— Жертвовать собой ради императорской семьи — долг каждого подданного, — неприязненно процедила София Данииловна. — Я бы сказала — священный долг.

И окинула меня таким взглядом, что я в раздражении выпалила:

— Что-то я не заметила, чтобы вы принимали этот долг на себя. Пренебрежение интересами империи налицо.

Делать такие заявления, сидя на полу, получается не слишком убедительно, но я чувствовала себя так, словно либо бомба всё-таки взорвалась, либо по мне пробежала толпа спасителей будущего монарха, а именно: совершенно разбитой. А тут ещё радостно засверкал вспышкой фотограф, запечатлевая редкую по драматизму сцену: наследник престола помогает своей спасительнице.

— Я член императорской семьи, — снисходительно бросила Соболева и посмотрела на меня этак сверху вниз, как на мелкое насекомое у своих ног.

— Пока нет.

— Вот именно, Софи, — выразительно сказал Львов и, видя, что я не тороплюсь принимать его помощь, ухватил меня, поднял на ноги и встряхнул так, что зубы клацнули. Мои — от встряхивания, Софии Данииловны — от злости. — Вы в порядке, Елизавета Дмитриевна?

— В совершеннейшем, — подтвердила я и на всякий случай прислонилась к стене. Ноги держать отказывались, но если Львов продолжит столь внимательно ко мне относиться, то София Данииловна исправит неаккуратность бомбиста хотя бы по отношению к моей персоне. По отношению к жениху исправлять до свадьбы будет крайне неосмотрительно. — Я вам весьма признательна, Ваше Императорское Высочество, за помощь.

— Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. Вы всех нас спасли.

Тем временем к соколовскому свёртку, так и не рванувшему до сих пор приблизился один из охранников и предельно осторожно начал снимать слои бумаги. Сам же неудачливый бомбист стоял, подняв подрагивающие руки и уткнувшись лицом в стену, на которой виднелись кровавые разводы. Про смерть и про сатрапов он почему-то уже ничего не говорил, молчал как партизан. Проникся, наверное, важностью своей миссии по уничтожению монархов.

— Книги! — наконец крикнул охранник и потряс над полом каждым томиком.

Книги были совершенно обычными, поэтому из них ничего, кроме пыли, не высыпалось. Соколов громко хлюпнул разбитым носом и прогнусавил:

— Я же сказал, что это была всего лишь шутка.

— Хорошенькая шутка! — возмутился Тимофеев. — Ваши шутки, Павел Владимирович, дурно пахнут. В каком свете вы выставили нашу лабораторию перед гостями? Ничего, теперь у вас будет время подумать. Посидите в тюрьме, разберётесь, что приличному человеку делать можно, а чего необходимо избегать.

— Я показал несовершенство дворцовой охраны, — прогундел Соколов и шмыгнул носом. — Можно сказать, выявил огромную дыру в безопасности. За что меня в тюрьму?

Он повернул голову и возмущённо блеснул глазами. Нос у него был разбит, если не сломан, и кровь текла на пиджак и рубашку не обильно, но и не торопилась останавливаться. Фотограф радостно переключился на него и сделал пару снимков, наверняка весьма эффектных.

— Какую дыру? — возразил охранник. — Будь у вас в руках что-то опасное, мы бы засекли артефактами, а книгами вам никого не убить. Разве что напугать.

— Ах, это были всего лишь книги? — восторженно переспросила София Данииловна, и по её лицу разлилось неземное блаженство. — Получается, Елизавета Дмитриевна из-за тяги к знаниям уронила бедного аспиранта и разбила ему нос? Как неблагородно с её стороны нападать на ничего не подозревающих господ. Впрочем, Рысьины всегда отличались плохим воспитанием.

В улыбке она расплылась совершенно крысиной, наверняка кто-то из этих мелких грызунов потоптался в её родословной совсем недавно, иначе ничем не объяснить желтизну её острых противных зубов.

