Они продолжали путь. Жужжание мух и комаров стало громче, когда повозка повернула на юг, к Святым Землям. Трущобы сменились бескрайними равнинами и кровавыми лугами, затопленными разливом отравленных грунтовых вод. Вдали раскинулись угодья, принадлежащие апостолам церкви: кукурузные поля и обширные пастбища, простиравшиеся на запад далеко за горизонт. Они были усеяны разлагающимися, облепленными мухами трупами коров, лошадей и других животных, умерших от жажды в первые дни бедствия.

– Мириам любила кататься верхом на этих холмах, – сказала Марта, все еще крепко держа поводья. Она еле заметно улыбнулась, и на мгновение Иммануэль увидела перед собой женщину, которой ее бабушка могла быть до смерти дочери. Добрую женщину, как будто даже ласковую. – Абрам подарил ей пони летом ее тринадцатилетия. Она каталась на нем почти каждый день, вот по этим самым тропкам. Скакала быстро, как сам дьявол, пока однажды не загнала лошадку. Та споткнулась о камушек, валявшийся на дороге, и переломила ногу в колене. Я видела, как все случилось. Вон там она и упала, – Марта указала на рощицу мертвых яблонь, растущую у обочины.

– Что случилось с лошадью? – спросила Иммануэль, и из ее потрескавшихся губ пошла кровь. Она пыталась смочить их языком, но во рту тоже пересохло.

– Мириам пристрелила ее, – ответила Марта глухим безразличным тоном, словно говорила о погоде. – Абрам собирался это сделать вместо нее, но она не позволила. Она сама выстрелила из ружья, попав пони прямо в глаз.

Иммануэль молча обдумывала услышанное, и мурашки бежали по ее спине. Повозка тряслась в дороге, пока тени сгущались, а солнце садилось за горизонт. В тот вечер они ехали в собор вдвоем с Мартой. Анна осталась дома ухаживать за остальными домочадцами.

– Ступайте с миром, – сказала она им на прощание, и Иммануэль поняла, что ей страшно. Всякому, кого Отец не обидел рассудком, было сейчас страшно. Земля кровоточила у них под ногами, и, несмотря на все их молитвы и старания, никто не мог этого остановить. Все сбывалось именно так, как предсказывала Мириам в своем дневнике.

Если пророк и его апостолы знали причины кровавого бедствия или способ остановить его, они не спешили делиться этими открытиями с остальной паствой. Они лишь призывали людей молиться и поститься, дабы заслужить благосклонность Отца. До тех пор же всем было велено экономить ресурсы: выжимать сок из фруктов и овощей, собирать дождевую воду и росу по утрам и вечерам – хоть сколько-нибудь. Но этого все равно было ничтожно мало. Уже шесть овец из стада Иммануэль умерло от жажды или отравления.

Но, несмотря на столь отчаянное положение, случались и проблески надежды. Через несколько дней после начала кровавого бедствия в Вефиле зарядили ливни. И, благодаря слаженной работе фермеров и церкви, удалось собрать немалое количество воды. Вдобавок, как нельзя кстати пригодились запасы льда в катакомбах Обители Пророка, а также его бездонные винные погреба. Ходили даже разговоры о ввозе пресной воды из поселений по ту сторону Священных Врат. Но все равно ресурсы стремительно истощались, и за несколько дней, прошедших без дождя, паника снова дала о себе знать. С каждым днем умирало все больше скота, и если кровавое бедствие не прекратится в ближайшее время, потери ожидались еще более серьезные – человеческие потери.

После долгой, ухабистой поездки они остановились у собора, где яблоку негде было упасть. Несмотря на будний день, фермеры ушли с полей пораньше, и все апостолы уже собрались.

Иммануэль выскочила из повозки. В толпе мужчин и мальчишек, одетых в пропахшие полями потные рубахи и заляпанные кровью штаны, чувствовалось волнение.

