Только накормить для начала.

Что там она просила? Торт? Будет ей торт. Только сперва и вправду мяса хороший ломоть. Лука даже знал, куда ее отвезти, правда, имелись смутные сомнения. Такой роскошной женщине не место в забегаловке тетушки Ди, но… мясо там отличное.

И торты дают.

Лука знает. Он тоже торты любит, хотя о слабости этой своей предпочитает помалкивать, потому как несуразно мужчине его возраста и положения любить торты. То ли дело виски односолодовый или еще какие правильные вещи.

— Смотри, во-первых, та история должна была наделать шума. Университеты, как правило, предпочитают не обращать внимания на студенческие дела, пока студенты держатся в определенных рамках. Но парень вышел за рамки.

— Ага.

— Однако ему позволили остаться… почему?

— Скандал был не нужен?

— Не нужен, — согласилась Милдред и все-таки открыла глаза. Лука застыл, уставившись на дорогу. Сиденье было тесным, сама машина слишком уж юркой. — Но какой скандал? Парень-полукровка. Высоких покровителей нет.

— Или мы о них не знаем?

— Или мы о них не знаем, — охотно повторила Милдред. — Достаточно было аннулировать стипендию за поведение, порочащее… в общем, формулировку подобрать не сложно. И жалобу, думаю, Хьюго написал бы, если б слегка надавили.

Это точно.

Был в универе один такой, навроде Хьюго. Нет, может, толстяк и получше будет, чем Чак Пакстон, который отличался болезненной худобой и болезненным же любопытством. Вечно лез, куда не надо, а потом стучал… и жалобы строчил одна за другой.

— Ладно, допустим, он покаялся. Ему пошли на встречу. Но… дальше? Та история с конкурентом. Да одних подозрений хватило бы, чтобы выставить, но парня все равно оставляют. И после скандала с этой… мисс…

— Я записал.

— Спасибо.

Она потрогала ресницы и поморщилась.

— Сыплется, собака…

— Кто?

— Тушь. И глаза чешутся.

— Не красься.

— Страшной буду, — это прозвучало почти обреченно.

— Не будешь.

— Это ты меня просто ненакрашенной не видел, — она с трудом подавила зевок. — Так вот, подобные истории крепко вредят репутации университета. И даже если парень кругом не виноват, если там была большая и чистая любовь, от него все равно избавились бы, просто, чтобы не получить еще проблем.

— Пригрозил, что расскажет?

— Кому? — она потерла пальцы, измазанные черной краской и сдула остатки ее. — Вот смотри, кому и вправду он мог рассказать? Прессе? Да, там обрадовались бы. Такие истории читателям нравятся, отклик имеют всегда. Но… преподаватель уволен. Студент отчислен. И даже благовидный предлог нашли бы…

Пальцы Милдред вытерла платочком.

— Допустим, и вправду в очередной раз скандал давили. Но его могли бы перевести! Не важно, куда, главное, что подальше. Ты бы оставил настолько проблемного студента? Даже не так… проблемные всегда есть. Пьют, гуляют, дебоширят. Это часть жизни. Возраста…

— А ты тоже?

— В смысле?

— Пила, гуляла… дебоширила?

Смотреть Лука старался исключительно на дорогу. В городе было шумно и суетно, и машины заполняли полотно трассы, их стало как-то больше за последние пару лет. Или ему просто кажется?

— Пила… в основном обезболивающие. Гуляла с тросточкой и недалеко. первое время вообще в коляске приходилось. А дебош… какой из меня дебошир?

Оно и вправду. Не вяжется.

Каблуки.

И ноги.

Костюм, сегодня с брюками, что само по себе вызывающе, но еще и брюки эти из какой-то тонкой скользкой ткани, обтекают ноги как-то совсем уж неприлично. Красные туфли на толстом каблуке, который добавлял роста и без того рослой Милдред.


— Но я не о том. Почему его терпели? Ведь терпели же…

— Может, все-таки покровитель имелся?

— Может.