— Где уж нам до воспитания Соболевых, — пропела я в ответ. — Которые готовы оправдать даже прямое оскорбление монархии, если это им выгодно.

— Елизавета Дмитриевна, — прошипел теперь уже Тимофеев. Так прошипел, что я сразу вспомнила, что, наехав на клан Соболевых, наехала и на него. — Не обобщайте.

— Тимофей Филиппович, но я же правильно понимаю, что София Данииловна — соболевский эталон воспитанной барышни? И чем она сейчас, по-вашему, занимается? Пытается прикрыть задницу вашему аспиранту.

— Ой, — сказала София Андреевна, прислонилась к стене, зажмурилась и замахала руками у своего лица. — Я ничего не слышала, совершенно ничего.

У неё началась самая настоящая истерика, Тимофеев тоже выглядел несколько обескураженным, Львов же с трудом сдерживал смех. Похоже, слово «задница» приличные барышни не употребляют. Но они много чего не должны употреблять, и этим правилом пренебрегла не только я, но и Соболева, так что я ничуть не смутилась.

— Я же не забыл надеть брюки? — неожиданно прозвучал неуверенный вопрос Соколова.

И это словно прорвало плотину. Львов перестал сдерживаться и захохотал, ему вторила охрана. Даже Тимофеев пару раз хрюкнул, поскольку пытался не рассмеяться, полагая это несолидным действием. Теперь покраснела уже я, и столь же осторожно, как ранее пыталась покинуть лабораторию, постаралась в неё попасть. В конце концов, я ничего не должна доказывать этой облезлой курице, которая по недоразумению считает себя соболем, а значит, всем будет лучше, если мы не станем друг друга злить.

В лаборатории я позволила себе расслабиться, поскольку там никого не было. Из коридора доносился противный голос Софии Даниловны, которая продолжала настаивать на освобождении Соколова, что не нашло понимания, ни у охраны, ни у Львова, ни у Тимофеева. Заведующий лабораторией заметил, что даже если не было злоумышления на наследника престола, налицо злостное хулиганство, которое никак нельзя оставить безнаказанным.

— Закон для всех, — сказал веское слово Львов. — Не нам решать степень его вины, а суду.

— Но, Мишель, зачем господину Соколову лишние страдания? Ты же можешь его сразу помиловать?

Слушать дальше я не стала, не настолько меня волновала судьба аспиранта. Я открыла книгу дедушки там, где остановилась в прошлый раз, и попыталась углубиться в чтение. Получалось это плохо. С одной стороны, я усиленно старалась не обращать внимания на творящийся в коридоре балаган, с другой — приходилось постоянно перечитывать одну и ту же фразу, чтобы наконец понять, что же там написано. Напрягалась я напрасно, потому что внезапно спор переместился в лабораторию. Точнее, переместился Львов, но его невеста не пожелала остаться за порогом. Правила приличия я помнила смутно, но то, что в присутствии августейших особ сидеть нельзя, знала точно, поэтому подскочила и застыла около стола.

— Елизавета Дмитриевна, я ваш должник, — пылко сказал Львов.

— Боги мои… — пробормотала София Данииловна, закатив глаза к потолку. Наверное, увидела там богов и не могла не воспользоваться возможностью рассмотреть повнимательнее.

— Как оказалось, опасности не было, — заметила я, решив вообще не упоминать о том, что никого спасать не собиралась, а налетела на Соколова случайно.

— Вот именно, — победно припечатала невеста цесаревича.

— Но вы ведь этого не знали, — сказал Львов, лишь недовольно дёрнув ухом в сторону невесты.

На её месте я бы притихла: если лев придёт в бешенство, мало нам не покажется, даже если он совсем карликовый. Но Софии Данииловна так не думала, потому что ей пришла в голову новая идея:


— Мишель, они вполне могли договориться с аспирантом за спиной у милого руководителя лаборатории, чтобы поставить того в неловкое положение. Тимофей Филиппович обещал нам артефакты. Наверное, это кому-то не понравилось.