Поодаль виднелся ручей, у берегов которого Иммануэль и Лия раньше часто встречались после церкви. Теперь он превратился в кровоточащую рану, вырезанную в холмах. Выступающие из-под воды камни были покрыты кровавой жижей. Вся лощина напоминала место бойни, и Иммануэль со своего места чуяла запах гниения.

– Идем, – поторопила ее Марта.

Вместе они пробирались сквозь толпу, уклоняясь от повозок и телег. По сравнению с обычными субботними сборищами, настроение здесь царило мрачное. Все перешептывались вполголоса, словно боялись прогневить Отца громкостью разговоров.

Марта и Иммануэль поднялись по ступенькам и вошли в собор. Внутри было нечем дышать от запахов крови и пота. Люди битком набивались на скамьи и стояли в проходах. Впереди, за алтарем выстроились в ряд апостолы и другие высокосвященные лица церкви, но Эзры среди них не оказалось. Он ходил по залу собора, от скамьи к скамье, с ведром молока и железным ковшом. Он наклонился к какому-то старику и поднес ковш к его губам. Минутой позже к нему подошла маленькая девочка, и он поставил ведро на пол, опустился на одно колено и шепнул ей на ухо что-то, что заставило ее рассмеяться. Когда девочка напилась молока, он вытер ей губы рукавом своей рубашки, взял ведро и продолжил обход.

Когда он вышел на центральный проход, его взгляд встретился со взглядом Иммануэль. Эзра замешкался на мгновение, словно смущенный тем, что его застали в разгар служения, но быстро взял себя в руки и направился к ней, пробираясь сквозь толпу.

Остановившись рядом, он поднес черпак к ее губам.

– Пей, – проговорил он хрипло.

Судя по голосу, ему и самому не мешало бы попить.

Иммануэль наклонилась вперед, прижимаясь нижней губой к холодной кромке ковша. Она сделала маленький глоток. Потом еще один. Молоко было теплым и сладким. Оно успокаивало ее саднящие губы и облегчало жжение горле. Она осушила ковш до дна, и Эзра зачерпнул еще молока из ведра, чтобы предложить ей добавки, когда Марта окликнула ее по имени.

Пальцы Марты крепко сомкнулись на плече Иммануэль. Она перевела взгляд с Иммануэль на Эзру, потом снова на Иммануэль.

– Идем, нужно найти свободное место, а не то придется стоять.

– Она может сесть с нами, – предложил Эзра, кивком головы указав на скамью в паре футов от них, где плотно сидели его друзья и единокровные братья и сестры.

Похоже, его приглашение возбудило их интерес. На правах преемника Эзра считался самым завидным из завидных женихов Вефиля и периодически ухаживал за девушками, когда ему это было выгодно. Но судя по недоуменным лицам его друзей, они никогда не видели, чтобы он оказывал знаки внимания девушке, мало-мальски похожей на Иммануэль, в этом она нисколько не сомневалась.

Марта тоже все прекрасно понимала, и Иммануэль видела, как сильно она презирает такое внимание.

– Иммануэль останется там, где ей положено быть, со мной.

– Ладно, – согласился Эзра, возможно, понимая, что Марту ему не переспорить.

Он аккуратно забрал ковш из рук Иммануэль и вернулся к своим друзьям. Иммануэль же потащилась вслед за Мартой, остро чувствуя на себе их провожающие взгляды.

Вскоре после того, как они расселись, к алтарю вышел первый апостол Айзек. Это был высокий мужчина с бледным и хищным лицом, поджатыми губами и волевым подбородком. Иммануэль полагала, что в свое время он был весьма хорош собой, и его жены могли служить тому доказательством. Зычный тембр его голоса напоминал хорошо отлаженный орган и, когда он говорил, его слова эхом разносились по собору.

– Мы собрались сегодня, чтобы поговорить о страшной хвори. Я буду говорить от имени пророка, который перед лицом сего великого зла удалился в святилище, чтобы посвятить себя молитве и преклонению.

