– Прошу вас, – сказала Иммануэль бессильно и устало. Одеяло, накинутое на плечи, казалось тяжелым, как набитый камнями мешок. – Мне больше не к кому податься. Просто выслушайте меня, и если после этого вы все равно не захотите меня знать, я уйду, честное слово.

Вера долго смотрела на нее изучающим взглядом. Желваки ее скул ходили ходуном.

– Уже поздно. Все, что ты хочешь сказать, придется отложить до утра. Сейдж, – она повернулась к своей компаньонке. – Подготовь для нее комнату.





Глава 31




Быть женщиной – значит, быть принесенной в жертву.

Из сочинений Темани, первой жены третьего пророка, Омара



Устроившись в постели, под грудой толстых одеял и медвежьих шкур, Иммануэль лежала без сна, прислушиваясь к приглушенным голосам за стеной. Экспрессивный обмен репликами между Верой и ее компаньонкой звучал как начало спора, но из-за их шепота различить что-либо, помимо нескольких слов, не представлялось возможным.

Слово «опасность» всплывало чаще других. И еще «долг».

Иммануэль прикрыла глаза, стараясь не заплакать. Она не знала, на что именно рассчитывала по прибытии в Ишмель, но точно не на это. Возможно, с ее стороны было наивно ожидать более теплого приема. В конце концов, кровное родство не отменяло того факта, что они с Верой оставались друг для друга чужими людьми. И все-таки Иммануэль надеялась, что ее встретят не с такой откровенной холодностью. Обидное разочарование, вкупе с горечью от предательства Марты, были почти невыносимы. Одна бабушка – женщина, которая воспитывала ее как родную дочь, – отказалась от нее, и это само по себе причиняло боль. Но теперь, считаные дни спустя, ее отвергала и вторая бабушка, что казалось каким-то слишком жестоким наказанием.

Стояла глубокая ночь, но спать ей не хотелось, возможно, из-за дезориентации, вызванной нескончаемой темнотой. Не наблюдая восходов и заходов солнца, она часто ловила себя на том, что то и дело проваливается в какое-то пограничное состояние между явью и сном.

Чтобы скоротать время, Иммануэль стала шарить по спальне взглядом. Комнату явно содержали в порядке, она была со вкусом обставлена, и на стенах висели зеркала и маленькие картины. Свечи, занимающие всю поверхность комода, не горели, но потихоньку мерцала чугунная печка в углу, чуть озаряя комнату теплым прозрачным светом. Если судить по слою пыли на тумбочке, комнатой пользовались редко. Иммануэль это показалось странным, учитывая, что в доме спален было всего две.

Наконец она впала в беспокойный сон, полный теми зыбкими сновидениями, что тают в первый же момент пробуждения. Иммануэль не знала, сколько она проспала, но проснувшись в кромешной темноте, почувствовала запах жареного бекона.

Иммануэль села в постели и, встав с кровати, с удивлением обнаружила, что одета в теплую ночную сорочку, хотя она не помнила, как снимала с себя промокшее дорожное платье. В изголовье кровати висела вязаная шаль, и Иммануэль накинула ее на плечи, после чего вышла из спальни. В гостиной, освещая пространство, горели свечи, керосиновые лампы и кованая железная люстра, свисавшая с потолка на толстой цепи. В дальнем углу комнаты стояла чугунная печка, перед которой крутилась Сейдж, напевая себе под нос приятную песенку, звучавшую в разы веселее любого гимна, знакомого Иммануэль.

Сейдж повернулась, чтобы поставить тарелку на стол, и, заметив ее, вздрогнула.

– Ты такая же бесшумная, как Вера. Я никогда не слышу, когда она приближается.

– Извините, – сказала Иммануэль, замерев между гостиной и кухней, не вполне понимая, куда ей идти и что делать.

Сейдж с улыбкой отмахнулась от ее извинений.

– Садись, поешь.

Иммануэль послушно уселась перед огромной тарелкой с яичницей, толсто нарезанным беконом, жареной картошкой и кукурузными лепешками, жаренными на жиру. Она умирала с голоду, и это было заметно по тому, как она уплетала завтрак, но Сейдж осталась довольна ее аппетитом.

– Ты так на нее похожа, – задумчиво проговорила Сейдж. – Я поняла, что ты родственница Веры, едва взглянув на тебя.

– Вы тоже из Уордов?

Сейдж покачала головой.

– Что ты. Обычная бродячая крыса, каких большинство здесь, в Ишмеле. Не думаю, что я когда-нибудь осела бы на одном месте, если бы не встретила Веру.

– И вы все это время были… – Иммануэль подыскала подходящее слово, – вместе?

– Одиннадцать лет, – ответила Сейдж с явной гордостью в голосе. – Наверное, можно сказать, что мы идеально друг другу подходим.

По правде говоря, Иммануэль не до конца понимала, что пытается сказать Сейдж, но ей показалось, что это должно быть как-то связано с тем, как Возлюбленные прижимались друг к другу в лесу. К тому же, это отвечало на вопрос о свободной спальне, скудной и нежилой, и главной спальне, с двумя прикроватными тумбочками вместо одной и матрасом, слишком большим для одного человека.

– Я рада, что она нашла тебя.

Сейдж покраснела, как будто растрогавшись.

– Мне очень приятно это слышать.

Иммануэль обмакнула кусочек кукурузной лепешки в яичный желток.

– Где она сейчас?

– Вера ушла в деревню, на собрание совета, – сказала Сейдж, наклоняясь через стол, чтобы подлить Иммануэль чаю. – Уверена, она скоро вернется. Она бы не стала надолго отлучаться, пока ты здесь.

Они помолчали. Иммануэль расправилась с остатками завтрака на тарелке.


