– Вши? – в ужасе повторил Рома.

– Они подобны вшам, – со вздохом поправил его Лауренс. И показал пальцем на полоску кожи, которую он срезал с головы трупа и с которой свисали маленькие мешочки, содержащие дохлых насекомых. Веня позеленел, а Маршал прижимал пальцы ко рту.

– Они перескакивают с волос одного человека на волосы другого, а затем зарываются под кожу, – продолжал Лауренс. Он ткнул в одно из насекомых пальцем. Один из стоящих рядом научных сотрудников побледнел, но продолжал с любопытством наблюдать за этим ни на что не похожим вскрытием, происходящим прямо на рабочем столе его шефа. Ничего страшного: Белым цветам приходилось видеть и не такое.

– О боже, – пробормотал Маршал. – Мы могли заразиться.

Венедикт оскорбленно фыркнул.

– Они же дохлые, – сказал он, махнув рукой.

– Это ты заставил меня извлечь одно из них. – Маршал вздрогнул всем своим дородным телом. – Это было так противно…

Рома побарабанил пальцами по столу. В лаборатории было душно, к тому же ночью он плохо спал. И теперь у него раскалывалась голова.

– Господа, господа, перестаньте, – сказал он, пытаясь заставить Веню и Маршала вновь переключить свое внимание на Лауренса, но из этого ничего не вышло.

– Блестящее будущее Белых цветов благодарит тебя.

– Я тебя умоляю, что это будущее будет знать о моем героизме?

Рома переглянулся с Лауренсом и покачал головой. Когда Веня и Маршал разговаривали между собой, встревать было бесполезно. Когда они вместе не замышляли каверзы, между ними неизменно шла перебранка. Они почти всегда пререкались из-за сущих пустяков, не стоящих таких долгих споров, однако это не мешало им спорить до посинения.

– В общем, – сказал Лауренс, когда в их перепалке наступила секундная передышка, – с теми ресурсами, которые у нас есть, мы, вероятно, находимся в более выгодном положении, чем шанхайские больницы. Я бы с удовольствием попробовал разработать лекарство от этой болезни, если тебе угодно.

– Да, конечно. Это было бы замечательно. Спасибо, Лауренс…

– Не спеши благодарить меня. Я не смогу найти средство от этой странной паразитарной инфекции без вашей помощи, молодые люди.

– Мы сделаем все, – заверил его Рома.

– Мне нужно будет провести эксперименты. – Лауренс задумчиво кивнул. – Вы должны найти мне живую жертву этой инфекции.

– Живую… – начал было Маршал, но Рома ткнул его локтем в бок.

– Мы постараемся, – быстро сказал он. – Спасибо, Лауренс. Я правда очень вам благодарен.

Когда Лауренс нехотя кивнул, Рома сделал знак Вене и Маршалу следовать за ним, и они трое вышли из лаборатории. Рома радовался тому, что Маршал ухитряется сдерживаться, пока они идут по коридорам, но, когда они наконец оказались на тротуаре, тот вскипел.

– Какого черта? Как мы, по-твоему, сможем раздобыть для него живую жертву этой хвори?

Рома вздохнул, засунул руки в карманы и двинулся в сторону штаб-квартиры Белых цветов. Веня следовал за ним, а Маршал, которого переполняла энергия, забежал вперед и начал пятиться задом.

– Ты споткнешься о какой-нибудь камешек, – предостерег его Венедикт.

– Ты действуешь мне на нервы, – добавил Рома.

– Мы не сможем узнать, что человек стал жертвой этого помешательства, пока он не начнет отдавать концы, – продолжал Маршал, не обращая внимания на их слова. – А когда это случится, как предотвратить его смерть, пока мы не доставим его в лабораторию?

На мгновение Рома закрыл глаза. А когда открыл их снова, у него было такое чувство, будто его веки весят тысячу тонн.

– Не знаю.

У него все больше болела голова, и он почти не участвовал в разговоре. Когда они дошли до главного здания Белых цветов, он невнятно попрощался. Венедикт и Маршал недоуменно посмотрели на него, затем разошлись, и каждый направился к себе. Его друзья простят его, ведь когда ему бывает нужно подумать, он всегда замолкает. В этом городе шум, что невозможно расслышать даже собственные мысли.

Рома закрыл парадную дверь. Ему нужна тишина, чтобы придумать план.

– Рома.

Он поднял голову, поставив ногу на первую ступеньку лестницы. На площадке второго этажа стоял его отец и сверлил его взглядом.

– Да?

Не говоря ни слова, господин Монтеков протянул руку с листком бумаги. Рома подумал, что отец спустится ему навстречу, когда он начнет подниматься, но тот остался стоять на месте, вынуждая Рому взбежать по ступенькам, чтобы не заставлять его ждать.

На листке были написаны имя и адрес.

– Найди его, – с презрительной усмешкой сказал господин Монтеков, когда Рома поднял глаза, ожидая объяснений. – Согласно моим источникам, за этим идиотским помешательством могут стоять коммунисты.

Рома сжал листок.

– Что? – удивленно спросил он. – Они же уже много лет пытаются получить от нас поддержку…

– И, поскольку мы постоянно отказываем им, – перебил его отец, – они сменили тактику. – Они пытаются устроить тут свою революцию, сокрушив нашу силу до того, как мы им помешаем. Останови их.


