– Верно.
– Мириам тоже хаживала в Темный Лес, верно?
– Верно.
Что-то похожее на торжество мелькнуло в глазах апостола.
– Не божеству ли своей матери ты молишься по ночам? Не к ее ли зверям взываешь?
– Это не ее звери. Они никому не принадлежат.
– Однако они слушаются тебя.
Иммануэль покачала головой.
– Они никому не повинуются.
В ответ апостол улыбнулся, как будто их двоих связывала какая-то грязная тайна. Он подошел ближе, шаркая башмаками по полу, и присел рядом с ней на корточки.
– Но Эзра повинуется каждому твоему слову, не так ли?
Это был первый раз за несколько недель, когда Иммануэль услышала его имя. Одного упоминания оказалось достаточно, чтобы наполнить ее головокружительной смесью страха, паники и надежды. Она хотела спросить, жив ли он, и если да, то здоров ли, но слишком боялась того, что может услышать в ответ.
– Эзра всегда делает так, как ты говоришь, я прав? – снова спросил апостол, недовольный ее молчанием. – Он причастен к твоей авантюре?
Иммануэль не знала, что отвечать. Если она скажет «нет», то возьмет на себя полную ответственность за все обвинения, выдвинутые против нее апостолом. Наказанием за ее преступления станет смерть на очистительном костре, и если она умрет раньше, чем успеет обратить бедствия вспять, Вефиль будет фактически обречен. Но если она ответит «да», Эзру могут посчитать ее сообщником или даже виновником ее преступлений. Каков будет тогда его приговор? Сочтут это заговором против церкви? Изменой Отцу? За первое наказывали пятьюдесятью ударами плети, за второе – смертью.
Но ведь будущего пророка нельзя казнить? Посмеют ли они пройтись плетью по его плечам? Или, хуже того, отправить на костер?
Внезапная жгучая боль вывела Иммануэль из оцепенения, и она вскрикнула, отдернув руку.
Апостол навис над ней со свечой в руке, наклоненной так, что горячий воск пролился ей на руку.
– Отвечай на вопрос, девчонка.
Иммануэль осторожно подбирала слова, соскребая хлопья воска с тыльной стороны ладони.
– Эзра – мой друг. Он прислушивается ко мне, по-дружески.
– Какова природа вашей дружбы?
– Он приносил мне книги. Мы говорили с ним о поэзии и о Священном Писании.
Апостол наклонился к ней и оскалился. Когда он заговорил, его горячее дыхание коснулось ее щеки.
– Вы с ним спали?
Она насторожилась.
– Нет.
Иммануэль не могла понять, поверил ей апостол или нет. Он встал и повернулся к ней спиной, направляясь к выходу из камеры.
– Ты – гнилая, грешная девка, ты это понимаешь?
Вопреки всему, Иммануэль едва не улыбнулась.
– Мне говорили.
Внезапно апостол снова повернулся к ней и наклонил над ней свечу. Обжигающий воск закапал ей на щеки, и она скривилась. Из последних сил она держалась, чтобы не заплакать – она отказывалась доставлять ему это удовольствие.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал апостол и отступил в сторону, открывая Иммануэль обзор на тюремный коридор, который осветился пламенем свечи, и вскоре за решетками ее камеры показалось знакомое лицо: Марта.
Она облачилась в черный шерстяной плащ, который обычно приберегала для похорон. Капюшон был низко надвинут, пряча ее глаза в тени.
– Здравствуй, Иммануэль.
При виде бабушки Иммануэль выпрямилась и вжалась в стену камеры, так что булыжники впились ей в спину.
– Что тебе от меня нужно?
– Нехорошо так обращаться к женщине, которая тебя вырастила, – упрекнул апостол.
Иммануэль не сводила глаз с Марты. Цепи, лежащие на полу, загремели, когда она попыталась отстраниться еще дальше.
– Она мне никто.
Промозглый ветер пролетел по коридору. Задрожал факел, а у Марты потухла свеча.
– Я просто хотела помочь тебе, Иммануэль.
– Помочь мне? Ты предала меня.
– Я пыталась спасти тебя любыми доступными мне путями.
– Но ведь ты меня отпустила.
– Да, – согласилась Марта, подходя ближе. – Я отпустила. Вот почему ты здесь, на покаянии, чтобы тебе отпустили грехи. Чтобы ты могла освободиться от них и получить прощение.
Губы апостола Айзека скривились в усмешке. Он подошел к двери, положил руку Марте на плечо.
– Так и будет, после ее исповеди. Пророк позаботится об этом.
