– Интересно, какая муха ее укусила? – удивился Джордж.





Знакомый незнакомец




– И еще, Бьюла! – крикнула Нэнни. – Прежде чем уйдешь, зайди сюда и поправь мне подушки, эти кресла-качалки такие неудобные.

– Ага, мэм, щас зайду.

Нэнни тяжело вздохнула, взяла газету и пролистала первые страницы, пока не дошла до рубрики «Жизнь общества», а точнее, до колонки местных новостей, поскольку общества как такового в Колинвилле не было.

– Посмотрим-посмотрим, – сказала она, поправляя очки в роговой оправе на внушительном носу. – «Мистер и миссис Йэнси Бейтс собираются в Мобайл навестить родственников». Невелика новость, люди постоянно навещают друг друга, – пробормотала она себе под нос и перешла к объявлениям о смертях, ей всегда доставляло мрачное удовольствие читать этот раздел. День за днем люди, которых она знала всю жизнь, мужчины и женщины, с которыми она вместе росла, умирали один за другим, и она гордилась тем, что сама до сих пор жива, между тем как они, холодные и неподвижные, лежат в своих могилах.

Бьюла вошла в комнату, приблизилась к креслу-качалке, в которой сидела и читала газету мисс Нэнни, вынула подушки из-за спины престарелой хозяйки, взбила их и снова подложила поудобнее ей под спину.

– Так гораздо лучше, Бьюла. Ты же знаешь, что в это время года у меня всегда разыгрывается ревматизм. Это так болезненно, и я чувствую себя такой беспомощной, да, совершенно беспомощной.

Бьюла кивнула понимающе и сочувственно.

– Ага, мэм, уж я знаю, каково это. У меня дядя был, так он раз чуть не помер от этого.

– Слушай, тут в газете написано, что старик Уилл Ларсон умер. Странно, что никто не пригласил меня на похороны и даже не сообщил о его смерти. А ведь мы с ним когда-то были друзьями, знаешь ли, Бьюла, очень хорошими друзьями. – Она игриво покачала головой, подразумевая, конечно, что Уилл Ларсон был одним из легиона ее воображаемых поклонников.

– Ну, – сказала Бьюла, посмотрев на старинные напольные часы, стоявшие у стены, – лучше мне уже пойти к доку за вашим снадобьем. А вы сидите здесь – я мигом.

Она исчезла за дверью, и минут через пять Нэнни услышала, как хлопнула входная дверь. Она снова принялась за газету, попытавшись сосредоточиться на редакционной статье, потом – на статье о предполагаемом строительстве новой мебельной фабрики, но какая-то непреодолимая сила вновь и вновь притягивала ее к разделу некрологов. Она перечла все два или три раза. Да, она знала всех усопших.

Нэнни перевела взгляд на яркие красные и синие языки пламени, плясавшего в камине. Сколько же раз вглядывалась она в этот очаг? Сколько раз холодными зимними утрами вылезала из-под своего пестрого лоскутного одеяла, допрыгивала по ледяному полу до камина и мучительно разжигала его? Тысячи! Она всегда жила в этом доме на главной улице, как до нее ее отец, а до него – его отец. Они были первыми поселенцами, и она гордилась своим наследием. Но все это было уже в прошлом, мать и отец умерли, а старые друзья уходили постепенно, неторопливо, почти незаметно, и едва ли кто-нибудь задумывался о том, что это уходит своего рода династия, династия старой южной аристократии – поселение, деревня, город… Они уходили в ночи, крохотные фитильки их жизней задувала чужая невидимая сила.

Нэнни сбросила газету с колен и закрыла глаза. Тепло и духота в комнате клонили ко сну. И она почти было уже заснула, когда ее разбудил бой дедовских часов: один, два, три, четыре…

Она подняла голову и ощутила какой-то смутный страх: ей почудилось, будто в комнате, кроме нее, кто-то есть. Она потянулась за очками и, надев их, окинула комнату взглядом. Вроде бы все оставалось на своих местах, и стояла мертвая тишина, не было слышно даже, как по улице проезжают машины.

Но когда ее взгляд сфокусировался, она увидела его. Он стоял прямо перед ней. Она даже слегка задохнулась от неожиданности.

– Ах! – воскликнула она. – Это вы?

– Значит, вы меня узнали? – спросил молодой человек.

– Ваше лицо кажется мне знакомым. – Ее голос звучал спокойно, разве что немного удивленно.

– Ничего странного. – Молодой человек говорил уверенно. – Я очень хорошо вас знаю. Помню, видел однажды, когда вы были еще совсем маленькой девочкой, вы были очаровательным ребенком. Разве вы не помните, как я приходил к вашей матери?

Нэнни посмотрела на него тяжелым взглядом.

– Нет, не помню, вы не могли знать мою маму, вы слишком молоды. Я сама уже старуха, а моя мать умерла еще до вашего рождения.

