Поднимаясь по ступеням лестницы дворца дожей, я с приятным удивлением отметила, что вернулась домой. А чуть погодя, с неприятным – что осталась без фрейлин. Маура заперта под замком в палаццо Риальто, Карла изгнана дожем, Бьянка Сальваторе сбежала замуж.
– Дона догаресса… – Дона Раффаэле присела в реверансе на пороге моих апартаментов, пятеро горничных повторили поклон.
Лучше бы я осталась совсем без фрейлин.
– Констанс, – командовала Паола, – доне догарессе нужно переодеться. Ангела, подай домашние туфли. Лу, возьми в футляр саламандру.
Оказавшись в стеклянном плену, Чикко моментально уснула. Горничные почтительно исполняли все приказания фрейлины Раффаэле, сама она изображала воодушевление.
Раньше все мои переодевания казались мне молниеносными, потому что за это время мы успевали поболтать, обменяться сплетнями и шутками. Теперь же простая смена платья тянулась, как скучная лекция. Девушки помалкивали, позволяя себе лишь редкие просьбы шепотом: «дона догаресса, извольте повернуться, извольте присесть, позвольте помочь».
Наконец мне предложили пройти в гостиную, и Голубка подвела меня к столу с рукоделием.
– Синьора Муэрто позаботилась о том, чтоб вы не скучали.
– Как это мило со стороны матушки, – умильно проворковала я. – Ой, пяльцы! Иголочки, ниточки! Какая прелесть!
Мы с Паолой сели друг напротив друга и стали изо всех сил развлекаться.
Я произвольно тыкала иглой в натянутую на раму ткань, Инес придерживала шитье, Лу вдевала нити, Чечилия наблюдала ее движения, будто той нужна была помощь. Ангела и Констанс просто стояли у стола. Веселье просто лилось через край.
– Дорога вас не утомила? – спросила Голубка.
– Нисколько. А вас?
– Я сопровождала синьору Муэрто.
– Ваше добросердечие воздастся вам сторицей. Как перенесла путешествие матушка?
– Стоически, несмотря на постоянные боли в ноге.
– Матушку осмотрел лекарь?
Беседа продолжалась, бессмысленная и пустая. Платье фрейлины было бело-непорочным, мое – черным как ночь.
Диспозиция понятна. Свет против тьмы, добро против зла. Какая мелочность! Интересно, как этой притворе Раффаэле удалось так быстро подчинить слуг? Моя свекровь шепнула ей тайное заклинание?
Про это мне не рассказали, зато я узнала, что с сегодняшнего дня меня ожидают семейные трапезы в кругу семьи, два часа обязательного вышивания и ежевечерние беседы с матушкой в ее спальне.
Меня мутило от голоса Голубки, от ее добродетельного тона, от духоты и усталости. Хотелось спать и есть, в любом порядке, но немедленно.
Я предложила Раффаэле навестить синьору Муэрто, чтоб справиться о ее самочувствии. Мне возразили, что моя тишайшая свекровь решила до обеда прилечь и тревожить ее не стоит.
Попытка сбежать под предлогом срочной беседы с супругом тоже провалилась. Его серенити присутствовал на заседании совета. Какого именно? Ах, Голубка об этом не знала. В благословенной Аквадорате их буквально десятки.
– Вы интересуетесь политикой, Филомена? Как это странно для женщины.
– Зато обычно для догарессы.
– Меня восхищает ваше рвение.
Я скрипнула зубами. Без твоего фальшивого восхищения я прекрасно обойдусь! Мерзавка меж тем ловко орудовала иглой, золотые стежки, ложась один к одному, превращались во вполне узнаваемую фигуру гербового аквадоратского льва.
– А меня приводят в восторг ваши, Паола, таланты вышивальщицы.
– Ах, пустое. В долгие зимние вечера на родном Поко-Комо мне было больше нечем заняться.
