– Да, шеды любят наряжаться, – небрежно махнула рукой Яна. – Сейчас они будут менять оболочки, эти-то две уже скомпрометированы – благодаря тебе, между прочим! Уверена, она снова нацепит что-нибудь броское и наверняка опять станет гулять в женском образе. Такой уж характер.

– А почему ты выбрала этот облик?

Она неожиданно насупилась и резко ответила:

– Взяла, что было из готового. Торопилась.

– Вот как? То есть, окажись под рукой тело мужика лет пятидесяти, с бородой и седой шерстью на пивном животе, надела бы его?

– Пришлось бы.

– И как удачно совпало, что в наличии оказалось тело, соответствующее образу, в котором ты впервые явилась перед Саввой, да?

Яна мрачно зыркнула исподлобья.

– Я знала, какое тело придется взять, ясно? Слышал что-нибудь про ретропричинность? У меня другое восприятие времени и последовательности событий, не забывай.

– А почему не стала менять облик, хотя твоими портретами весь город увешан? Тоже из-за другого восприятия времени?

– Савва привык к этой внешности. Не хотела добавлять сложностей.

Я не стал развивать тему, но сделал мысленно заметку на будущее. Миллиардов лет технологической эволюции в моем активе не было, но годы работы в угрозыске научили чуять вранье за несколько световых лет.

– Ладно, пусть. Но как вышло, что ты подсказала ему решение задачи УБВ?

Она снова порозовела.

– Это моя ошибка. Он не должен был ее решить вовсе, потому и в сфере вероятностей никаких аномальных отклонений, связанных с его работой, не было. Я понятия не имела, над чем именно он там трудится, когда начала с ним общаться в «эфире». Мне просто было интересно, понимаешь?

– Нет.

– Ну и дурак.

Яна состроила капризную гримаску.

– Думаешь, нам не бывает скучно?

– Понятия не имею.

– Бывает, и еще как. Да, мы не люди, но скука – то, что объединяет все виды высокоорганизованного сознания. Может напрочь отсутствовать способность к любви, чувство юмора, склонность к искусствам, даже любознательность, но стоит только разуму достичь определенных пределов в развитии, как он тут же принимается скучать. Вот и мы отнюдь не исключение. Нужно же чем-то наполнять свой досуг.

Мне было забавно поговорить с ним в эфире, потом я бегло посмотрела его профиль в сфере: ну да, математик, гений, судьба интересная, и что с того? Стали общаться. Я и представить себе не могла, что ему одной подсказки – да что там, намека! – будет достаточно для решения. А когда потом при анализе стали обозначаться катастрофические сценарии, причем со все возрастающей определенностью, было поздно. Хуже всего, что и шеды это тоже заметили, а у нас с ними несколько отличаются взгляды на то, какой должна быть судьба человечества. Иф Штеллай и Боб подключились к ситуации и принялись блокировать попытки изменений. Я еле успела переодеться в тело, чтобы они нас не отследили, и увести Савву в убежище. Применение лхаш в НИИ и проход через Лимб на кладбище шеды зафиксировали, но потом потеряли след, зато ваша госбезопасность активизировалась. В итоге я оказалась в дурацком положении: использовать специальные средства не могу, чтобы не обнаружить себя перед шедами, а в физическом теле невозможно бежать и скрываться, потому что КГБ перекрыл все ходы и нас не ищет только слепой и увечный – да и то не факт, учитывая, что Штеллай тоже задействовала свои технические средства поиска, а они не в пример человеческим. Не знаю, сколько сейчас у нее в распоряжении следящих программ, но подключить и отслеживать зрительную информацию от десяти-двенадцати тысяч человек она точно может. Я серьезно рисковала, постоянно выбираясь в город то за едой, то за вещами, а главное – за помощью, но тут шеды меня обошли: двух яшен руах они устранили превентивно, наверное, вычислили через сферу вероятности или агентурно – я не успела их активировать. Мне удалось вступить в контакт с Рубинчиком, он начал что-то предпринимать по своим каналам, но потом Иф Штеллай с Бобом дотянулись и до него.

– Интересно, как они узнали про Борю?

– Да очень просто, – раздраженно отозвалась Яна. – Люди помогли, как обычно. Шеды слушали телефоны милиции и госбезопасности, а какая-то старая карга заметила меня на лестнице у квартиры Рубинчика и сообщила, как принято у вас выражаться, куда следует. Ведьма.