— Неужели? — Львов развернулся к невесте, и было в его лице что-то такое, отчего она задушено пискнула и отпрыгнула к двери. Наконец и у Соболевой сработал инстинкт самосохранения. Жаль, что у меня он временами напрочь отключается. — А может, это вы дорогая, договорились с Соколовым с целью сделать интереснее посещение лаборатории вашего родственника? Поэтому и выгораживаете его сейчас?

Последние слова он уже не проговаривал, а рычал, и даже, кажется, увеличился в размерах. Во всяком случае я стала казаться себе очень маленькой, но не настолько, чтобы взбешённый лев меня не заметил. Захотелось залезть под стол и притаиться. Или на шкаф — там выше вероятность, что не достанут. Зря, ох зря, я полагала его безобидным и карликовым.

Соболева вылетела в коридор и тут же отыгралась за свой испуг, начав громко ругаться с Тимофеевым. Наверное, с начальником охраны скандалить пока статус не позволял, а сорваться на ком-то требовалось. Львов же повернулся ко мне и, успокаиваясь на глазах, вальяжно произнёс:

— Нас прервали, Елизавета Дмитриевна. Я считаю, что ваша храбрость непременно должна быть вознаграждена.

— Ой, да сколько там этой храбрости, — попыталась увильнуть я от чести, которой, как ни крути, достойна не была. — Тем более что, как выяснилось, и опасности никакой не было, Ваше Императорское Высочество.

— Вы этого не знали, но решили пожертвовать собой, чтобы спасти всех.

В дверном проёме появился фотограф, и пару раз сверкнула вспышка. Надеюсь, на фотографии у меня не будет глупо выпученных глаз, если вдруг её решат где-нибудь напечатать. Хотя на месте бабушки, я бы заплатила, но не за ретушь портрета, а чтобы ни одной статьи о сегодняшнем инциденте не появилось.

Пафосная речь Львова заставила меня подстроиться и выдать в ответ:

— Для меня главная награда — что все остались живы и здоровы, Ваше Императорское Высочество. Другой награды мне не надо.

— Ах да, Елизавета Дмитриевна, вы же будущий целитель, — улыбнулся он. — Понимаю, почему чужая жизнь для вас так важна, и всё же хотел бы вознаградить вашу храбрость чем-то важным исключительно для вас. Решайте же, что вы хотите. Или решить за вас?

Я поняла, что он от меня не отвяжется, но насколько благоразумно обращаться к нему с любой просьбой? Да, он наверняка может заставить Рысьину меня отпустить из клана, но не останусь ли я при этом полностью беззащитной? Кроме того, подобная просьба ещё больше разозлит Соболеву, чей острый нос всё же время от времени показывался в проёме, дабы убедиться, что ничего неприличного не происходит, мы с её женихом разделены столом и не пытаемся слиться в страстном поцелуе. Надо как-то донести до неё, что я не претендую на этого представителя мужского пола. Точно!

— Возможно, Ваше Императорское Высочество, вы сможете мне помочь в одном очень деликатном деле, — вдохновенно сказала я.

— Да? — обрадованно выдохнул он почти мне в лицо, перегнувшись через стол. — И что это за деликатное дело? Возможно, нам стоит закрыть дверь, чтобы никто ничего не услышал?

— Ой, нет, Ваше Императорское Высочество, дело не настолько деликатное, — торопливо выпалила я, не желая оставаться с ним наедине: мало ли что придумают репортёры. Только очередного скандала мне не хватает. — Дело касается моей помолвки.

— Вашей помолвки, Елизавета Дмитриевна? — столь разочарованно протянул он, словно надеялся, что деликатное дело — это встреча с ним на нейтральной территории гостиничного номера. По всей видимости, вознаградить он собирался собственной персоной. — Вы с кем-то помолвлены?

— Пока нет, Ваше Императорское Высочество, — бодро отрапортовала я, делая вид, что не замечаю его разочарования. — Поручик Хомяков просил моей руки у княгини Рысьиной, но она так и не дала своего согласия, оттягивая ответ и наводя меня на самые чёрные подозрения.