Это заявление было встречено волной приглушенных голосов. В одном только прошлом году пророк провел в своей Обители несколько недель, уединившись там для поста и медитации. Но в народе росли опасения, что в действительности его внезапные каникулы были вызваны ухудшением здоровья.

– Наши земли осквернены, – заявил апостол, расхаживая у подножия алтаря. – Великое зло поселилось в наших водах. Течет в наших реках. Я знаю, что все вы боитесь за свои семьи, урожаи и землю. И правильно делаете. Эта напасть – не природное бедствие в привычном для нас смысле. Не простое стечение обстоятельств. Кто-то среди нас, даже, быть может, кто-то, сидящий сегодня здесь, навлек на нас это проклятие.

Отовсюду стали доноситься вздохи и начались шепотки, сливающиеся в общее шипение, похожее на стрекот цикад в летнюю пору.

Апостол Айзек повысил голос, почти переходя на крик.

– Пророк убежден, что кто-то вступил в сговор с силами тьмы, чтобы пробудить это доселе дремавшее зло.

У Иммануэль перехватило дыхание. Она вспомнила Далилу, плывущую в водах пруда; Возлюбленных, корчащихся на земле поляны; босые ноги Лилит, мелькнувшие в поле зрения, когда она выступила из тени Темного Леса. Возможно ли, что эти короткие встречи положили начало чему-то гораздо более масштабному и ужасному, чем она представляла себе тогда? Возможно ли, что во всем этом есть и ее вина?

– Скажи, чем было вызвано это зло? – донесся голос из глубины собора, тонкий и трескучий. Вперед вышла старуха, и Иммануэль тотчас узнала ее. Это была Агарь, первая жена предыдущего пророка и одна из немногих, еще оставшихся в живых. Опираясь всем телом на трость, Агарь вышла, прихрамывая, в проход и вперила строгий взгляд в Айзека. – Ты говоришь, этот грешник вступил в сговор с силами Темного Леса, но не может все быть так просто. Мало ли глупцов попадали в лес и становились свидетелями его ужасов, но никто еще не порождал подобных напастей. Со времен Дэвида Форда мы не видали проклятия такой силы. Так почему же это страшное зло пробудилось именно сейчас?

– Пророк полагает, что имело место некое… поощрение, – ответил апостол Айзек не без запинки. – Отец не единственный, кто принимает подношения крови. Если бы кто-то из нас совершил ритуал, принес кровавую жертву Матери, этого могло быть достаточно, чтобы пробудить зло.

Иммануэль вздохнула спокойнее. Пусть она согрешила, когда вошла в Темный Лес и стала свидетельницей вещей, не предназначенных для ее глаз, но она еще не пала так низко, чтобы делать жертвоприношения Матери. Значит, в этом бедствии был повинен кто-то другой.


И все же, Иммануэль казалось, что апостол Айзек обращался лично к ней, когда он продолжил:

– Если кто-то из вас связал себя с силами Тьмы, я заклинаю вас исповедаться в своем грехе прямо сейчас – тогда вы еще сможете спасти свою душу от гибели на костре в священном очищающем пламени.





Глава 11




Ибо в очистительном огне обретают веру человеческие души.

Священное Писание



По окончании собрания разговоров только и было что об огне. В Вефиле испокон веков карали сожжением за колдовство и ересь, но со времени последней чистки минуло уже много лет. Одни говорили об этом с благоговением, другие с трепетом вспоминали великие костры, полыхавшие на вершинах холмов во времена чисток далекого прошлого. Всех явно глубоко потрясло заявление апостола Айзека о том, что проклятие было наложено злоумышленно, однако Иммануэль могла только гадать, что страшило их больше: кровавое бедствие или угроза священного огня.

– Иммануэль!

Она обернулась на звук своего имени и заметила Лию, которой наконец удалось вырваться из лап других жен пророка.

Иммануэль видела подругу впервые со дня церемонии. Печать меж ее бровей заживала хорошо, вот только синюшные круги под глазами стали еще темнее, хотя и несильно.