– Не скромничайте, дона Раффаэле. Вы образованны, значит, много читали, вы прекрасная музыкантша. Есть ли хоть что-то, чем вы не одарены?
Она всхлипнула и отвернулась, будто сдерживая слезы.
– Дона догаресса знает, чего я лишена.
Прикрыв глаза, я представила, как обрушиваю на эту русоволосую головку массивные пяльцы, и, насладившись картиной, попросила:
– Расскажите мне о вашей родине.
Это тоже было скучно. Говорила фрейлина многословно и цветисто, но отстраненно, без души. Прекрасный зеленый остров Поко-Комо, плантации сахарного тростника, пальмы, лошади, лагуна.
– Ваша семья торгует пряностями?
Три минуты бубнежа. Асафетида, бадьян, ваниль, гвоздика, имбирь, кардамон, лавр, мускатный орех, перец, розмарин, цедра, шафран.
Мне не кажется? Она ведь перечисляет их по алфавиту.
Я зевала уже почти не скрываясь, но узнала все-таки, что бывает перец белый, черный и даже зеленый, индийский и мавританский.
– А откуда в Аквадорату приплыли вы, Филомена?
Отвечать не хотелось, но пришлось. В отличие от моего равнодушия к ее рассказу дона Раффаэле проявила к моим речам любопытство. Она задавала уточняющие вопросы, ее интересовало буквально все: расположение острова Саламандер, размер, климат, ветра, расположение дома, количество слуг, возраст моих братьев и личные имена родителей.
Каждый любит поговорить о себе, я не исключение. Но наша беседа слишком уж стала напоминать допрос. Паоле я не доверяла, поэтому прибегла к риторическому приему, столь любимому моим тишайшим супругом: притворилась дурочкой и напустила густого тумана. Его роль исполнили многочисленные байки. Однажды мы с братом… не важно с которым, они все рыжие… отправились портить сети, и батюшка ругался на нас… а в другой… а в десятый… Историй хватало, все они заканчивались родительским наказанием. Если подумать, ребенком я была до крайности шкодливым.
Когда в гостиную явился лакей, чтоб пригласить нас к обеду, я сообщила фрейлине, что счастлива найти в ее лице подругу и наперсницу.
Свекровь выглядела скверно. Смуглое лицо побледнело, она сжимала губы, будто терпела боль. Показаться лекарю дона Муэрто отказалась. Ее укрепят пост и молитва.
К счастью, на прочих пост уже не распространялся, и блюда были питательны и разнообразны. Его серенити явился к столу в своем парчовом облачении и даже за едой шапки не снимал. Мы сидели рядом, но едва обменялись десятком слов. Он поинтересовался, как я провела время. Синьорина Раффаэле ответила за меня. Дож рукоделие похвалил, по его мнению, занятие это подходило для женщин. Трапезу он закончил первым и убежал на очередной совет. Я поняла, что эта новая жизнь во дворце вгонит меня в гроб, поэтому, когда уже все поднимались из-за стола, велела синьорине Раффаэле остаться с доной Муэрто, так как мое слабое здоровье заставляет меня лечь в постель.
Горничные проводили меня в спальню. По дороге я попыталась их разговорить, но не преуспела. Что-то явно было не так. Инес даже не спросила меня о Мауре. Ах, Панеттоне, как ты нужна мне. Ты разузнала бы обо всех странностях в мгновение ока. А Карла… Она тоже мне нужна. Маламоко выяснила бы точно, на какой совет в какой зале отправился Чезаре. И втроем мы занялись бы интересными и важными делами.
Раздеваться я отказалась, отпустила горничных и вытряхнула Чикко из стеклянного футляра.
– Понимаешь, девочка, что получается? Мне нужны обе мои подруги, даже если одна из них парень.
Саламандра, разумеется, не ответила. Она взбежала по ножке лампы, чтоб обвиться хвостиком вокруг горящего фитилька.