— Вот как? Поручик Хомяков? И почему я не удивлён? Экая вы героическая парочка. Значит, вы, Елизавета Дмитриевна хотите, чтобы я поговорил с Фаиной Алексеевной и склонил её к принятию вашего выбора?

— Именно так. А ещё я бы хотела попросить, чтобы Николая Петровича перевели в вашу охрану.

Наверное, голос невольно дрогнул при мысли об Ольге Александровне, потому что Львов неожиданно хитро улыбнулся и спросил:

— Ревнуете?

— Ревную, — подтвердила я очевидное и почувствовала, как шерсть на моей рыси встаёт дыбом в желании защитить своё, а лисица неожиданно проявилась злым фырканьем и сверкание глаз. Хорошо, что, кроме меня, этого никто не заметил.

Со стороны двери раздалось невнятное: «Да что они все нашли в этом Хомякове?», но тон был уже куда более спокойный, значит, просьбу я озвучила правильную и Соболева перестала видеть во мне врага хотя бы временно. Львов тоже услышал слова Софии Данииловны и опять недовольно дёрнул ухом, словно там засела навязчивая муха. Похоже, в выборе невесты ему родители предоставили свободы ничуть не больше, чем мне — княгиня Рысьина перед побегом. Страшно подумать, что из себя представляли остальные кандидатки, если эта оказалась наименьшим из зол.

— Хорошо, Елизавета Дмитриевна, посодействую, тем более что Николай Петрович, как и вы, отказался выбирать награду, а службу у Ольги Александровны таковой точно не назовёшь.

Львов развернулся и вышел. Благодарности я ему лепетала уже в спину, но он лишь наклонил голову, показывая, что услышал и принял. Высокие гости двинулись дальше. Соколова же, судя по его громким воплям, потащили совсем не на экскурсию по университету. А я осталась одна. Казалось бы, можно спокойно посидеть над книгой, но что-то мешало погрузиться в чтение. Какая-то мысль билась на краю сознания, никак не позволяя отвлечься, но и понять, что я упустила, тоже не выходило.

Конец моим мучениям положил Тимофеев, вернувшийся в лабораторию после проводов высокого гостя.

— Ну вы и учудили, Елизавета Дмитриевна, — с порога сказал он.

— Я случайно упала, — честно призналась я. — И очень испугалась.

— По вам это было не слишком заметно. Ваша сцена с Софией Даниловной, знаете ли, была очень некрасивой.

Я всполошилась, что он меня может выставить из лаборатории насовсем, и быстро сказала:

— Я испугалась, сильно ударилась и мало чего понимала. Разве можно меня винить? К тому же я ни слова не сказала об увлечении Соколова антиправительственными заговорами. А то получится, что мы знали и промолчали.

Тимофеев вздохнул.

— Вздорный он человечек, но в некоторых вопросах настоящий талант, — проворчал он. — Правда, теперь таланту этому расцветать придётся где-нибудь на периферии, и только после отбывания срока.

— Срок за шутку?

Я поначалу удивилась, но вдруг подумала, что в характере Соколова было перепутать свёртки и взять не тот, а свёрток с бомбой вполне может ждать своего часа где-то в укромном месте. И я бы очень не хотела в этот час пересечься с аспирантом или с кем-нибудь из его товарищей. Судя по тому, что Тимофеев мне ничего не ответил, он тоже сильно сомневался в том, что аспирант хотел лишь пошутить.

— Вы говорили, Филипп Георгиевич, что исследования моего деда до сих пор не повторили, — сказала я, лишь бы перевести разговор на другую тему и прервать нехорошее молчание. — Что вы имели в виду?

— У него была прекрасная методика встраивания лечебного артефакта в тело пациента, — принял подачу Тимофеев.

— А зачем встраивать? — удивилась я. — Насколько я понимаю, достаточно простого контакта с кожей.