– Хорошо выглядишь, – позволила себе немного приврать Иммануэль, когда они обнялись. – Как к тебе там относятся?

– По-всякому, – ответила Лия и оглянулась через плечо. В нескольких ярдах от них жены пророка сбились в стайку и, плотно поджав губы, изучали толпу. Лия взяла Иммануэль под локоть и отвела на несколько шагов в сторону, где любопытные уши не могли их услышать. – По большей части без жестокости, но также и без доброты. Эстер, мать Эзры, единственная, кто относится ко мне по-настоящему хорошо.

– А твой муж? Он хорошо к тебе относится?

Лия зарделась, но ее взгляд не потеплел.

– Он часто зовет меня к себе.

Он часто ложится с ней в постель. Иммануэль внутренне сжалась при этой мысли.

– Тебе… это нравится?

Лия уставилась на свои руки, и Иммануэль заметила, что их немного потряхивает. Лия схватила себя за пальцы в попытке усмирить дрожь и сжала так сильно, что в них не осталось ни кровинки.

– Я счастлива исполнять волю Отца.

– Я спрашиваю не о воле Отца. Я спрашиваю о твоей воле, – она наклонилась ближе к подруге и понизила голос. – Ты счастлива с ним? Тебя все устраивает?

– Я счастлива быть сейчас здесь, с тобой.

– Лия…

– Не надо, – отрезала она с упреком. – Я прошу тебя, Иммануэль. Можем мы поговорить о чем-нибудь другом, о чем угодно? Мы с тобой не виделись уже несколько недель. Как твои дела?

– Терпимо, – сказала Иммануэль, неохотно меняя тему разговора, но понимая, что у нее нет выбора. – Овцы в относительном порядке, правда, из-за болезней мы потеряли несколько ягнят и одну из наших лучших овцематок…

– А ты сама, Иммануэль? Как дела у тебя?

– У меня… хм. У меня начались крови…

Как только Иммануэль произнесла эти слова, внутри у нее что-то щелкнуло.

Крови.

Почему-то она почти забыла. Той ночью в Темном Лесу, когда над ней возвышалась Лилит, а в мглистом омуте пруда скользила Далила, у нее пошли первые крови. Когда она проснулась на следующее утро, распростертая на полу кухни, из нее обильно текло, но первые капли она пролила накануне ночью, в ведьмином пруду.

У Иммануэль задрожали руки. Сердце зашлось в частом и болезненном ритме.

Что, если ее месячное кровотечение стало той самой кровавой жертвой, о которой говорил апостол Айзек? Что, если она породила зло? Возможно ли, что она, сама того не подозревая, выступила сообщницей в кознях Лилит? Одна мысль об этом вызывала у нее тошноту, но она не могла отделаться от крепнущего подозрения, что происшествие в Темном Лесу было чем-то большим, нежели случайной встречей.

Чудовищная мысль посетила ее, словно в ответ на вопрос, который она задавала себе с того раза, как впервые попала в лес: что, если дневник был ловушкой? Много недель назад, когда ведьмы одарили Иммануэль словами ее матери, она решила, что те руководствовались неким родством с Мириам, приязнью к ней. Но что, если все обстояло иначе? Что, если в действительности они отдали ей дневник только затем, чтобы Иммануэль непременно вернулась в лес и пролила там свою кровь, тем самым принося жертву, необходимую им, чтобы призвать бедствие? А дневник – не более, чем хитрый ход, заманивший ее в западню?

Земля чуть не ушла у Иммануэль из-под ног, когда она с ужасом осознала истину во всей ее полноте. Той ночью в Темном Лесу ее обманом вынудили принести ведьмам жертву, ставшую необходимым толчком к началу кровавого бедствия. Она сама запустила этот процесс. Открыла дверь, которую теперь не знала, как закрыть, и весь Вефиль страдал за ее грехи и наивность.

Это она виновна во всем.