До самого ресторана она молчала. Думала. Точно думала. И Лука не отказался бы заглянуть в мысли ее. Может, и для него место в них нашлось?

Или лучше не лезть?

И вообще… какое это отношение имеет к делу? Верно, что никакого. А запрос он отправит. Пусть пошлют кого побеседовать с университетским начальством, глядишь, и объяснение найдется.

И с преподавательшей этой, у которой любовь приключилась.

Да и по девице, которая самоубилось, дела отыскать надо бы. Если оно вообще было, это дело.

Зачем ему это? Лука точно объяснить не мог. Просто знал, что стоит. Заодно и старого приятеля из отдела по борьбе с наркотиками надо бы дернуть. Услуга за услугу… глядишь, чего и прояснится, ну, помимо того, что покойный был редкостным засранцем.

В заведении матушки Ди пиликала музыка. Старый автомат, примостившийся в углу, хрипел и поскрипывал, время от времени меняя пластинки по собственному желанию.

Пахло едой.

И было на редкость немноголюдно, но это время такое, еще часик-другой и тесно станет.

Милдред огляделась, кивнула сама себе, соглашаясь с чем-то, и столик выбрала в самом дальнем углу. Села спиной к стене, руки сцепила и поинтересовалась:

— А торт тут точно есть?

— Точно.

И торт, и огромная отбивная, посыпанная зеленью столь щедро, что мяса из-за этого укропа не видать было. И картофель, разрезанный на половинки и обжаренный до хруста, политый соусом из топленого масла и сыра.

Горячий кофе.

Салфетки с вышивкой, — матушка Ди еще той рукодельницей была. Тишина, которой музыка вовсе не мешала. Милдред ела сосредоточенно, тщательно пережевывая каждый кусок.

— А мы однажды статую сперли, — зачем-то сказал Лука. — На последнем курсе когда… я как раз перевелся… на новенького, сама знаешь, всех собак спустить готовы были.

— Развлечение.

— Ага… вот… но у меня ж кулаки, — он сжал кулак, и Милдред согласилась, что аргумент впечатляет. — Пару раз подрались, потом вроде и ничего. С одним и вовсе… приятелями стали, да. Он и предложил статую спереть. Но мы пьяные были…

Он замолчал, чувствуя растерянность.

Никогда-то Лука не умел вести светских бесед.

— Статуя большой была? — поинтересовалась Милдред, вилку облизывая.

— В том и дело, что мелкая. Даже не статуя, а так… — он провел ладонью по груди. — Досюдова.

— Бюст?

— Он самый. На постаменте. Обычно на него трусы надевали, красные. Почему — не спрашивай, сам не знаю. А мы решили, что спереть — смешнее. Только кто знал, что он такой тяжеленный? Мы-то от постамента оторвали… вот тоже не помню, как. Помню, что смешно было аж до колик… ну и потом уже не смеялся, когда реставрацию оплатить заставили.

Лука вздохнул и подвинул тарелку с тортом.

Кусок маленький. Надо было два брать. Хотя… он чувствовал себя сытым и ленивым, и даже почти счастливым, потому как место было хорошим.

И время.

И женщина, сидящая напротив.

Она отложила вилку. Взглянула на Луку и сказала тихо:

— Я должна понять, что он был за человеком. И чем именно разозлил Чучельника.

— Влез, куда не просят?

— Нет… тут другое. Личное. Понимаешь, на человека постороннего можно разозлится, но как правило это чувство быстро проходит. И только самые близкие люди способны порождать действительно глубокую ярость. Он ведь не просто его убил.

Странно есть торт и разговаривать об убийствах. Милли вот терпеть не могла, когда Лука, что называется, приносил работу на дом. В ее доме не было места ничему такому, мрачному, нехорошему. А он постоянно забывал.

И притаскивал.

Что настроение мрачное. Что оружие. Что приятелей, которые, не желая вникать в тонкости его, Луки, взаимоотношений с Милли, заговаривали о работе. И Милли огорчалась. Она поджимала губы. И хмурилась. Она становилась такой вежливой и холодной, что дрожь брала.