Неужели все так просто, и во всем виновата политика? Если истребить бандитов, некому будет сопротивляться. Если заразить рабочих, гнев и отчаяние сделают их восприимчивыми к любой революционной пропаганде. Проще простого.

– Как же я смогу остановить целое политическое движение? – пробормотал Рома, мысля вслух. – Как я…

Отец с силой ударил его костяшками пальцев по голове. Рома отшатнулся, чтобы избежать второго удара. Глупо было размышлять вслух там, где отец мог его услышать.

– Я же дал тебе его адрес, – рявкнул господин Монтеков. – Иди. И выясни, насколько верно то, что мне сообщили.

С этими словами его отец повернулся и снова скрылся в своем кабинете, захлопнув за собой дверь. Рома остался стоять на лестнице, держа в руке листок бумаги и чувствуя, что его головная боль стала еще сильнее.

– Ладно, – с горечью пробормотал он.





* * *


Кэтлин шла по набережной, медленно ступая по твердому граниту. Здесь, вдалеке от порта, было почти тихо, его разноголосый гвалт сменился звуками, доносящимися с верфей и из помещений лесоторговых компаний, в которых рабочий день подходил к концу. Почти тихо, но не покойно. В Шанхае нигде не бывает покойно.

– Лучше поторопись, – пробормотала она себе под нос, посмотрев на свои карманные часы. Скоро солнце начнет заходить, а после наступления сумерек у реки Хуанпу бывало холодно.

Дойдя до хлопкопрядильной фабрики, Кэтлин зашла внутрь не через дверь, а воспользовалась окном бытовки, находящейся в задней части здания. Перерывов у здешних рабочих было мало, но ближе к концу смены они начинали заходить сюда, чтобы немного передохнуть, и, когда Кэтлин пролезла через окно и перекинула ноги внутрь, она увидела перед собой женщину, которая ела из миски рис.

От неожиданности женщина поперхнулась.

– Простите, простите, я не хотела вас напугать! – быстро заговорила Кэтлин. – Не могли бы позвать сюда Да Нао? Речь идет о деле, важном для Алых. Ваш начальник не станет возражать.

– О деле, важном для Алых? – переспросила женщина. На руке у нее был красный браслет, значит, она под защитой Алых, но в тоне ее прозвучало недоверие. Встав, женщина на секунду прищурилась, впившись взглядом в Кэтлин.

Кэтлин машинально дотронулась до своих волос, чтобы удостовериться, что ее челка не растрепалась. Она старалась не дотрагиваться до лица, поскольку по утрам тратила слишком много времени на то, чтобы нанести макияж и придать своей коже бархатистость, а своему подбородку – остроту.

После долгого молчания женщина кивнула и сказала:

– Сейчас.

Оставшись одна, Кэтлин выдохнула. До этой минуты она не осознавала, насколько напряжена. А что, если эта женщина захотела бы узнать, каким образом Кэтлин связана с Алыми? Но это Кэтлин была облачена в шелковое ципао, а на работнице была хлопчатобумажная униформа, которую она, скорее всего, носила уже много лет. Она бы не посмела возражать.

Единственным человеком, который ставил под сомнение ее право на существование, был ее собственный отец.

– Не думай об этом, – пробормотала Кэтлин себе под нос. – Выкинь эти мысли из головы.

Но она уже думала об этом. Об их первой ссоре, когда ее отец прибыл в Париж, узнав, что один из его трех детей заболел.

«Это инфлюэнца, – сказали врачи. – Она может не выжить».

Ее отец был вне себя, он не понял, о чем толковали врачи, поскольку почти не знал французского. А когда Кэтлин попыталась помочь, выйдя с ним в коридор после ухода врачей, чтобы перевести их слова…

– Я даже слушать тебя не могу. – Он смерил ее презрительным взглядом, на лице было написано отвращение. – Пока ты не снимешь это…

– Прекрати, – перебила его она.

Он вскипел. Возможно, дело было в том, что она оборвала его, а, возможно, свою роль сыграл ее слишком повелительный тон.

– Чему тебя вообще учат твои наставники? – рявкнул он – Не смей мне дерзить…

– А то что, Bàba? – спокойно поинтересовалась она. – Что ты сделаешь?

Тысячи лет самым страшным преступление в Китае считалось отсутствие сыновнего или дочернего почтения. Иметь детей, не наделенных xiàoshùn, было участью более горькой, чем смерть. Это означало, что в загробной жизни ты будешь забыт, станешь блуждающим призраком, обреченным на голод, поскольку твои непочтительные потомки не приносят жертв.

Но это отец отправил их сюда, отправил на Запад, где их научат новому, новым идеям, новым представлениям о загробной жизни, не требующим сожжения бумажных денег. И Запад их развратил, но кто в этом виноват?

Ее отцу больше было нечего сказать.

– Уходи, – рявкнул он. – Иди к своим сестрам, а я поговорю с врачами.

Кэтлин не стала возражать. Отойдя и оглянувшись на своего отца, стоящего в коридоре, она подумала о том, не проклинал ли он когда-нибудь вселенную за то, что она забрала у него жену, которая умерла в родах, оставив после себя трех дочерей, трех незнакомок. Кэтлин, Розалинду и Селию.

Девочку, которая всю жизнь была болезненной и слабой.

Девочку, которая должна была стать ослепительной шанхайской звездой.

И девочку, которая хотела только одного – чтобы ее оставили в покое и позволили быть такой, какая она есть.