Марта так сильно дрожала, что ее свечка чуть не упала с подсвечника. В редкую эту минуту слабости ее глаза вдруг наполнились слезами. Когда она наконец заговорила, то обращалась не к апостолу, а к Иммануэль.
– Онор и Глория плачут по тебе ночами. Анна разбита. Абрам убит горем и почти ничего не ест.
Иммануэль зажмурилась, стараясь не плакать. Любовь к семье всегда была ее самой большой слабостью. И Марта знала это, возможно, лучше, чем кто-либо другой.
– Завтра, на суде, ты должна сознаться в своих грехах. Признай вину, и тогда ты будешь прощена, и тебя отпустят домой к тем, кто тебя любит. Ко мне. Еще не все потеряно, только согласись.
Иммануэль рассмеялась над ее предложением. Знала бы Марта, что она замышляет, какой сигил собирается вырезать на своей коже. После того, что она задумала, ей не будет места за столом Абрама. Да и во всем Вефиле ей не будет места, разве что на столбе очистительного костра. Как только в ее руке окажется освященное лезвие – будь то кинжал пророка или ритуальный нож для заклания, – она будет действовать. Оставалось только выждать время.
– А если я откажусь каяться?
По щеке Марты скатилась слеза.
– Тогда помилуй Отец твою грешную душу.
Глава 33
Я исповедовался в грехах и смирился со своей судьбой. Если мне суждено сгореть на костре, то разжигайте пламя. Я готов.
Из показаний Дэниэла Уорда
Иммануэль проснулась на полу камеры, разбуженная эхом приближающихся шагов. Оттолкнувшись, она вяло поднялась на ноги. Дверь камеры со скрипом отворилась, и стены заалели от пламени факела, когда апостол Айзек ступил на порог.
– Сегодня тебя будут судить, – сказал он вместо приветствия.
Иммануэль провела руками по бедрам, разглаживая юбку. Она шагнула к апостолу, загремев кандалами, волочащимися по полу. Двое стражников вышли вперед, преграждая ей путь, но если апостол и чувствовал исходящую от нее угрозу, то не подал виду. Он поднял руку с узловатыми пальцами, жестом повелевая стражникам отступить.
– Пропустите ее.
И они подчинились. Один схватил ее за кандалы. Другой опустил факел на уровень ее поясницы, поднеся его так близко, что Иммануэль заволновалась, как бы ненароком не вспыхнуло ее платье, и она не обгорела до угольков, так и не увидев своего погребального костра.
– И не вздумай что-нибудь выкинуть, ведьма.
Стражники пошли по незнакомым Иммануэль коридорам, направляясь куда-то в самую глубь Обители. Постепенно кирпичные стены уступили место проходам, вырубленным прямо в горной породе. Некоторые из них представляли собой не более, чем протяженные землистые пещеры, где почва под ногами была такой мягкой, что при каждом шаге у Иммануэль между пальцами сочилась грязная мерзлая жижа.
Через некоторое время они подошли к двери в конце коридора, такого узкого, что стражники задевали стены плечами, протискиваясь сквозь него. Иммануэль поднялась по крутой лесенке, ступеньками которой служили простые деревянные дощечки, вделанные в стенку из утрамбованной земли, и встала перед железной дверью.
Стражник, который был повыше, вышел вперед, чтобы открыть дверь, и Иммануэль ощутила на лице холодное дуновение чистого ночного воздуха. Она глубоко вдохнула, наслаждаясь запахом свежести после стольких дней, проведенных в зловонных катакомбах подземелий Обители пророка. Пока она сидела в заточении, ей не раз приходила в голову мысль, что она может больше никогда не увидеть равнины. Но вот как оно обернулось. Если это был ее последний шанс перед тем, как все закончится, что ж, большего она и не просила. Лишь одну ночь, чтобы напоследок послушать шелест ветра в деревьях, ощутить, как щекочет трава между пальцами ног… чтобы жить.
Но всмотревшись в бескрайнюю тьму, Иммануэль поняла, что эти равнины ничем не напоминают залитые лунным светом луга из ее воспоминаний.
Перед ней лежало забвение.
Света вокруг не было, не считая факелов стражи, и далекая темнота казалась слишком густой, чтобы что-то в ней разглядеть. Над головой не сияли ни луна, ни звезды. Даже огни очистительных костров, казалось, проглотила сплошная чернота.
Когда глаза Иммануэль привыкли к темноте, она увидела во мгле непонятные, фантасмагорические очертания: проблеск незнакомого лица; девочку, тонущую в омуте; силуэт человека, который мелькал и перемещался, маня ее в темноту крючковатым пальцем.