– О, нет-нет. Нет. Я очень хорошо помню вашу мать. Очень разумная женщина. Вы чем-то на нее похожи. Нос, глаза, и у обеих одинаковые белые волосы. Весьма примечательно, весьма! – Мужчина смотрел на нее сверху вниз, у него были очень черные глаза и очень яркие красные губы, словно он накрасил их помадой. Молодой человек показался старой женщине привлекательным, ее манило к нему.

– Теперь я вас вспоминаю. Да, конечно, я была еще совсем маленькой девочкой. Но я вас помню, как-то раз вы пришли и разбудили меня очень поздно, очень поздно той ночью… – Она вдруг ахнула, искорка узнавания и ужаса промелькнула в ее глазах. – Той ночью, когда умерла моя мать!

– Совершенно верно. А у вас выдающаяся память для вашего возраста! – Он намеренно подчеркнул последние слова. – Но вы видели меня с тех пор еще много раз. В ночь, когда ушел ваш отец, и бессчетное число раз потом. Да, да, конечно, мы виделись с вами много раз, и только теперь, в этот момент, нам предстоит познакомиться. Кстати, я только на днях разговаривал с вашим старым другом Уиллом Ларсоном.

Лицо Нэнни побелело, глаза стало нестерпимо жечь, она не могла отвести их от лица мужчины. Она не хотела, чтобы он прикасался к ней: до тех пор пока он ее не коснется, она в безопасности. Наконец она произнесла глухим голосом:

– Тогда вы, должно быть…

– Давайте, милая дама, не будем отклоняться в сторону, – перебил он. – Все будет совсем не так страшно, в сущности, это весьма приятное ощущение.

Она вцепилась в подлокотники кресла и начала судорожно раскачиваться.

– Убирайтесь, – хрипло прошептала она. – Убирайтесь, не смейте ко мне прикасаться! Нет, не теперь! Неужели это все, что я получила от жизни? Это несправедливо. Отойдите! Пожалуйста!

– О! – Элегантный молодой человек рассмеялся. – Мадам, вы ведете себя как ребенок, которому дают касторку, уверяю вас, это ничуточки не неприятно. Просто наклонитесь ко мне, ближе, дайте поцеловать вас в лоб, это будет совершенно безболезненно, вы почувствуете себя такой спокойной и умиротворенной, это все равно что заснуть.

Нэнни отпрянула назад, насколько позволяло кресло. Его накрашенные алые губы все приближались. Ей хотелось закричать, но она не могла даже вздохнуть. Никогда не думала она, что это будет вот так. Она забилась как можно глубже в кресло и плотно прижала к лицу подушку. Но мужчина был силен, она чувствовала, как он вырывает подушку у нее из рук. Его лицо, пухлые губы, эротичный взгляд… Он напоминал гротескное воплощение образа любовника.

Нэнни услышала, как хлопнула входная дверь, и закричала что было мочи:


– Бьюла, Бьюла, Бьюла!

Послышался топот. Она отбросила подушку. Над ней склонялось лицо глядевшей сверху чернокожей женщины.

– Где болит, мисс Нэнни? Худо вам? Хотите, чтоб я позвонила доку?

– Где он?

– Где – кто, мисс Нэнни? Вы про кого?

– Он был здесь, я видела его, он приходил за мной. Ах, Бьюла, говорю тебе, он был здесь.

– Ох, мисс Нэнни, опять у вас эти кушмары.

Фиолетовая искра истерики погасла в глазах Нэнни, она отвела взгляд от встревоженной Бьюлы. Огонь в камине медленно затухал, зловеще вспыхивали последние язычки пламени.

– Кошмар? На этот раз лишь кошмар? Хотела бы я знать.





Луиза





I


Этель украдкой открыла дверь в темный коридор, посмотрела направо, налево. Никого не было, она с облегчением вздохнула, вышла и закрыла за собой дверь. Ну что ж, по крайней мере она проверила, и единственное, что удалось выяснить, так это то, что Луиза либо хранит свою корреспонденцию не здесь, либо сжигает ее. «Все, должно быть, уже внизу, обедают, – подумала она, – скажу, что у меня страшно болела голова».

Она тихонько спустилась по лестнице, быстро пересекла просторный вестибюль, потом террасу и вошла в столовую. В комнате звенели голоса смеющихся и болтающих девочек. Никем не замеченная, она заняла место рядом с мадам, за четвертым столом умеренно претенциозного обеденного зала Академии для девушек мисс Берк.

В ответ на вопросительный взгляд мадам она солгала:

– У меня чудовищно болела голова, я прилегла отдохнуть и, должно быть, задремала, поэтому не услышала колокольчика на обед.

Она говорила с безупречной гладкостью и правильностью интонаций, коих мисс Берк добивалась от всех своих учениц, – юная леди семнадцати лет от роду, с родословной, материальным достатком и, разумеется, в высшей степени блестящим умом. Большинство ее однокашниц, однако, считали Этель весьма глупой в том, что касалось повседневной жизни. Этель же возлагала вину за свою непопулярность на Луизу Симон – француженку, обладавшую изысканной красотой.

