— Да нет же.

— Я не прекрасная.

— Почему, — разговаривать, стоя на пороге, было глупо, и Томас вошел, аккуратно притворив за собой дверь. — Очень даже прекрасная.

— В каком месте?

— Во всех.

На щеках Уны вспыхнул румянец. Она хотела что-то ответить, возможно, грубое, заставляющее отступить, но не успела.

— Уна, у нас гости? — этот голос, отраженный стенами, заставил поморщиться. Высокий. Нервный. Словно предупреждающий, что хозяйка его — особа весьма трепетная и склонная к истерикам.

Женские истерики Томас переносил с трудом.

— Это Томас. Хендриксон, — Уна поморщилась, но ответила.

И… изменилась?

Определенно. Она вдруг ссутулилась, обняла себя под пиджаком, явно желая стать меньше, незаметней. А женщина, прятавшаяся в тени второго этажа, ступила на лестницу. Сперва Томас увидел ее туфли, весьма аккуратные с круглыми лаковыми носами, на которых посверкивали золотые пряжки.

Ноги в чулках.

Подол платья, прикрывающий колени. Пышные юбки. Широкий пояс. Лиф с двумя рядами пуговиц и кружевной воротник. Волосы, выкрашенные в черный, тщательно уложены. А на губах застыла улыбка.

— Он из Бюро. Пришел… осмотреться.

— Неужели до вас все-таки дошло, что Эшби не так просты?

…тропинка вела в сад.

В дощатый дом, о существовании которого сейчас ничего не напоминало. Но этот дом был! Томас помнит его. И крапиву, которая разрослась густо, поднялась едва ли не в рост человека.

— Осторожней, — мистер Эшби отвел крапиву рукой, а потом открыл дверь и сказал: — Проходи… мне как раз пригодится сторонний взгляд.

И Томас вошел.

— Эй, — кажется, его толкнули. — Эй, что с тобой?

— Господи, Уна, да отвесь ты ему оплеуху. Как был недоумком, так и остался. Впрочем, чего еще ждать? От осинки не родятся апельсинки.

Томас попробовал открыть глаза.

И кажется, покачнулся.

Почему?

Что произошло? Вот он стоял… и стоит, но кажется, что тело парализовано. Он и дышит-то с трудом, а уж чтобы пошевелиться…

— У него, что, кровь из глаз пошла? Только этого не хватало… что ты с ним сделала, Уна?

Визгливый голос заставлял дышать быстрее, и дыхание разгоняло кровь. И пусть хотелось заткнуть эту странную женщину, но Томас заставлял себя слушать.

Не всякое лекарство приятно…

…будет немного больно.

А это откуда? Откуда оно? И кровь из глаз.

— Надо звонить в Тампеску. Возможно, инсульт…

— Как интересно, — протянула злая женщина. А она была зла, теперь Томас видел ее насквозь, этаким красным пятном, которое то сжималось, то расплывалось. — Такой молодой, а инсульт… удивительное совпадение, ты не находишь?

— Или заткнитесь, или помогите. Томас, ты меня слышишь?

— Это будет весьма печально, правда, если молодой человек окажется в той же ситуации, что и моя Зои… тоже, наверное, переутомился…

Его обхватили.

Сдавили. Дернули, лишая опоры, и Томас рухнул бы, если бы ему позволили.

…смотри в глаза, мальчик. Это будет наш с тобой секрет. Большой-большой секрет… один… для нас двоих…


Томас не хочет.

Он устал от секретов… и должен. Если с ним что-то случится, то что скажет Берт? Он ждет. Там. По ту сторону. Пусть говорят, что там ничего нет, но Томас верит. Томас знает, что Берт ждет. И готов ко встрече, но перед лицом колышутся алые-алые розы…

И запах их.

Томас помнит душный, почти тошнотворный запах роз, прикрывающий вонь…

…чего?

Вспышка боли окончательно погасила свет разума.





Глава 31




Я спиной почувствовала неладной. В какой-то миг взгляд миссис Фильчер смягчился, а потом появилось в нем какое-то непонятное удовлетворение.

— По-моему, с ним что-то не то, — сказала она.

И блокнотик свой к груди прижала.

Заглянуть бы в него.

Выбрать момент, когда этот блокнотик останется в комнате, не всегда ж она с ним ходит, и заглянуть. Убедиться, что пишет миссис Фильчер отнюдь не стихи, что…

Я обернулась.

И растерялась.

А потом разозлилась, но это опять же от растерянности. И страха. Томас стал не просто бледен. Он посерел, а вокруг губ появилась характерного вида кайма. Зрачки расплылись, почти вытеснив радужку.

— Томас…

Я позвала его тихо, уже понимая, что не дозовусь. И коснулась. Удивилась тому, до чего холодной вдруг стала его кожа. А еще испарина выступила. И лицо как-то вдруг перекосилось, будто левая половина его хотела улыбаться, а правая — плакать.

Что за…

Он был здоровым.

Он выглядел здоровым. И там, на тропе, и позже. Драконы чувствуют болезнь, да. А Томас… он ведь ни на что не жаловался.

Сволочь.

Нельзя вот так… и кровавые слезы. И что теперь с ним делать? Миссис Фильчер не спешила помогать, но и не уходила. Хотя бы замолчала, потому что слушать ее было невыносимо. Почти также, как тащить отяжелевшее, обмякшее вдруг тело, которое казалось не живым.

Я справилась.

И дотащила до диванчика. Перевалила. Положила на бок, смутно вспомнив, что людей нельзя класть на спину. Или все-таки можно? Только подсунуть под спину подушку и ноги поднять. Почему так? Я не знала, но подушек напихала и под спину, и под ноги. И галстук ослабила. Расстегнула рубашку.

Проверила пульс.

Звонить?

А кому? В полицейский участок? Шериф что-то да соображает в медицине. Да и… может, среди тех, кто должен приехать, врач затесался? Вот только… что они скажут?

Что подумают?

И ладно, чужие мысли — это половина беды, а ведь и предъявить могут, и доказывай потом, что я не виновата, что… просто рядом стояла.

Я справилась с паникой, и дрожь в руках уняла. Стащила пиджак, прикрыла рубашку, на которой виднелась россыпь красных пятен крови, и посмотрела на миссис Фильчер. Та, опустившись на краешек стула, что-то самозабвенно черкала в своем блокноте.

Что?

И почему она настолько спокойна. И выглядит довольной. Слишком уж довольной. Будто…

— Что вы с ним сделали? — тихо спросила я. А миссис Фильчер лишь пожала плечами и ответила:

— Это мне следует спросить, что ты с ним сделала. С ним и с моей бедной дочерью.