– Мириам тоже хаживала в Темный Лес, верно?
– Верно.
Что-то похожее на торжество мелькнуло в глазах апостола.
– Не божеству ли своей матери ты молишься по ночам? Не к ее ли зверям взываешь?
– Это не ее звери. Они никому не принадлежат.
– Однако они слушаются тебя.
Иммануэль покачала головой.
– Они никому не повинуются.
В ответ апостол улыбнулся, как будто их двоих связывала какая-то грязная тайна. Он подошел ближе, шаркая башмаками по полу, и присел рядом с ней на корточки.
– Но Эзра повинуется каждому твоему слову, не так ли?
Это был первый раз за несколько недель, когда Иммануэль услышала его имя. Одного упоминания оказалось достаточно, чтобы наполнить ее головокружительной смесью страха, паники и надежды. Она хотела спросить, жив ли он, и если да, то здоров ли, но слишком боялась того, что может услышать в ответ.
– Эзра всегда делает так, как ты говоришь, я прав? – снова спросил апостол, недовольный ее молчанием. – Он причастен к твоей авантюре?
Иммануэль не знала, что отвечать. Если она скажет «нет», то возьмет на себя полную ответственность за все обвинения, выдвинутые против нее апостолом. Наказанием за ее преступления станет смерть на очистительном костре, и если она умрет раньше, чем успеет обратить бедствия вспять, Вефиль будет фактически обречен. Но если она ответит «да», Эзру могут посчитать ее сообщником или даже виновником ее преступлений. Каков будет тогда его приговор? Сочтут это заговором против церкви? Изменой Отцу? За первое наказывали пятьюдесятью ударами плети, за второе – смертью.
Но ведь будущего пророка нельзя казнить? Посмеют ли они пройтись плетью по его плечам? Или, хуже того, отправить на костер?
Внезапная жгучая боль вывела Иммануэль из оцепенения, и она вскрикнула, отдернув руку.
Апостол навис над ней со свечой в руке, наклоненной так, что горячий воск пролился ей на руку.
– Отвечай на вопрос, девчонка.
Иммануэль осторожно подбирала слова, соскребая хлопья воска с тыльной стороны ладони.
– Эзра – мой друг. Он прислушивается ко мне, по-дружески.
– Какова природа вашей дружбы?
– Он приносил мне книги. Мы говорили с ним о поэзии и о Священном Писании.
Апостол наклонился к ней и оскалился. Когда он заговорил, его горячее дыхание коснулось ее щеки.
– Вы с ним спали?
Она насторожилась.
– Нет.
Иммануэль не могла понять, поверил ей апостол или нет. Он встал и повернулся к ней спиной, направляясь к выходу из камеры.
– Ты – гнилая, грешная девка, ты это понимаешь?
Вопреки всему, Иммануэль едва не улыбнулась.
– Мне говорили.
Внезапно апостол снова повернулся к ней и наклонил над ней свечу. Обжигающий воск закапал ей на щеки, и она скривилась. Из последних сил она держалась, чтобы не заплакать – она отказывалась доставлять ему это удовольствие.
– У меня для тебя сюрприз, – сказал апостол и отступил в сторону, открывая Иммануэль обзор на тюремный коридор, который осветился пламенем свечи, и вскоре за решетками ее камеры показалось знакомое лицо: Марта.
Она облачилась в черный шерстяной плащ, который обычно приберегала для похорон. Капюшон был низко надвинут, пряча ее глаза в тени.
– Здравствуй, Иммануэль.
При виде бабушки Иммануэль выпрямилась и вжалась в стену камеры, так что булыжники впились ей в спину.
– Что тебе от меня нужно?
– Нехорошо так обращаться к женщине, которая тебя вырастила, – упрекнул апостол.
Иммануэль не сводила глаз с Марты. Цепи, лежащие на полу, загремели, когда она попыталась отстраниться еще дальше.
– Она мне никто.
Промозглый ветер пролетел по коридору. Задрожал факел, а у Марты потухла свеча.
– Я просто хотела помочь тебе, Иммануэль.
– Помочь мне? Ты предала меня.
– Я пыталась спасти тебя любыми доступными мне путями.
– Но ведь ты меня отпустила.
– Да, – согласилась Марта, подходя ближе. – Я отпустила. Вот почему ты здесь, на покаянии, чтобы тебе отпустили грехи. Чтобы ты могла освободиться от них и получить прощение.
Губы апостола Айзека скривились в усмешке. Он подошел к двери, положил руку Марте на плечо.
– Так и будет, после ее исповеди. Пророк позаботится об этом.