Луиза была признана всеми в Академии «первой леди». Девушки ее боготворили, а преподаватели ревниво восхищались как ее умом, так и почти неправдоподобной красотой. Она была высокой, восхитительно сложенной, с темно-оливковой кожей. Гагатово-черные волосы обрамляли лицо и пышными волнами струились к плечам – при определенном освещении они излучали синеватый ореол. Ее глаза, как воскликнула однажды мадам наставница четвертого стола в порыве восхищения, были черны как ночь. Ее искренне любили все – все, кроме Этель и, вероятно, самой мисс Берк, которой не очень нравилось, что девушка оказывает на всю школу такое влияние. Она не считала, что это хорошо как для школы, так и для самой девушки. У Луизы были превосходные рекомендации из «Пти эколь» во Франции и Ментонской академии в Швейцарии. Мисс Берк не встречалась с ее родителями, которые жили в своем шале в Женеве. Все формальности были исполнены при посредничестве некоего мистера Николла, американского опекуна Луизы, от которого мисс Берк ежегодно получала и чек на оплату ее обучения. Луиза приехала в начале осеннего семестра, и через пять месяцев уже вся Академия буквально ела у нее из рук.

Этель презирала эту Симон, которая, по слухам, являлась дочерью французского графа и корсиканки – наследницы богатых родителей. Все в ней было ей ненавистно – ее внешность, ее популярность, малейшие особенности ее характера и манеры поведения. И Этель даже сама не могла понять – почему. Не только из ревности, хотя ревность играла значительную роль, не потому, что она думала, будто Луиза втайне смеется над ней или ведет себя так, словно ее вовсе не существует. Дело было в чем-то другом. У Этель имелись насчет Луизы подозрения, которые никому другому даже в голову не приходили, и она была решительно настроена выяснить, справедливы ли они. Вероятно, Луиза окажется вовсе не такой уж замечательной. Пусть сегодня Этель ничего не нашла в ее комнате, даже какого-нибудь письма – вообще ничего, но она улыбалась, глядя через весь зал на стол, за которым Луиза, весело смеясь и болтая, являла собой центр всеобщего внимания, потому что вечером собиралась кое о чем поговорить с мисс Берк.





II


Старинные напольные часы в приемной мисс Берк, где в нервном ожидании стояла Этель, пробили восемь. При тусклом освещении углы комнаты тонули в темноте – вся атмосфера приемной была холодной и сугубо викторианской. Этель ждала у окна, глядя на первый в этом году снегопад, укрывавший белым серебристым покровом голые деревья и пыльную землю. «Надо будет когда-нибудь написать об этом стихотворение – Этель Пендлтон. «Первый снегопад». Она вымученно улыбнулась и села на стул с гобеленовой обивкой.

На другом конце приемной открылась дверь, и из личной гостиной мисс Берк появилась Милдред Барнетт.

– Доброй ночи, мисс Берк, и огромное спасибо за помощь.

Этель вышла из тени и быстро пересекла приемную. У двери, ведущей в гостиную мисс Берк, она задержалась и сделала глубокий вдох. Она отдавала себе отчет в том, что собирается сказать, – в конце концов, мисс Берк должна знать о ее подозрениях. Этель убеждала себя, что делает это ради блага школы – не более того. Но в глубине души знала, что обманывает себя. Она тихо постучалась и подождала, пока не услышала высокий голос мисс Берк:

– Входите, пожалуйста.

Мисс Берк сидела перед камином с маленькой фарфоровой чашечкой кофе в руке. Другого света в комнате не было, и, усаживаясь на мягкую подушку у ног мисс Берк, Этель подумала, что все это чем-то напоминает мирную идиллическую сценку с рождественской открытки.

– Как мило с вашей стороны навестить меня, Этель, дорогая. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?

Этель чуть не рассмеялась, настолько забавной и ироничной была ситуация. Через пятнадцать минут эта пожилая невозмутимая дама испытает глубокое потрясение.

– Мисс Берк, я случайно узнала кое-что, несомненно, требующее вашего безотлагательного внимания. – Она тщательно выбирала слова и произносила их с той интонацией, которую мисс Берк искренне считала правильной и благородной. – Это касается Луизы Симон. Видите ли, друг нашей семьи, врач, недавно позвонил мне сюда, в школу, и…

Мисс Берк отставила чашечку и в полном изумлении слушала историю, которую рассказывала Этель. Ее величественное лицо раскраснелось. В какой-то момент она прервала девушку, воскликнув:

– Но это не может быть правдой, Этель! В процессе оформления я имела дело с человеком, безусловно заслуживающим доверия, неким мистером Николлом, разумеется, ему известно, что мы никогда не допустили бы подобной… подобной ужасной вещи!