И Яна добавила еще пару совсем непонятных слов, в эмоциональном значении которых тем не менее сомневаться не приходилось. Я представил себе Ядвигу Ильиничну, мирно выгуливающую Пополя в саду Дзержинского или сидящую с книжкой ночью в кабинете покойного мужа, и поспешил вернуться к обсуждению мертвых, дабы не подвергать риску живых – что бы там элохим Яна ни говорила о методах и законах.

– Борю, по-видимому, пытали.

– Хотели узнать, где мы прячемся. Они сначала пытались следить за ним пару дней, но Боре удавалось как-то ускользать. Решили форсировать: напали врасплох, перехватили волевой контроль, заперли в теле и приступили к допросу с пристрастием – а не так просто даже для элохим выдержать то, что с ним проделали, когда находишься в человеческом корпусе и не можешь отключить боль. Счастье еще, что ему удалось как-то выпрыгнуть из окна. – Она вздохнула.

«Ангелом он, конечно, не был…» – вспомнил я слова Кости Золотухина, сказанные над истерзанным телом Бори Рубинчика. Терминология небесспорная; теперь трудно было понять, кем на самом деле являлся злосчастный Борюсик, но зато стало ясно, что и миллиарды лет эволюционного развития не препятствуют увлечениям спекуляцией, фарцовкой, дорогим коньяком и девицами из бара гостиницы «Советская» – особенно если представитель высшего разума действует под прикрытием.

– В общем, положение и так сложилось непростое, – продолжала Яна. – А тут ты еще нарисовался.

– Мне кажется, что нарисовался я очень вовремя. Если мне не изменяет память, как раз в тот момент, когда Боб держал тебя буквально за горло.

– А кто ему в этом помог? Меня шеды так и не засекли, на Савве экранирующая защита, Боря нас не выдал. Мы бы так и сидели там, пока я что-нибудь не придумала бы. Ладно, я тоже виновата: не нужно было разрешать Савве разговаривать с мамой при помощи, скажем так, нестандартного канала связи, но иначе он бы просто ушел домой пешком, вот и все. Он иногда бывает очень упрямым. Пришлось пойти на риски. Я знала, что точку приема шеды зафиксируют – квартира Ильинских – и выводы сделают. Но источник сигнала при импульсно-темпоральной связи можно обнаружить, только если находишься рядом, в радиусе нескольких сот метров. Да, рано или поздно нас бы засекли, но я надеялась продержаться еще неделю, максимум две, пока не найду выход из положения. Но тут некто капитан милиции Адамов проявил чудеса проницательности и прямиком привел шедов в нужное место.

– Вот как?

– Да, вот так. Это как шахматы, Савва не зря такие сравнения любит. Мы делаем ход, шеды тоже, расстановка сил на доске меняется, и кто лучше ее проанализирует, тот и выиграет. Ты уже некоторое время назад появился в поле оценки сферы вероятностей: влез не в свое дело, ориентировки рассылал на Штеллай с Бобом. Я тоже тебя видела, но, каюсь, недооценила. А вот Штеллай такой ошибки не сделала. Они за тобой присматривали, слушали телефоны, чтобы быть в курсе. Сопоставили факты, сделали выводы и к полуночи явились на канал Круштейна, чтобы запеленговать сигнал, когда Савва будет разговаривать с мамой. Почему допустили, чтобы вы там устроили им засаду, не знаю; наверное, получили нужную информацию и перестали обращать на тебя внимание – понятия не имею. Точно могу сказать, что, появись вы чуть позже, когда они уже схватили бы Савву, то отпор был бы куда более жесткий.

Не то чтобы меня все устраивало в ее объяснениях, но задавать вопросы дальше было бессмысленно. Люди, живущие в одном времени и в одном городе, да что там – в одной семье, не всегда могут понять причины поступков друг друга. Почему он или она сделали так, а не иначе? Что за глупость? Как такое можно было придумать? Я бы сделал иначе! Очевидно же, как правильно, а как – нет! Что уж говорить про то, чтобы попытаться объяснить для себя действия не людей, а каких-то незримых выходцев из параллельной реальности, для которых двадцать шесть измерений – родной дом, а прошлое не всегда отличимо от будущего. Человек так устроен, что все хочет постичь с точки зрения собственных смыслов и логики, но надо уметь вовремя остановиться.

