Только сейчас она заметила россыпь бледных веснушек у него на носу, слегка искривленном, как будто по нему крепко заехали кулаком в школьной драке. Возможно, так оно и было. Слухи об Эзре разлетались так же стремительно, как и слухи о ней самой. Он пользовался репутацией человека чрезвычайно умного, вечно занятого чтением или учебой; человека, который умел задавать правильные вопросы. Он был силен, обладал волевым характером своего отца, и, так же как он, внушал к себе уважение большинства вефилян, а если и не уважение, то во всяком случае страх – страх перед силой пророка, пылавшей в нем священным огнем, хотя Первое Видение до сих пор и не посетило его.

– Что у тебя с губой?

Вопрос Эзры вывел ее из задумчивости, и она поймала на себе его изучающий взгляд. Она дотронулась до того места, куда стукнул ее Иуда. Разбитая губа уже давно затянулась коркой, но синяк и припухлость в углу рта так и не зажили.

– Проиграла неравный бой с бешеным бараном.

– С которым ты приходила на рынок?

– Да, – она подумала об окровавленной голове Иуды, оставленной на пне, как сувенир, и выпалила: – Его убили.

– Принесли в жертву? – он снова бросил взгляд на пастбище.

Она начала отрицательно качать головой, но передумала.

– Возможно.

Эзра поднялся на ноги и потянулся, разминая плечи.

– Скажешь, понравилась ли тебе книга. В Обители есть библиотека, там этого добра навалом. Я могу достать тебе все, что угодно.

Иммануэль только собралась ответить ему, что девушке вроде нее лучше не связываться с книгами пророка, как бы ей ни хотелось их прочесть, как вдруг над пастбищем разнесся крик. Иммануэль узнала голос Глории.

На мгновение повисла тишина, и следом раздался второй крик.

Иммануэль пулей вскочила на ноги. Эзра встал перед ней, словно стараясь заслонить ее от опасностей, которые могли поджидать их на пути. Но у Иммануэль не было времени на его кавалерство. Она оттолкнула его и ринулась на отзвуки криков Глории. И пока она бежала, все ее мысли занимали только женщины из леса – ведьмы с мертвыми глазами.

Она нашла Глорию у колодца на краю пастбища, в нескольких ярдах от границы леса, у ее ног валялось опрокинутое ведро.

– Тебе больно? – спросила Иммануэль, сбавив скорость.

Глория помотала головой, разинув рот, светлые локоны прилипли к губам. Ее взгляд замер на Эзре, как будто его присутствие здесь шокировало Глорию не меньше, чем то, что напугало ее. Но секунду погодя она опомнилась. Трясущимся пальцем она указала на ведро, будто слова не шли у нее с языка.

Эзра наклонился, чтобы поднять его. И тогда Иммануэль учуяла в воздухе запах гнили, сырой и смрадный. Что-то черное утекало в почву, оставляя склизкий след на стенках ведра.

У Иммануэль свело живот, и она судорожно сглотнула, а Эзра повесил ведро на крюк и снова погрузил его в недра колодца. Он провернул ручку, и ведро полетело вниз, исчезая на глубине. Когда кромка ведра ушла под воду и по шахте колодца прокатилось эхо, он снова налег на рычаг, работая быстрыми движениями, с усердием напрягая плечи.

Наконец ведро показалось над камнями колодезной кладки. Эзра снял его с крючка, и Глория отшатнулась, словно он выловил из воды гадюку.

Он опустил ведро на землю, и Иммануэль, к вящему своему ужасу, увидела, что оно до краев наполнено густой темной жидкостью, которая выплескивалась через край и окрашивала землю в черный. Иммануэль опустилась на колени и погрузила пальцы в ведро. Когда она достала руку, подушечки ее пальцев оказались скользкими и красными.

– Кровь, – прошептала она, и с этим словом ее охватило жуткое чувство дежавю, до того сокрушительное, что ее душу чуть не вышибло из тела. Потребовалась минута, чтобы прийти в себя. – Где Марта?

– Уехала с мамой в Святые Земли принимать роды, – сказала Глория, заикаясь. – Шестая жена апостола Айзека…

– А Абрам? Где он?

