еще в такую прекрасную погоду?