Выглядел он и вправду погановато. Но мнение свое Томас оставил при себе.
— И даже нашел кого-то. Знаете, туристов приезжает много, но не сюда. Здесь, во-первых, ничего интересного нет…
— Кроме драконов?
Томас вспомнил зубастую пасть, из которой на него пахнуло дымом. И чешую, и гребень, с виду острый… знакомство с драконами? Так себе идея.
— Именно.
— К слову, почему?
— Когда-то эти земли принадлежали Эшби. А мои предки не слишком жаловали чужаков. Потом, позже оказалось, что основной поток идет мимо нас. Когда правительство сделало здесь заказник, то город подпал под ограничение. Здесь просто-напросто запрещен туризм, как таковой, но порой егеря проводят любопытствующих.
Проводят.
Томас кивнул, соглашаясь. И подумал, что зря не взял фотоаппарат. Хотя, конечно, на черно-белом снимке дракон поутратил бы своей красоты, зато память осталась бы. Сейчас расскажи кому, так и не поверят.
— Услуга, как он выразился, эксклюзивная, для тех, кто может позволить себе заплатить.
— А он тоже мог… к драконам?
— Тропы-то он знал. Кто из местных не знает? — Ник потер подбородок, на котором проступила светлая щетина. — Но вот к драконам соваться опасался.
— На Уну рассчитывал?
— Именно. Она любила брата. И редко ему отказывала. Но не в тот раз. Я точно не знаю, что случилось. Подозреваю, что Вихо решил не договариваться с Уной, а просто поставить ее в известность. И напоролся на отказ. Драконы для Уны куда важнее капризов брата. А он не понял. Обиделся. Уехал. И пропал. Сперва я даже решил, что он просто исчез, как это бывало прежде. Да и бури случались. Но они не были неожиданными. То есть, для чужаков-то были, но откуда у нас чужакам взяться?
Вот именно, что не откуда.
— Но после бури появилась Уна. Спросила, не у меня ли Вихо, сказала, что они поссорились. Из-за драконов. И девушки, которую он хотел к этим драконам отвести. Та была пьяна, и Уна отказала. А Вихо… он плохо переносил отказы. Особенно от нее.
— Почему?
— Специфика воспитания. Их мать внушала ему, что только его желания что-то да значат. Он мужчина. А мужчина в семье айоха главный, и не важно, насколько он придурок.
— То есть, ты полагаешь, что Вихо был придурком.
— Форменным, — Ник вновь сцепил руки. — Особенно, когда дело доходило до Уны. Он… как бы это выразиться… он полагал ее своей собственностью. Порой меня это злило.
Но настолько ли, чтобы убить?
И не могло ли статься, что в тот вечер при разговоре с сестрицей Вихо сорвался? Может, руки распустил? Или еще что? Хватило бы этого, чтобы разозлить Ника?
И достаточно ли было этой злости, чтобы убить?
— Она пыталась дозвониться до матушки, но связь здесь по-прежнему… так себе. Особенно, когда буря… вечно провода рвет. Я заехал к миссис Саммерс. Она была уверена, что Вихо у меня. Но он не появлялся!
Его голос заставил официантку обернуться. Впрочем, поняв, что драки не предвидится, она лишь плечиком дернула и вновь вернулась к замусоленному журналу.
— Я поднял поиски. Пришлось использовать имя Эшби. Вихо… он был беспокойным. И шериф не собирался усердствовать. Какой айоха заблудится в пустыне? И какой местный, даже пьяный, сунется в пустыню в преддверии бури?
Вот именно.
— А девушка?
— Что? — Ник моргнул.
— Девушка, — повторил Томас. — Ты сказал, что он был с девушкой. Что с ней стало?
И не удивился, когда Ник ответил:
— Понятия не имею. Из наших никто не пропадал.
Глава 18
Матушка привезла шторы.
Светлые в тонкую коричневую полоску. И скатерть. И половички, которые легли на скрипучие полы так, будто всю жизнь в доме и провели.
Исчезла пыль с полок.
А в доме запахло едой. Нормальной. И запах этот, как ни странно, примирил меня с матушкиным присутствием в доме.
Она же обживалась.
И дело отнюдь не в шторках, которые вяло шевелились на ветру. И не в фарфоровой вазе, принявшей букет полевых цветов. Не в посуде, заполонившей вдруг кухню.
У меня точно не было этих вот голубеньких тарелочек с каймой.
И супницы.
И… и еще какой-то ерунды.
Дело в самом матушкином присутствии, в том, как она держалась, уверенно и спокойно, будто не замечая моего недовольства.
— Дорогая, ужин почти готов. Мой руки. И переоденься, будь добра. Я приготовила платье.
Платье.
Конечно.
Шерстяное. С узким корсажем и пышной юбкой. Цвет вот темно-винный, насыщенный. Поясок. Узорчики по подолу. Я потрогала это великолепие и руки убрала.
Нет уж… куда мне здесь платье?
— Если тебе не нравится, я отошлю. В шкафу висит костюм.
В шкафу царил удручающий порядок. Я коснулась рубашек, которые теперь висели на плечиках и по цвету, от светлых к темным. Ткнула пальцем в стопку маек. И закрыла дверь.
— Зачем ты это делаешь?
— Что именно? Навожу порядок? Мне показалось, что у тебя нет времени, вот я и решила помочь. Чем еще заняться одинокой женщине?
Она была красивой, моя мама. Даже для белых людей, у которых имелись свои представления о красоте. Но… да, я слышала, как ее обсуждали. И гадали, почему не найдет она себе кого. Она ведь могла бы… от отца ей достался дом. И не один. Отец не доверял банкам. Может, оно и правильно. Главное, что деньги он вкладывал в недвижимость, а ее сдавал, что позволяло неплохо жить и ему, и вот теперь матушка не бедствовала.
— Какая ты у меня упрямая, — вздохнула она. — Но руки хотя бы помоешь?
Помою.
В пещерах водятся не только драконы. Да и душ я приняла, смывая пыль, грязь и раздражение, которое сидело где-то внутри вместе с обидой.
Где она была со своей заботой, когда появился Билли?
Нет, ладно, не когда появился. Тогда бы я ее и слушать не стала, признаю честно. Но потом, позже? Неужели не знала, что мне помощь нужна?
Неужели…
…не понимала?
Или…
…тогда я ей была не нужна, как не нужен стал отец в последние годы его жизни? Нет, матушка никому не позволила усомниться в своей любви и преданности, но вся ее забота — кресло, плед и морфий, которого было больше, чем нужно, — фальшь.
И тогда получается…
…что ей надо?
Я выбралась из душа.
Вытерлась.
Обошла платье, которое так и лежало на кровати, дразнило меня вышивкой и посеребренными пуговичками, и открыла шкаф.
Чистые брюки.
Майкла. Рубашка. Рукава я закатала, застегнула пару пуговиц, перекинула косу и, заглянув в обломок зеркала, приклеенный к двери шкафа, кивнула. Ничего не изменилось.
— Рагу. Острое, — матушка поставила тарелку и себе тоже.
Хлеб в плетеной корзинке.
Соус.
— И даже нашел кого-то. Знаете, туристов приезжает много, но не сюда. Здесь, во-первых, ничего интересного нет…
— Кроме драконов?
Томас вспомнил зубастую пасть, из которой на него пахнуло дымом. И чешую, и гребень, с виду острый… знакомство с драконами? Так себе идея.
— Именно.
— К слову, почему?
— Когда-то эти земли принадлежали Эшби. А мои предки не слишком жаловали чужаков. Потом, позже оказалось, что основной поток идет мимо нас. Когда правительство сделало здесь заказник, то город подпал под ограничение. Здесь просто-напросто запрещен туризм, как таковой, но порой егеря проводят любопытствующих.
Проводят.
Томас кивнул, соглашаясь. И подумал, что зря не взял фотоаппарат. Хотя, конечно, на черно-белом снимке дракон поутратил бы своей красоты, зато память осталась бы. Сейчас расскажи кому, так и не поверят.
— Услуга, как он выразился, эксклюзивная, для тех, кто может позволить себе заплатить.
— А он тоже мог… к драконам?
— Тропы-то он знал. Кто из местных не знает? — Ник потер подбородок, на котором проступила светлая щетина. — Но вот к драконам соваться опасался.
— На Уну рассчитывал?
— Именно. Она любила брата. И редко ему отказывала. Но не в тот раз. Я точно не знаю, что случилось. Подозреваю, что Вихо решил не договариваться с Уной, а просто поставить ее в известность. И напоролся на отказ. Драконы для Уны куда важнее капризов брата. А он не понял. Обиделся. Уехал. И пропал. Сперва я даже решил, что он просто исчез, как это бывало прежде. Да и бури случались. Но они не были неожиданными. То есть, для чужаков-то были, но откуда у нас чужакам взяться?
Вот именно, что не откуда.
— Но после бури появилась Уна. Спросила, не у меня ли Вихо, сказала, что они поссорились. Из-за драконов. И девушки, которую он хотел к этим драконам отвести. Та была пьяна, и Уна отказала. А Вихо… он плохо переносил отказы. Особенно от нее.
— Почему?
— Специфика воспитания. Их мать внушала ему, что только его желания что-то да значат. Он мужчина. А мужчина в семье айоха главный, и не важно, насколько он придурок.
— То есть, ты полагаешь, что Вихо был придурком.
— Форменным, — Ник вновь сцепил руки. — Особенно, когда дело доходило до Уны. Он… как бы это выразиться… он полагал ее своей собственностью. Порой меня это злило.
Но настолько ли, чтобы убить?
И не могло ли статься, что в тот вечер при разговоре с сестрицей Вихо сорвался? Может, руки распустил? Или еще что? Хватило бы этого, чтобы разозлить Ника?
И достаточно ли было этой злости, чтобы убить?
— Она пыталась дозвониться до матушки, но связь здесь по-прежнему… так себе. Особенно, когда буря… вечно провода рвет. Я заехал к миссис Саммерс. Она была уверена, что Вихо у меня. Но он не появлялся!
Его голос заставил официантку обернуться. Впрочем, поняв, что драки не предвидится, она лишь плечиком дернула и вновь вернулась к замусоленному журналу.
— Я поднял поиски. Пришлось использовать имя Эшби. Вихо… он был беспокойным. И шериф не собирался усердствовать. Какой айоха заблудится в пустыне? И какой местный, даже пьяный, сунется в пустыню в преддверии бури?
Вот именно.
— А девушка?
— Что? — Ник моргнул.
— Девушка, — повторил Томас. — Ты сказал, что он был с девушкой. Что с ней стало?
И не удивился, когда Ник ответил:
— Понятия не имею. Из наших никто не пропадал.
Глава 18
Матушка привезла шторы.
Светлые в тонкую коричневую полоску. И скатерть. И половички, которые легли на скрипучие полы так, будто всю жизнь в доме и провели.
Исчезла пыль с полок.
А в доме запахло едой. Нормальной. И запах этот, как ни странно, примирил меня с матушкиным присутствием в доме.
Она же обживалась.
И дело отнюдь не в шторках, которые вяло шевелились на ветру. И не в фарфоровой вазе, принявшей букет полевых цветов. Не в посуде, заполонившей вдруг кухню.
У меня точно не было этих вот голубеньких тарелочек с каймой.
И супницы.
И… и еще какой-то ерунды.
Дело в самом матушкином присутствии, в том, как она держалась, уверенно и спокойно, будто не замечая моего недовольства.
— Дорогая, ужин почти готов. Мой руки. И переоденься, будь добра. Я приготовила платье.
Платье.
Конечно.
Шерстяное. С узким корсажем и пышной юбкой. Цвет вот темно-винный, насыщенный. Поясок. Узорчики по подолу. Я потрогала это великолепие и руки убрала.
Нет уж… куда мне здесь платье?
— Если тебе не нравится, я отошлю. В шкафу висит костюм.
В шкафу царил удручающий порядок. Я коснулась рубашек, которые теперь висели на плечиках и по цвету, от светлых к темным. Ткнула пальцем в стопку маек. И закрыла дверь.
— Зачем ты это делаешь?
— Что именно? Навожу порядок? Мне показалось, что у тебя нет времени, вот я и решила помочь. Чем еще заняться одинокой женщине?
Она была красивой, моя мама. Даже для белых людей, у которых имелись свои представления о красоте. Но… да, я слышала, как ее обсуждали. И гадали, почему не найдет она себе кого. Она ведь могла бы… от отца ей достался дом. И не один. Отец не доверял банкам. Может, оно и правильно. Главное, что деньги он вкладывал в недвижимость, а ее сдавал, что позволяло неплохо жить и ему, и вот теперь матушка не бедствовала.
— Какая ты у меня упрямая, — вздохнула она. — Но руки хотя бы помоешь?
Помою.
В пещерах водятся не только драконы. Да и душ я приняла, смывая пыль, грязь и раздражение, которое сидело где-то внутри вместе с обидой.
Где она была со своей заботой, когда появился Билли?
Нет, ладно, не когда появился. Тогда бы я ее и слушать не стала, признаю честно. Но потом, позже? Неужели не знала, что мне помощь нужна?
Неужели…
…не понимала?
Или…
…тогда я ей была не нужна, как не нужен стал отец в последние годы его жизни? Нет, матушка никому не позволила усомниться в своей любви и преданности, но вся ее забота — кресло, плед и морфий, которого было больше, чем нужно, — фальшь.
И тогда получается…
…что ей надо?
Я выбралась из душа.
Вытерлась.
Обошла платье, которое так и лежало на кровати, дразнило меня вышивкой и посеребренными пуговичками, и открыла шкаф.
Чистые брюки.
Майкла. Рубашка. Рукава я закатала, застегнула пару пуговиц, перекинула косу и, заглянув в обломок зеркала, приклеенный к двери шкафа, кивнула. Ничего не изменилось.
— Рагу. Острое, — матушка поставила тарелку и себе тоже.
Хлеб в плетеной корзинке.
Соус.