– Он… в своей мастерской.

– Веди его, – велела она и, видя, что девочка не трогается с места, слегка подтолкнула ее в нужном направлении. – Живо!

К ней подошел Эзра, окинув хмурым взглядом.

– С тобой все в порядке?

Иммануэль кивнула, попыталась ответить, но не сумела вымолвить и слова, уставившись на свою испачканную кровью руку. Она снова ощутила эту невидимую силу, которая всего несколько мгновений назад отделила ее от тела – силу, такую похожую на притяжение леса.

– Я…

Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь.

Кровь.

– Иммануэль…

– Спасибо за книгу, – с этими словами Иммануэль развернулась и бросилась бежать по направлению к ферме, преодолевая пастбища на полном ходу.

Дом пустовал, как и сказала Глория, и Иммануэль пересекла гостиную и взлетела по лестнице в свою спальню. В изножье постели она опустилась на колени, сунула руку под матрас и вытащила дневник. Не вставая с пола, она открыла тетрадь и принялась листать страницы, размазывая по ним кровь, в поисках последней записи: Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь…

Кровь.

Ну конечно.


Шок сменился ужасом, а ужас – паникой, когда Иммануэль перечитала эти слова, впервые осознавая их значимость. Дневник. Список. Рисунки леса и лесных ведьм. Слова Мириам не были бредом сумасшедшей. Они были предостережением о грядущем.

Четыре предостережения. Четыре ведьмы. Четыре бедствия, первое из которых уже обрушилось на них.

– Иммануэль, что… – Эзра вошел в ее спальню и опустился рядом на корточки. Его взгляд упал на раскрытый дневник, лежащий на ее коленях. – Что это?

Иммануэль захлопнула дневник, швырнула его обратно в сундук и закрыла крышку. Она повернулась к Эзре, подыскивая подходящее оправдание, но ее оборвал звон церковных колоколов. Двенадцать ударов, один за другим, пауза, а потом колокола затрезвонили по всему Вефилю, когда сигнал тревоги подхватили остальные. Так началось первое из бедствий.





Глава 10




Любовь – это акт верности.

Священное Писание



Провожая взглядом умирающие равнины, Иммануэль сидела рядом с Мартой на запряженной мулом повозке, тащившейся по главной дороге к Святым Землям. В воздухе висел душный запах крови, а громкое жужжание упившихся кровью комаров почти заглушало стук колес повозки.

В древние времена, когда дочери Темной Матери воевали с Отцовой паствой, на этих равнинах велись сражения. Иммануэль помнила рассказы ее школьных учителей о раненых солдатах и залитых кровью полях брани, которые простирались так далеко, насколько хватало глаз.

Иммануэль вспоминала об этом, пока они ехали к собору, минуя умирающие угодья Перелесья и многомильные кукурузные поля, черные от крови. За несколько недель, прошедших с тех пор, как началось кровавое бедствие, зараженные воды проникли глубоко в почву, отравляя землю и губя посевы.

Весь мир прогнил и окрасился красным.

У Иммануэль саднило горло. С самого рассвета у нее во рту не было ни капли воды. Муры теперь, как и все вокруг, экономили воду, но питья все равно не хватало. В пределах Вефиля чистой воды было не сыскать, и поговаривали, что церковные запасы тоже почти иссякли.

Неожиданно Марта натянула поводья, поворачивая мула к Окраинам, обширной деревне трущоб, притаившейся в тени южной стороны леса. Большинство вефилян избегали Окраин, остерегаясь грешников, живших там в позоре и нищете.

– Кровь заливает Святые Земли, – сказала Марта, объясняя свое решение ехать в собор длинной дорогой. – Там теперь не пройти и не проехать.

Повозка миновала ряд покосившихся хибар, таких ветхих, что казалось, стоит подуть ветру, и они развалятся в щепки. На подъезде к центру деревни Иммануэль заметила небольшую полуразрушенную церковь, где проводили субботнюю мессу жители Окраин, в то время как остальные жители Вефиля встречались в соборе. Здание венчал короткий кривой шпиль, а единственный витраж изображал женщину в черной вуали, которую Иммануэль поначалу приняла за святую или за ангела, хотя на ней не было диадемы. Только когда повозка подъехала ближе, она узнала в женщине ее истинный прообраз: Темную Мать.