– Вас здесь тоже коснулись бедствия?

Сейдж покачала головой, а затем задумалась.

– Не так, как вас. Разве что кровь на несколько дней отравила наши воды. Но до нас доходили слухи о болезнях, поразивших Вефиль. Однажды мы нашли женщину… Нагая и обезумевшая от лихорадки, она плутала в горах совсем неподалеку от Ишмеля. У нее на лбу был знак, который носят ваши жены, так что мы сразу поняли, что она вефилянка. Она умерла в деревне через несколько дней после того, как мы ее нашли. Наши врачи ничем не смогли облегчить ее страданий. Ни настойки, ни травы – ничего не помогало. – Она замолчала на мгновение и нахмурилась, вспоминая. – Но нам не пришлось пережить такие ужасы, как вашему народу. Чем бы ни было это зло, оно по большей части сосредоточено в границах Вефиля. Однако Вера считает, что со временем зараза может распространиться и на Ишмель.

– Это правильно, что она проявляет бдительность.

Сейдж встала, чтобы убрать со стола тарелки.

– Бдительность – ее второе имя. Я лишь надеюсь, что ты не приняла ее настороженность за враждебность. Я знаю, что порой она бывает довольно… резка, но на самом деле она рада тебя видеть. Думаю, она просто так долго тебя ждала, что теперь не знает, как себя вести и что чувствовать теперь, когда ты здесь. Но это пройдет. Вам двоим просто нужно время привыкнуть друг к другу, вот и все.

Как по сигналу, входная дверь распахнулась, и вошла Вера. Она сняла пальто, скроенное, как и вся ее остальная одежда, по мужскому фасону, села за стол и наложила в тарелку завтрак, приготовленный Сейдж. Она ела, ловко избегая прямых ответов на вопросы своей спутницы о том, как прошло ее утро, только кивая и изредка бросая «да» или «нет», когда слова из нее все-таки вытягивали.

Сейдж, возможно, углядев в этом какой-то тонкий намек, заявила, что идет во двор кормить цыплят и чистить курятник. Когда она ушла, между Верой и Иммануэль повисло долгое молчание, нарушаемое только потрескиванием очага.

Первой заговорила Вера.

– Не пойму, на кого ты больше похожа: на моего мальчика или на свою мать.

Это был первый раз, когда она заговорила о Дэниэле, и значимость момента не ускользнула ни от одной из них.

– Я всегда надеялась, что похожа на него, – сказала Иммануэль после заминки. – Когда я была маленькой, я часто смотрелась в зеркало и пыталась представить себя мальчиком, чтобы понять, как он мог выглядеть.

Выражение лица Веры было трудно прочесть. Своей железной выдержкой она так напоминала Марту.

– Жаль, у меня нет портрета, чтобы показать его тебе, но стража пророка сожгла все, что у меня от него осталось.

– Не все, – сказала Иммануэль.

Она встала и подошла к двери, где бросила свою сумку накануне вечером, и принялась рыться в ее содержимом, пока не нашла дневник матери. Она принесла его в кухню, раскрыла на странице с портретом Дэниэла и через стол подвинула к Вере.

Та взяла дневник чуть дрожащей рукой и долго-долго смотрела на рисунок, не произнося ни слова.

– У твоей матери всегда был талант. Вылитый он. Совсем такой, каким я… – она покачала головой. – Спасибо тебе. Много времени прошло с тех пор, когда я в последний раз видела его лицо.

– Каким… каким он был? – робко поинтересовалась Иммануэль, сомневаясь, вправе ли она об этом спрашивать. Лезть в душу к матери с расспросами о ее погибшем сыне казалось таким ответственным и почти кощунственным. Но Веру, казалось, ничего не смутило.

– Он был тихим мальчиком. Добрым, хотя на первый взгляд и не скажешь, – Вера улыбнулась, глядя на портрет насупленного сына, и провела кончиком пальца по складочке на его лбу. – Мне нравится думать, что он видел мир таким, каков он есть. Мало, кто на такое способен. Даже пророки ослеплены собственными пороками. Но не Дэниэл. Он во всех вещах видел их истинную суть.

Иммануэль забрала у нее дневник, положила руку на противоположную страницу, прижимая к столу, и аккуратно вырвала из дневника страницу с портретом отца, после чего протянула его Вере.

– Держите. Он должен быть у вас.

Женщина покачала головой.

– Он и твоя семья тоже.

– Но не мне пришлось его потерять. Это ваш сын. Возьмите.

– У меня остались мои воспоминания. К тому же, это работа твоей матери.

– Ничего страшного. Возьмите, прошу вас. В качестве благодарности за ваше гостеприимство.

– Гостеприимство, – повторила Вера и усмехнулась без тени веселья. – Гостеприимство – это не оставить незнакомца без куска хлеба. Это отпотчевать друга сливовым пирогом с чаем. А тут вовсе не гостеприимство. Я просто делаю то, что должна была сделать много лет назад. Я должна была дождаться тебя. Должна была забрать тебя с собой…

– Вам не в чем себя винить.

– Есть, еще как… по крайней мере, отчасти.

Иммануэль отрицательно покачала головой и снова подвинула рисунок через стол.

– Это ваше. Возьмите.

Вера не пошевелилась. Ее взгляд снова потяжелел, совсем как прошлой ночью. Она кивнула на дневник.

– Откуда он у тебя?

Иммануэль не видела смысла лгать, учитывая, что весь путь она проделала именно для того, чтобы узнать правду.

– Две женщины подарили мне его. Ведьмы, с которыми я встретилась в Темном Лесу.

Ни один мускул не дрогнул на лице Веры. Она откинулась на спинку стула.

– Зачем ты приехала?