Марта так сильно дрожала, что ее свечка чуть не упала с подсвечника. В редкую эту минуту слабости ее глаза вдруг наполнились слезами. Когда она наконец заговорила, то обращалась не к апостолу, а к Иммануэль.
– Онор и Глория плачут по тебе ночами. Анна разбита. Абрам убит горем и почти ничего не ест.
Иммануэль зажмурилась, стараясь не плакать. Любовь к семье всегда была ее самой большой слабостью. И Марта знала это, возможно, лучше, чем кто-либо другой.
– Завтра, на суде, ты должна сознаться в своих грехах. Признай вину, и тогда ты будешь прощена, и тебя отпустят домой к тем, кто тебя любит. Ко мне. Еще не все потеряно, только согласись.
Иммануэль рассмеялась над ее предложением. Знала бы Марта, что она замышляет, какой сигил собирается вырезать на своей коже. После того, что она задумала, ей не будет места за столом Абрама. Да и во всем Вефиле ей не будет места, разве что на столбе очистительного костра. Как только в ее руке окажется освященное лезвие – будь то кинжал пророка или ритуальный нож для заклания, – она будет действовать. Оставалось только выждать время.
– А если я откажусь каяться?
По щеке Марты скатилась слеза.
– Тогда помилуй Отец твою грешную душу.
Глава 33
Я исповедовался в грехах и смирился со своей судьбой. Если мне суждено сгореть на костре, то разжигайте пламя. Я готов.
Из показаний Дэниэла Уорда
Иммануэль проснулась на полу камеры, разбуженная эхом приближающихся шагов. Оттолкнувшись, она вяло поднялась на ноги. Дверь камеры со скрипом отворилась, и стены заалели от пламени факела, когда апостол Айзек ступил на порог.
– Сегодня тебя будут судить, – сказал он вместо приветствия.
Иммануэль провела руками по бедрам, разглаживая юбку. Она шагнула к апостолу, загремев кандалами, волочащимися по полу. Двое стражников вышли вперед, преграждая ей путь, но если апостол и чувствовал исходящую от нее угрозу, то не подал виду. Он поднял руку с узловатыми пальцами, жестом повелевая стражникам отступить.
– Пропустите ее.
И они подчинились. Один схватил ее за кандалы. Другой опустил факел на уровень ее поясницы, поднеся его так близко, что Иммануэль заволновалась, как бы ненароком не вспыхнуло ее платье, и она не обгорела до угольков, так и не увидев своего погребального костра.
– И не вздумай что-нибудь выкинуть, ведьма.
Стражники пошли по незнакомым Иммануэль коридорам, направляясь куда-то в самую глубь Обители. Постепенно кирпичные стены уступили место проходам, вырубленным прямо в горной породе. Некоторые из них представляли собой не более, чем протяженные землистые пещеры, где почва под ногами была такой мягкой, что при каждом шаге у Иммануэль между пальцами сочилась грязная мерзлая жижа.
Через некоторое время они подошли к двери в конце коридора, такого узкого, что стражники задевали стены плечами, протискиваясь сквозь него. Иммануэль поднялась по крутой лесенке, ступеньками которой служили простые деревянные дощечки, вделанные в стенку из утрамбованной земли, и встала перед железной дверью.
Стражник, который был повыше, вышел вперед, чтобы открыть дверь, и Иммануэль ощутила на лице холодное дуновение чистого ночного воздуха. Она глубоко вдохнула, наслаждаясь запахом свежести после стольких дней, проведенных в зловонных катакомбах подземелий Обители пророка. Пока она сидела в заточении, ей не раз приходила в голову мысль, что она может больше никогда не увидеть равнины. Но вот как оно обернулось. Если это был ее последний шанс перед тем, как все закончится, что ж, большего она и не просила. Лишь одну ночь, чтобы напоследок послушать шелест ветра в деревьях, ощутить, как щекочет трава между пальцами ног… чтобы жить.
Но всмотревшись в бескрайнюю тьму, Иммануэль поняла, что эти равнины ничем не напоминают залитые лунным светом луга из ее воспоминаний.
Перед ней лежало забвение.
Света вокруг не было, не считая факелов стражи, и далекая темнота казалась слишком густой, чтобы что-то в ней разглядеть. Над головой не сияли ни луна, ни звезды. Даже огни очистительных костров, казалось, проглотила сплошная чернота.
Когда глаза Иммануэль привыкли к темноте, она увидела во мгле непонятные, фантасмагорические очертания: проблеск незнакомого лица; девочку, тонущую в омуте; силуэт человека, который мелькал и перемещался, маня ее в темноту крючковатым пальцем.