На фресках, украшавших сводчатые потолки собора, богиня всегда имела уродливый облик: скрюченные конечности, когти на руках и рот, перепачканный в крови ратоборцев, которых она пожрала в битве. Но на этом портрете Темная Мать выглядела красивой и даже изящной. Ее кожа была густого эбенового оттенка, почти такого же черного, как Ее вуаль, а широко раскрытые глаза – бледными, как луна. Она ничем не походила на проклятую богиню ведьм и преисподней. Нет, на этом портрете Она казалась скорее смертной, нежели чудовищем… И почему-то от этого становилось только хуже.

Повозка покатила дальше. Какие-то мальчишки без рубашек носились босиком по уличной грязи. Когда Марта и Иммануэль поравнялись с ними, те прекратили игры и застыли, молча уставившись на них своими совиными глазами, пока мул не провез грохочущую повозку мимо.

Вдали маячила тень Темного Леса. Чем дальше они углублялись в деревню, тем ближе он надвигался. И хотя леса на востоке Перелесья росли буйно и густо, они не шли ни в какое сравнение с дикими чащами, подпиравшими Окраины. Почему-то на западе лес казался почти живым. Деревья там кишели зверьем: лисьи белки величиной с кошку шмыгали по ветвям, вороны гнездились в кронах дубов и кизилов, грея на солнышке крылья и каркая свои ночные песни. Высоко над бескрайним лесом кружил белобрюхий ястреб, сильный ветер шелестел в деревьях, донося запахи глины и падали.

Вдоль леса то и дело виднелись дары и подношения: бушель кукурузы, пристроенный между корнями деревьев; овечья шкура, перекинутая через низкий дубовый сук; корзина с яйцами, оставленная на пне; что-то, похожее на венки из сушеного розмарина; мертвые куры и кролики, подвешенные за лапы к сосновым веткам.

Иммануэль привстала с сиденья, чтобы лучше рассмотреть странное многообразие.

– Что все это такое?

– Жертвы, – ответила Марта, не сводя глаз с дороги.

Повозка с грохотом проехала мимо какого-то подобия алтаря в виде замысловатой плетеной конструкции из веток и сучьев, на которой возлежал выпотрошенный козел.

– Жертвы кому?

– Лесу, – процедила Марта сквозь зубы. – В этих краях ему поклоняются. За такой-то грех пророку следовало бы изгнать их в дикие земли. Если так любят лес, пусть туда и возвращаются.

– Почему он этого не сделает?

– Из милосердия, полагаю. Но я не смею ставить под вопрос решения пророка, и тебе не советую, – она пронзила Иммануэль строгим взглядом, прежде чем снова повернулась к дороге. – И потом, те, кто живет в Окраинах, знают свое место, равно как и мы знаем свое. Даже грешники заслуживают своего угла в этом мире. И даже еретик может по-своему восславить Отца.

Они уже въехали в самое захолустье, когда из руин полуобвалившейся лачуги навстречу им вышла молодая женщина с кожей цвета красного дерева и остановилась на середине дороги. Ее босые ноги были покрыты синяками, а к груди она прижимала орущего младенца в перевязке. Она раскинула руки и разлепила пересохшие губы, глядя на них безумными глазами.

– Воды ребенку, умоляю. Не пожалейте для нас пары капель.

Марта пробормотала себе под нос молитву и щелкнула вожжами. Колеса повозки проехались по луже, окатив женщину кровью. Она отпрянула, крепче прижимая к себе ребенка, и упала, споткнувшись о подол платья.

Иммануэль обернулась, чтобы что-нибудь сказать, но Марта остановила ее, схватив за руку.

– Забудь об этой грешнице.

Но Иммануэль не могла оторвать от нее глаз. Она все смотрела и смотрела на плачущую на обочине дороги женщину, пока та не стала песчинкой на горизонте, а затем не исчезла вовсе.