– Хорошо, – сказал я. – На сегодня хватит. От меня ты чего хочешь?

– Чтобы ты помог нам спрятаться. Хотя бы на несколько дней, а там я придумаю что-нибудь.

– Здесь? – спросил я и сам понял, как глупо это прозвучало.

Яна отрицательно качнула головой.


– Нет, конечно. Это должно быть такое место, которое очень трудно было бы связать с тобой, во всяком случае не сразу: никаких друзей, сослуживцев, знакомых из ближнего круга и родственников. И тебе придется пойти с нами. Потому что завтра, после того как в четыре утра загрузится обновление сферы вероятностей, шеды узнают, что мы были здесь, и явятся прямиком сюда, а этот визит, уж поверь, тебя не обрадует. Хотя, боюсь, теперь встречи с ними тебе не избежать в любом случае.

За окном дым смешался с серыми сумерками, и в комнате стало темнеть. Я зажег настольную лампу, и желтоватый свет привычно осветил давно знакомую обстановку: вот мой стол, за которым я готовился к экзаменам в Школу милиции, старая, многократно перетянутая, как лицо стареющей эстрадной дивы, тахта – ее я собирался заменить на раскладной диван перед свадьбой, да теперь уж, наверное, не соберусь. Над тахтой небольшой полинялый ковер с тремя мишками в сосновом лесу, тумбочка, книжные полки со знакомыми корешками книг и двумя клееными модельками военных самолетов – следы давних попыток найти себе какое ни на есть хобби. Все было привычно, спокойно и буднично настолько, что даже тоненькая рыжая девочка, устроившаяся сейчас поверх смятого пестрого покрывала, смотрелась тут совершенно естественно и по-домашнему, поместившись в тихом уютном сумраке вместе со всеми миллиардами световых лет, субквантовыми флюктуациями, шедами, элохимами и неминуемой угрозой ядерной войны – все это будто показалось на время откуда-то из-под пыльных обложек с детства любимых фантастических книг, что виднелись за стеклами полок. Я не чувствовал ни страха, ни удивления, ни беспокойства, только какую-то оглушающую усталость, какая обычно бывает после очень длинного и насыщенного событиями дня. Наверное, разумнее всего было бы распрощаться как ни в чем не бывало с интересными, но засидевшимися гостями, а потом позвонить Жвалову или Кардиналу, а то и просто лечь спать. Но Яна не сводила с меня взгляда мерцающих звездных глаз, в соседней комнате по телевизору давно окончились новости и звучала мелодия прогноза погоды, и мне нужно было что-то решать.

Есть такой принцип в логических рассуждениях – нулевая гипотеза: то, что является верным, пока не доказано обратное. Чем-то похоже на презумпцию невиновности. Она помогает полностью абстрагироваться от возможной трактовки множества смыслов, оценивать исключительно эмпирически подтвержденные факты и признается верной, пока критическая масса наблюдений не позволит ее опровергнуть. Сейчас моей нулевой гипотезой являлось то видение ситуации, которое изложила Яна и, что для меня значило куда больше, в чем был убежден Ильинский – умница, гений и человек. В рассказах и объяснениях Яны для меня по-прежнему зияли очевидные логические прорехи, и доверия эта девица, кем бы она ни была, вызывала не больше, чем паренек с открытым и честным взглядом, предлагающий на авторынке купить новые «Жигули» за половину цены. Но вот Савве я верил и доверял принятым им решениям, возможно, потому, что их без преувеличения можно было назвать самоубийственными.

Да и про ядерную войну звучало, честно говоря, очень убедительно.

Так что если оставить за скобками все, чего я не понял, во что не поверил и в чем сомневался, то выбор оставался очень простой: принимать или нет эту нулевую гипотезу как рабочую, а если еще проще – влезть в непростую историю или остаться в стороне. Так получилось, что за всю свою жизнь до этого момента я ни разу не предпочел второго – хотя часто и жалел об этом впоследствии. Совсем недавно – сейчас казалось, что уже месяц назад, не меньше, – я совершенно честно ответил Кардиналу, когда тот спрашивал меня, зачем я дважды подавал заявление в Академию КГБ: «Хотел заниматься настоящим делом», а он, как оказалось, тоже совершенно честно пообещал мне приключение, которое выпадает раз в жизни, и то не всем. И вот сейчас, когда самое что ни на есть настоящее дело в компании с приключением стучались ко мне в двери, немыслимо было просто запереть их и жить дальше, как ни в чем не бывало. Ты же сыщик, Адамов.