Оба, Маура и Карло, мне нужны. Но Карло – шпион Маламоко и скоро отправится в догата Негропонта. А Панеттоне – девица да Риальто, ее выдадут замуж, и я ее потеряю окончательно. Может, вариант брачного союза с Саламандер-Арденте не так уж плох? Нет. Пока я не узнаю, что «отпирает» Изолла-ди-кристалло, рисковать не будем. Тем более Маура влюблена в Маламоко, выдать ее за, например, Филодора – значит сделать несчастными всех троих.
Опомнись, Филомена! Ты сама во дворце дожей на птичьих правах, и у тебя лишь несколько недель, чтоб эти права стали человеческими.
Чикко я решила с собой не брать. Огненной саламандре ни один архивариус не обрадуется.
Слуг в коридоре не было, гвардейский караул отдал мне честь и сопроводил в другое крыло, где располагалась дворцовая библиотека. Удобно, без стражников я бы непременно заблудилась.
Синьор библиотекарь был дряхл, и обладал столь тихим голосом, что имени его я не расслышала.
– Про искусство любви? – переспросил он. – Конечно, дона догаресса, у нас есть эти непотребные писульки.
Покраснев, я прошла за ним по коридорчику, стены которого состояли из высоких, до потолка, книжных шкафов, и присела за небольшой дубовый столик у окна.
Библиотекарь зашаркал куда-то в сторону, приковылял обратно, положил передо мной увесистый том.
– Благодарю.
Это был Овидий, к счастью, переведенный. «Кто из моих земляков не учился любовной науке, тот мою книгу прочти и, научась, полюби». Это точно про меня, ну, кроме того, что мы с древним мужем земляками не были.
Я погрузилась в чтение.
Пока я пробиралась через рифмованные строчки, библиотекарь принес мне еще четыре фолианта, один из которых был, кажется, из папируса. Желание рассмотреть его поподробнее я подавила. Распылять внимание глупо, надо сначала закончить с тем, что уже начала.
Труд античного философа для юных синьорин предназначен не был, он писался для повес, повес-мужчин. Элегическим стихотворным размером Овидий советовал, какая древнегреческая синьорина подходит для флирта, где с ней можно встретиться, как заговорить.
Второй фолиант был озаглавлен «О науке куртуазной любви» и принадлежал перу латинянина Андреаса Капеллянуса, третий назывался витиевато «Благоуханный сад для духовных услад ученейшего шейха», четвертый был хинским и там… были иллюстрации.
– Дона догаресса готовится к урокам? – раздалось над головой, и я попыталась лечь животом на стол.
Синьорина Раффаэле осуждающе покачала головой:
– Ваша матушка зовет вас к себе.
– Мама? – Оттого, что вся кровь прилила к щекам, соображала я туго. – Она здесь?
– Ваша матушка, синьора Муэрто.
Опомнись, Филомена, ты не должна оправдываться или стыдиться. Твой статус гораздо выше статуса Паолы.
– Синьор библиотекарь, – громко позвала я и дождалась, пока старец появится из-за шкафов. – Эти книги я забираю.
Он не возражал и отыскал в кладовой холщовую суму для транспортировки.
Свекровь хотела, чтоб я для нее почитала. К счастью, мою добычу уже успели отнести в кабинет гвардейцы, а книга, предназначенная развлечь тишайшую свекровь, оказалась о путешествиях.
Читать я любила больше, чем вышивать, то есть на самом деле больше, чем вышивать, я любила почти что угодно и время до ужина провела с удовольствием и пользой.
Матрона слушала меня, сидя в огромном кресле и прикрыв глаза. Может, и не слушала, а дремала, но это было не важно. Мне самой было интересно. Я прервалась лишь несколько раз. Один, чтоб велеть подать воды, и потом время от времени смачивала пересохшее горло.
К ужину я почти потеряла голос и возможность молча жевать восприняла с благодарностью.