Эшби сам подошел.
Толкнул дверь. Огляделся. Чихнул и кивнул кому-то, кто скрывался в глубине заведения. Прищурился. Значит, по-прежнему близорук, но очки не носит. Из принципа, что ли? У великолепного Эшби не может быть недостатков, во всяком случае таких, уподобляющих его простым смертным.
— Добрый день, — взгляд Эшби зацепился за Томаса. И он кивком ответил на кивок. Взмахнул рукой, подзывая девицу, которая не стала ни приветливей, ни бодрее. — Будьте добры, блинчики с кленовым сиропом, кофе без кофеина…
— Здоровье блюдешь?
— Какое тут здоровье, — Ник сел, не спросив разрешения. — Просто с кофеином здесь куда более мерзкий варят. А этот и ничего вроде… привет, давно не виделись.
— Давно.
— Ты вырос.
— Да и ты тоже… не узнать.
И вправду не узнать.
Куда подевался неловкий рыхлый толстяк с плохой кожей? Его вечно сыпало, и прыщи расползались по щекам, уходили куда-то под волосы, а те, которые не уходили, Ник имел обыкновение расчесывать. И прыщи лопались, а на месте их возникали мелкие язвочки.
Сейчас кожа была почти ровной.
Темной.
Загорелой дочерна. А вот волосы, напротив, светлыми, как у всех Эшби. И черты лица будто выправились. Томас не помнил, чтобы прежде у Эшби был такой вот ровный нос с аккуратной горбинкой. Или вот губы… куда делись те, пухлые, будто вывернутые?
Щеки ушли.
Шея появилась.
Плечи… и талия. И вообще бабы таких любят, причем даже безотносительно денег.
…кроме этой конкретной, которая подошла и молча скинула на стол тарелку с блинами, щедро политыми сиропом. К ним встала кружка с кофе.
— Ты здесь из-за тех тел, которые откопали на дороге? — тарелку Ник подвинул к себе, наклонился, принюхиваясь.
А вот от самого попахивало то ли серой, то ли еще какой химией.
— Откуда?
— Так ведь места такие, если не забыл. У Марлин кузен служит в полиции, их в оцепление позвали. Федералы опять же. Там федералы, тут федерал. Одно с другим стыкуется. Когда арестовывать станешь?
— Тебя?
Блины были неплохими.
Вот это всегда удивляло Томаса. Место с виду убогое, а готовили вполне себе неплохо. Правда, кофе был исключением. Или это потому, что стоило брать без кофеина?
— А кого еще? Ты же обо мне выспрашивал.
И улыбочка такая, издевательская, будто знает, что толку от этих расспросов никакого, что предположения — это еще не доказательства. Умник.
Всегда был умником.
И мисс Уильямс млела… или не от ума, а в надежде, что старый Эшби, увидев этакую любовь к сыну и наследнику, переступит через принципы? Тогда зря… интересно, жалеет ли она? Наверняка. Любая женщина жалела бы, а уж теперь…
— О Чучельнике слышал? — Томас пилил блин ножом, но тупой, тот лишь елозил по тесту, размазывая сироп. — Он вернулся. Похоже, что вернулся. И если так, то скоро здесь станет тесно.
— Почему здесь?
— Не только здесь.
А взгляд у Эшби изменился. Сделался… мрачнее? Строже?
— А Вихо?
— Расскажешь про дружка?
— А ты?
Волосы Эшби не стриг, собирал в хвост, который перевязывал лентой. Странно. И… глупо? Или он один из этих придурочных хиппи, которые за мир во всем мире? Тогда как оно сочетается с Чучельником?
Или маска?
Или…
— Тайна следствия…
— Не пыжься, тебе не идет, — Эшби управлялся с блинчиками легко. И кофе пил, не прихлебывая. Вот у Томаса так не выходило. — Что до Вихо, то… он очень сильно изменился. Мы приятельствовали, но скорее вынужденно. Так хотел отец.
А вот это что-то новенькое.
— Вряд ли ты его помнишь…
— Отчего же? Помню распрекрасно. Он меня лечил.
— И не только тебя, — сказано это было с грустью. А вот когда собственный предок Томаса покинул грешный мир, он ощутил разве что досаду, потому как была эта смерть крайне несвоевременной. И означала лишь очередную ссору с родней.
Надо будет заглянуть.
Ему не обрадуются, но и если не заглянет, не поймут.
— Его… уважали, — пальцы Ника стиснули нож, и показалось, что сейчас тот согнется.
Но нет.
— И любили, чего уж тут. Он действительно заботился о городе. О людях. Понимаешь, он считал Долькрик своим.
— Так уж и своим?
— Он был очень увлечен прошлым. Несоразмерно увлечен. Семейное древо. Предки. Ты знаешь годы жизни своего прадеда?
— Я и имени-то не знаю.
— А я вот знаю. Имена. Годы жизни. Деяния. Награды, которыми их отмечали. Я прочитал все дневники, некоторые заучивал наизусть.
Ага, то есть, собственный папаша Томаса был еще не самым долбанутым человеком в городишке. Если разобраться, нормальным он был.
Обыкновенным.
И о семье заботился в меру своего разумения. И если б Томасу не повезло убраться, он стал бы точно таким же. Надо будет на кладбище заглянуть, принести вискаря, сказать что-нибудь этакое. Не для покойника, для себя, чтоб избавиться от той мути, которая вдруг внутри появилась.
— Некогда эти земли принадлежали моему роду. И город был построен Эшби. И люди, которые здесь живут, их предков привез мой предок и наделил землей, взамен взяв клятву вечной службы, — глаза Ника прикрылись, а голос стал жестким.
И лицо окаменело.
— Они все забыли и о клятве, и о службе, а вот отец помнил. Так вот, когда я подрос достаточно по его мнению, чтобы обходиться без няньки, он ее отослал.
А ведь для самого Ника прошлое вполне живо.
И не прошлое оно.
Вон как губа дернулась, то ли на улыбку, то ли на оскал.
— Мне было пять. Отец почти постоянно в отъезде. Огромный дом. Пустота. И чудовища, которые в этом доме обретались. Я никогда не отличался храбростью.
— Меня как-то в погребе заперли. За то, что подрался. На три часа. Я крыс там слышал. До сих пор крыс ненавижу.
— Понимаешь, значит, — Ник кивнул. — Крысы у нас не приживались… а я… мне определяли уроки, которые следовало сделать. И я сидел в классной комнате. Затем спускался в библиотеку. Иногда выбирался в сад. В саду было не так страшно. От страха с учебой не ладилось. Это расстраивало отца.
— Порол?
— Что? Нет, конечно. Это слишком по-плебейски. Вот без ужина оставить мог. Или запретить выходить из комнаты, пока не выучу урок. Или… не суть важно, главное, что я был один. И поэтому, когда отец привел Вихо, я обрадовался.
Радостным сейчас Ник не выглядел.
Он сцепил руки, и тонкие пальцы его побелели от напряжения.
— Раньше так было принято, заводить компаньонов из низшего сословия. Мальчики росли вместе, но после один становился господином и рыцарем, а второму приходилось служить оруженосцем. У девочек примерно так же.
А шрам откуда появился? Этот тонкий, охватывающий ладонь белесой петлей.
Спросить?
Или не прерывать поток откровений.
— Вихо был совсем не таким, как я. Отец сказал, что мне пора учиться управлять людьми, на деле же вышло, что это Вихо командовал мной. Он не боялся ничего и никого, — руки расцепились, и Ник погладил шрам. — Он потащил меня в подвал, и мы исследовали все бочки, все сундуки, и обрушили полки с соленьями. Потом три дня сидели на хлебе и воде, да… мы поднялись на чердак и вновь перевернули там все вверх дном… знаешь, отец позволял ему.
Это было сказано с задумчивостью или даже с удивлением.
Толкнул дверь. Огляделся. Чихнул и кивнул кому-то, кто скрывался в глубине заведения. Прищурился. Значит, по-прежнему близорук, но очки не носит. Из принципа, что ли? У великолепного Эшби не может быть недостатков, во всяком случае таких, уподобляющих его простым смертным.
— Добрый день, — взгляд Эшби зацепился за Томаса. И он кивком ответил на кивок. Взмахнул рукой, подзывая девицу, которая не стала ни приветливей, ни бодрее. — Будьте добры, блинчики с кленовым сиропом, кофе без кофеина…
— Здоровье блюдешь?
— Какое тут здоровье, — Ник сел, не спросив разрешения. — Просто с кофеином здесь куда более мерзкий варят. А этот и ничего вроде… привет, давно не виделись.
— Давно.
— Ты вырос.
— Да и ты тоже… не узнать.
И вправду не узнать.
Куда подевался неловкий рыхлый толстяк с плохой кожей? Его вечно сыпало, и прыщи расползались по щекам, уходили куда-то под волосы, а те, которые не уходили, Ник имел обыкновение расчесывать. И прыщи лопались, а на месте их возникали мелкие язвочки.
Сейчас кожа была почти ровной.
Темной.
Загорелой дочерна. А вот волосы, напротив, светлыми, как у всех Эшби. И черты лица будто выправились. Томас не помнил, чтобы прежде у Эшби был такой вот ровный нос с аккуратной горбинкой. Или вот губы… куда делись те, пухлые, будто вывернутые?
Щеки ушли.
Шея появилась.
Плечи… и талия. И вообще бабы таких любят, причем даже безотносительно денег.
…кроме этой конкретной, которая подошла и молча скинула на стол тарелку с блинами, щедро политыми сиропом. К ним встала кружка с кофе.
— Ты здесь из-за тех тел, которые откопали на дороге? — тарелку Ник подвинул к себе, наклонился, принюхиваясь.
А вот от самого попахивало то ли серой, то ли еще какой химией.
— Откуда?
— Так ведь места такие, если не забыл. У Марлин кузен служит в полиции, их в оцепление позвали. Федералы опять же. Там федералы, тут федерал. Одно с другим стыкуется. Когда арестовывать станешь?
— Тебя?
Блины были неплохими.
Вот это всегда удивляло Томаса. Место с виду убогое, а готовили вполне себе неплохо. Правда, кофе был исключением. Или это потому, что стоило брать без кофеина?
— А кого еще? Ты же обо мне выспрашивал.
И улыбочка такая, издевательская, будто знает, что толку от этих расспросов никакого, что предположения — это еще не доказательства. Умник.
Всегда был умником.
И мисс Уильямс млела… или не от ума, а в надежде, что старый Эшби, увидев этакую любовь к сыну и наследнику, переступит через принципы? Тогда зря… интересно, жалеет ли она? Наверняка. Любая женщина жалела бы, а уж теперь…
— О Чучельнике слышал? — Томас пилил блин ножом, но тупой, тот лишь елозил по тесту, размазывая сироп. — Он вернулся. Похоже, что вернулся. И если так, то скоро здесь станет тесно.
— Почему здесь?
— Не только здесь.
А взгляд у Эшби изменился. Сделался… мрачнее? Строже?
— А Вихо?
— Расскажешь про дружка?
— А ты?
Волосы Эшби не стриг, собирал в хвост, который перевязывал лентой. Странно. И… глупо? Или он один из этих придурочных хиппи, которые за мир во всем мире? Тогда как оно сочетается с Чучельником?
Или маска?
Или…
— Тайна следствия…
— Не пыжься, тебе не идет, — Эшби управлялся с блинчиками легко. И кофе пил, не прихлебывая. Вот у Томаса так не выходило. — Что до Вихо, то… он очень сильно изменился. Мы приятельствовали, но скорее вынужденно. Так хотел отец.
А вот это что-то новенькое.
— Вряд ли ты его помнишь…
— Отчего же? Помню распрекрасно. Он меня лечил.
— И не только тебя, — сказано это было с грустью. А вот когда собственный предок Томаса покинул грешный мир, он ощутил разве что досаду, потому как была эта смерть крайне несвоевременной. И означала лишь очередную ссору с родней.
Надо будет заглянуть.
Ему не обрадуются, но и если не заглянет, не поймут.
— Его… уважали, — пальцы Ника стиснули нож, и показалось, что сейчас тот согнется.
Но нет.
— И любили, чего уж тут. Он действительно заботился о городе. О людях. Понимаешь, он считал Долькрик своим.
— Так уж и своим?
— Он был очень увлечен прошлым. Несоразмерно увлечен. Семейное древо. Предки. Ты знаешь годы жизни своего прадеда?
— Я и имени-то не знаю.
— А я вот знаю. Имена. Годы жизни. Деяния. Награды, которыми их отмечали. Я прочитал все дневники, некоторые заучивал наизусть.
Ага, то есть, собственный папаша Томаса был еще не самым долбанутым человеком в городишке. Если разобраться, нормальным он был.
Обыкновенным.
И о семье заботился в меру своего разумения. И если б Томасу не повезло убраться, он стал бы точно таким же. Надо будет на кладбище заглянуть, принести вискаря, сказать что-нибудь этакое. Не для покойника, для себя, чтоб избавиться от той мути, которая вдруг внутри появилась.
— Некогда эти земли принадлежали моему роду. И город был построен Эшби. И люди, которые здесь живут, их предков привез мой предок и наделил землей, взамен взяв клятву вечной службы, — глаза Ника прикрылись, а голос стал жестким.
И лицо окаменело.
— Они все забыли и о клятве, и о службе, а вот отец помнил. Так вот, когда я подрос достаточно по его мнению, чтобы обходиться без няньки, он ее отослал.
А ведь для самого Ника прошлое вполне живо.
И не прошлое оно.
Вон как губа дернулась, то ли на улыбку, то ли на оскал.
— Мне было пять. Отец почти постоянно в отъезде. Огромный дом. Пустота. И чудовища, которые в этом доме обретались. Я никогда не отличался храбростью.
— Меня как-то в погребе заперли. За то, что подрался. На три часа. Я крыс там слышал. До сих пор крыс ненавижу.
— Понимаешь, значит, — Ник кивнул. — Крысы у нас не приживались… а я… мне определяли уроки, которые следовало сделать. И я сидел в классной комнате. Затем спускался в библиотеку. Иногда выбирался в сад. В саду было не так страшно. От страха с учебой не ладилось. Это расстраивало отца.
— Порол?
— Что? Нет, конечно. Это слишком по-плебейски. Вот без ужина оставить мог. Или запретить выходить из комнаты, пока не выучу урок. Или… не суть важно, главное, что я был один. И поэтому, когда отец привел Вихо, я обрадовался.
Радостным сейчас Ник не выглядел.
Он сцепил руки, и тонкие пальцы его побелели от напряжения.
— Раньше так было принято, заводить компаньонов из низшего сословия. Мальчики росли вместе, но после один становился господином и рыцарем, а второму приходилось служить оруженосцем. У девочек примерно так же.
А шрам откуда появился? Этот тонкий, охватывающий ладонь белесой петлей.
Спросить?
Или не прерывать поток откровений.
— Вихо был совсем не таким, как я. Отец сказал, что мне пора учиться управлять людьми, на деле же вышло, что это Вихо командовал мной. Он не боялся ничего и никого, — руки расцепились, и Ник погладил шрам. — Он потащил меня в подвал, и мы исследовали все бочки, все сундуки, и обрушили полки с соленьями. Потом три дня сидели на хлебе и воде, да… мы поднялись на чердак и вновь перевернули там все вверх дном… знаешь, отец позволял ему.
Это было сказано с задумчивостью или даже с удивлением.