– Понимаешь сама, о чем просишь? – спросил я.

– Да, – серьезно ответила Яна. – Я прошу тебя скрыться от собственных коллег и сил государственной безопасности страны вместе с предполагаемым изменником Родины и шпионкой, чтобы спасти мир от ядерной катастрофы без всяких шансов на признание и благодарность.

Отказаться было немыслимо.





* * *


Я заглянул к родителям. Мама сидела на диване, сложив на коленях руки, и на лице ее было сочувственное и немного рассеянное выражение, какое бывает, когда человек делает вид, что слушает другого, но думает о своем. Савва пристроился рядом и тихим, монотонным голосом рассказывал:

– Ну вот, а потом мы переехали в Ленинград…

Мама кивала, глядя куда-то в сторону.

Отец расположился на стуле перед телевизором, на черно-белом экране которого импозантный черт безуспешно пытался решить теорему Ферма, чтобы завладеть душой гениального математика. Когда я вошел, все разом повернулись ко мне.

– Папа, пойдем, перекурим? – предложил я.

Отец поднялся, одернул рубашку, переглянулся с мамой и вышел вместе со мной.

На лестничной площадке между этажами было прохладно и пусто. Из-под приоткрытой крышки алюминиевого бака для пищевых отходов лениво ползла тягучая кислая вонь. Папа обстоятельно размял папиросу, дунул в картонную гильзу, сложил ее гармошкой и не спеша закурил. Некоторое время мы оба молчали, сосредоточенно затягиваясь и выпуская дым в приоткрытую форточку. На лице у отца было то выражение, которое рано или поздно появляется на лицах всех отцов, особенно тех, у которых есть сыновья: твой ребенок влип в крепкие неприятности, ты готов ему помочь, но не знаешь как, хотя решимости тебе не занимать.

– Узнали их? – спросил я.

– А как же, – откликнулся папа. – Аллу Пугачеву реже показывают по телевизору, чем их. Узнали.

Он затянулся так, что затрещал горящий табак в папиросе, и добавил с легкой укоризной:

– Мать испугалась. Мы сначала хотели позвонить, куда полагается, а потом подумали – ты ведь и сам милиционер, приедешь, разберешься, что к чему.

Я бы очень хотел сказать отцу, что разобрался, но мои объяснения его бы вряд ли устроили.

– Папа, ситуация очень запутанная, – честно сообщил я. – Сейчас мне требуется их просто спрятать на время, только не у нас. И не у близких друзей. Надо, чтобы место было надежным, а знакомые – дальними.

Отец серьезно кивнул и задумался.

– Если в Череповец их отправить, к тете Маше?

– Не пойдет: им из города не выбраться. Да и тетя Маша – мамина сестра, близкая родственница. Нет, не то.

– А у Мартыновых спрятать на даче? До Сестрорецка-то доберутся уж как-нибудь.

– Ты с ними когда последний раз виделся?

– С Мартыновыми? Ну так на прошлой неделе, у Сережки день рождения был, мы с мамой ездили…

– Тоже не то. Нужен кто-то, с кем давно не встречались, но кому можно верить.

– Да уж, задача… – проворчал отец, придавил окурок в разрезанной пополам консервной банке на подоконнике и вытащил новую папиросу.

Что-то гулко ухнуло, будто в лифтовой шахте кто-то звучно глотнул. Вздрогнул и загудел, поднимаясь, лифт. Кабина остановилась этажом выше, двери раскрылись и на лестничную площадку вышел какой-то незнакомый мне тип с отпущенными по моде волосами до плеч, в оранжевой рубашке и с маленькой спортивной сумкой «ДИНАМО» через плечо; он посмотрел на нас, что-то буркнул и скрылся за углом коридора. Зазвенели ключи, хлопнула дверь и опять стало тихо.

– Это кто такой? – спросил я. – Кажется, не встречал его раньше.

Отец махнул рукой.

– Понятия не имею. Вроде сын этой… как ее… которая с фокстерьером… или нет… Сколько лет живем, а соседей почти не видим, не говоря уже, чтобы познакомиться. Раньше, помню…

Папа задумался на секунду и вдруг воскликнул: