У меня выходной, но Руби и Флора на дежурстве. Брожу по тихому дому в поисках какой-нибудь еды. Заглядываю в комнату Флоры, заваленную мусором, бумагой, нестираной одеждой и учебниками, разбросанными на полу. Слушаю радио. Читаю газеты. Потом решаю, что должен что-то сделать, извлечь хоть какую-то радость из свободного дня. Ну что? Пока я пытаюсь решить, не слишком ли жалким буду казаться, в одиночестве сидя в кино, у меня звонит телефон. Это сестра.

К слову, моя сестра Элен гораздо умнее меня. По этой причине она и не стала врачом. Постоянные смерти, депрессия, недостаток сна – нет, это не для нее. Она занимается рекрутингом: находит для людей их идеальную работу. Подбирает нужных сотрудников для каждого работодателя. Это прекрасная должность с восьмичасовым графиком, собственным рабочим столом и обеденными перерывами. Перерывами! Только представьте: специальным временем, отведенным для еды!

– Что поделываешь? – спрашивает она с жизнерадостностью и энтузиазмом человека, которому не пришлось вчера весь день совать указательный палец незнакомцам в задний проход.

– Ничего, – говорю я.

– Класс! – отвечает она.

Боже, терпеть не могу довольных людей!

– Хочешь завтра вместе пообедать? – спрашивает сестра.

– Дай-ка мне проверить ежедневник… ох нет, я не могу, завтра буду весь день умирать от переутомления, – язвлю ей в ответ.

Намек она игнорирует.

– Может, старший братик не откажется встретиться с младшей сестричкой за воскресным ланчем?

Я чувствую подвох. Сестра всего на 15 месяцев младше меня и признает это только в случаях, когда ей что-нибудь нужно.

– Чего ты хочешь, Элен? – спрашиваю я.

В ответ она изображает оскорбленную невинность.

– Что, разве нельзя младшей сестре позаботиться о старшем брате? Нельзя проследить, чтобы он хорошо поел, ведь теперь он на ответственной работе, настоящий доктор? Нельзя отвести его на ланч, чтобы он подкрепился и набрался сил?

Я слишком устал, чтобы напоминать, что отлично ее знаю.

– Ладно, встречаемся в Five Bells завтра в час дня.

Наверняка у нее сыпь или что-нибудь в этом роде, и она хочет, чтобы я посмотрел.



Воскресенье, 12 октября

– Ты не посмотришь, что это такое? – просит сестра, демонстрируя мне сыпь на животе.

Я так и знал. Бросаю взгляд на часы: еще только 13:10. Могла подождать хотя бы до десерта.



Понедельник, 13 октября

Снова на дежурстве. Пейджер сигналит, кажется, уже в тысячный раз. Смотрю, откуда вызов: отделение 4. Иду туда. Меня встречают две медсестры: по их лицам можно подумать, что они охраняют логово гангстеров. Я робко улыбаюсь, но обе в ответ лишь поджимают губы. «Не будьте со мной так суровы, – думаю я, представляясь, – я же не сделал ничего плохого… пока…»

– У нас к вам дело, – говорит одна из них, поднимая бровь.

Вторая делает то же самое. Подозреваю, что они тренируются во время перерывов.

– Двенадцатой кровати, – продолжает первая, – нужно поставить трехходовой катетер Фолея.

«Хм, лучше бы вам позвать кого-то, кто хотя бы знает, о чем идет речь», – думаю про себя, но присутствующим решаю этого не сообщать.

– Так, понятно, но, видите ли, я не совсем, как бы это сказать, в ладах с этим конкретным видом катетеров.

В ответ – гробовое молчание.

– Значит, сегодня придется его освоить, – говорит первая медсестра.

Интересно, вторая вообще разговаривает?

– А вы не могли бы сами его поставить? – стараюсь придать голосу максимальную непринужденность.

– Мы пробовали поставить обычный, но нужен трехходовой, для ирригации, а он большой. Стоит к ней подойти, и она начинает кричать.

О нет, это уже чересчур. Сейчас два часа ночи. Колени у меня подгибаются.

– Простите, вы сказали «она»? – переспрашиваю я.

Видите ли, ставить уретральный катетер мужчине – уже не самая приятная работенка. Но там хотя бы легко найти отверстие: берешься за гениталии, нащупываешь кончик и готово. Женщины же устроены совсем по-другому. Во время учебы я имел удовольствие поставить пару уретральных катетеров пациентам мужского пола, но женщины неизменно возражали против юношей-практикантов. К сожалению, они не понимали, что все когда-то случается в первый раз, и если не позволить нам потренироваться в хорошей клинике под присмотром консультанта, мы будем осваивать эту процедуру сами. Среди ночи. Под бдительным оком двух враждебных медсестер.


Разворачиваюсь и иду к кровати, сопровождаемый моей неразлучной парочкой, которая держится словно конвой, ведущий приговоренного на казнь. У миссис Даути старческое слабоумие. Она поступила с непроходимостью кишечника, а теперь у нее развилась еще и почечная недостаточность. Заслышав в темноте мое приближение, она отчаянно визжит. Другие пациенты начинают ворочаться в постелях. Они еще не знают, какой их ожидает концерт…

– Держи ее ноги, или она опять тебя лягнет! – кричит «говорящая» медсестра. «Немая» подчиняется, хватая пациентку за согнутое колено и подтягивая его к груди. Я делаю очередную попытку ввести катетер. Мы бьемся с ним уже 20 минут. Я весь в смазке, сестры в смазке, даже другие пациенты уже в смазке.

– Можно мне еще тюбик геля? – спрашиваю я.

– Вы что, издеваетесь? Вы на одну пациентку извели больше смазки, чем мы тратим за неделю!

Склонившись между ног миссис Даути, я задираю голову, и на мгновение меня ослепляет свет прикроватной лампы.

– Просто дайте его сюда, – говорю, понимая, что довольно трудно выглядеть солидно со смазкой на лице. Сестра подчиняется и приносит мне непочатый тюбик. Я еще раз окидываю взглядом зону боевых действий: отверстие – вот оно. Вспоминаю занятие в университете, на котором кто-то сказал «цельтесь выше». Обычная ошибка студентов – случайно попасть катетером во влагалище, что никак не поможет отвести жидкость из мочевого пузыря. «Целься выше», – говорю я себе и проталкиваю конец катетера в розовую выпуклость прямо перед моими глазами (понимаю, что подробности не самые приятные, но только представьте, каково было мне!). Кончик проходит вперед примерно на сантиметр и снова застревает. Черт побери! Ничего не понимаю. Вот отверстие уретры, вот катетер, ну почему он не пролезает дальше? А он не пролезает. Приходится признать свое поражение.

– Мне очень жаль, миссис Даути, – говорю я, хотя она, похоже, уже заснула. – Придется обратиться за помощью.

Прохожу дорогой позора к телефону и вызываю Старую Кошелку.

– Что тебе? – спрашивает она, не тратя времени на приветствия.

Я объясняю проблему, и она, не говоря ни слова, бросает трубку. Стою возле аппарата на сестринском посту. Прошу: «Кошелка, приходи. Пожалуйста». Она появляется пару минут спустя.

– Надеюсь, тут правда что-то серьезное, – говорит она.

«И вам тоже доброе утро. Да-да, у меня все в порядке, спасибо, что спросили», – произношу одними губами, когда она проходит мимо. Я следую за ней.

– Смотрите, – гордо объявляю, показывая на уретру, – я пытался ввести катетер Фолея, но он не проходит.

Старая Кошелка берет катетер и тут же попадает внутрь.

– Но как же… но… – бормочу я.

Кошелка оборачивается ко мне; медсестры маячат у нее за спиной.

– Поздравляю, доктор Пембертон. Вы только что потратили 30 минут, пытаясь ввести катетер этой женщине в клитор.

Зажмуриваюсь от стыда.

– С учетом ваших познаний в женской анатомии мне остается только поблагодарить бога, что я не ваша любовница, – говорит она своим обычным суровым тоном, проходя мимо меня к выходу.

«Ну, я и сам благодарю бога, что вы не моя любовница», – отвечаю я мысленно, опять предпочитая оставить свое мнение при себе.



Среда, 15 октября

Прошу, прошу, пускай, наконец, медсестры перестанут говорить обо мне исключительно как о парне, который пытался воткнуть катетер пациентке в клитор. Это уже не смешно. С Джорджем Клуни в «Скорой помощи» такого бы никогда не случилось.



Четверг, 16 октября

Как было бы здорово, цари в нашем мире справедливость. Тогда болели бы только плохие люди. А хорошие жили бы долго и счастливо, не зная страданий. Однако все устроено совсем по-другому. Жизнь несправедлива и бессмысленно притворяться, что это не так. Тем не менее иногда мне ужасно хочется взбунтоваться против этой несправедливости.

Прошлой ночью в больницу поступил Майкл. Его кишечник перестал работать, потому что буквально завернулся петлей. Кроме этого, у Майкла пневмония. Ему сделали срочную операцию, чтобы распутать кишечник и перерезать спайки, из-за которых развилась непроходимость. Не исключено, что он умрет. Ему 14 лет. Естественно, возраст не имеет значения – будь вам 14 или 44, жизнь – это жизнь. Но в 14 лет вы еще ничего не могли сделать, чтобы такое заслужить.

Дело в том, что Майкл попадает к нам не в первый раз. Все в больнице его знают. Он родился с отверстием в диафрагме, мышце под легкими, которая помогает им расширяться и сужаться во время дыхания. Через это отверстие кишечник проник в грудную клетку, заняв место легких. В результате легкие не развивались, и пришлось делать операцию. При анестезии возникли осложнения, и пострадал мозг. Никто не был виноват, такое иногда случается. Теперь Майкл плохо владеет руками и ногами, его речь нарушена, и он страдает недержанием, так что вынужден носить подгузники. Кишечник так и не начал работать полноценно, он постоянно болит и из-за операций плохо усваивает питательные вещества, поэтому Майкл истощен, выглядит, как мешок с костями.

На обходе я перечитал его карту. Мать парнишки стояла возле кровати. Она выглядела перепуганной, расстроенной и беспокойной, постоянно суетилась вокруг сына, пока хирурги с ними говорили. Сам он смотрел в потолок, не интересуясь разговором. Некоторым из нас он сделал знак отойти – ему не нравилось, что вокруг толпится народ, словно на викторианской ярмарке уродцев.

Я вспомнил себя в 14 лет: неприятности в школе из-за плохого поведения, походы в боулинг и в кино, попытки проникнуть с друзьями в паб, откуда нас немедленно выгоняли. Майкл всю жизнь скитался по больницам. Мать ухаживала за ним, и он всегда осознавал, чем ей обязан и насколько унизительно такое положение. В четырнадцать хочется быть независимым, нарушать правила, ходить по краю, а вовсе не просить мать тебя вымыть, когда ты обделался, или терпеть бесконечные медицинские осмотры.

Мне стало его до ужаса жалко, ведь он не сделал ничего, чтобы такое заслужить, а я ничем не мог ему помочь. Сильнее всего мне в глаза бросилась одна деталь: над его верхней губой пробивались усики – тонкие темные волоски подростковой щетины. Ему пора было начать бриться, но кто мог его этому научить? Мать носилась с ним, как с малышом, не отдавая себе отчета в том, что он уже вырос. Это было словно финальное унижение, напоминание о том, что он полностью зависит от других и никогда не повзрослеет, не станет нормальным. Никто не виноват, но до чего несправедливо!



Пятница, 17 октября

Снова заглянул к Труди на еженедельную чашку чая.

– Ты что-то похудел, – заметила она, когда я вошел в кабинет.

Я посмотрелся в зеркало, висевшее на двери изнутри. Труди была права, я действительно отощал. В первые несколько недель я еще испытывал голод и переживал, что не могу спокойно пообедать, а ужинаю не раньше десяти вечера, слишком усталый и сонный, чтобы жевать, а уж переваривать съеденное – и подавно. Однако вскоре я привык пропускать обеды или, в лучшем случае, перекусывать на ходу, как хомяк, чем придется. Со временем первоначальный голод отступил, сменившись постоянным ощущением дискомфорта в желудке, сопровождавшим меня в рабочие часы. Собственно, я не ел нормально даже в выходные, потому что ради сна зачастую пропускал и завтрак, и обед.

– Тебе срочно нужен эклер, – сказала Труди, вытаскивая один из своей бездонной сумки.

Стоило разочек откусить, как голод тут же вернулся, и я с аппетитом доел пирожное, пока Труди, как обычно, сообщала всем, кто пытался вызвать меня по пейджеру, что я на совещании.