Понедельник, 3 ноября
Поскольку ванная у нас одна на троих, по утрам из-за нее часто возникают споры, но сегодня происходит что-то новенькое. Руби сидит там уже бог знает сколько времени; я и представить не могу, что она там делает. Флора ушла на работу довольно давно, так что я спускаюсь вниз и выливаю из чайника остатки чая, который она заваривала, в кружку. Чай мутный, но я уже перестал обращать внимание на такие вещи. Когда я поднимаюсь обратно, Руби все еще в ванной.
– Чем ты там занимаешься? – спрашиваю ее. – Давай, нам надо на работу, а я еще не принимал душ.
– Минутку, – следует ответ из-за двери.
Там стоит странная тишина: ни шума воды, ни шуршания зубной щетки.
«Подозрительно, – думаю я, – Руби обычно в ванной не задерживается». Наконец, дверь открывается. Глаза мои расширяются.
– Что ты, черт побери, сделала?! – восклицаю я.
– В каком смысле? – на ходу интересуется Руби, торопясь к своей комнате.
– Со своими волосами! Что ты сделала с ними?!
– Ничего, – говорит она, усаживаясь на кровать и вытирая полотенцем ноги.
– Как это ничего? Я видел тебя вчера вечером, и волосы у тебя были рыжие. Того самого цвета, которого были всегда, с тех пор как мы познакомились, а теперь они оранжевые.
– Они не оранжевые, – возражает она, – это блонд, но оттенок получился не совсем тот, и я не хочу об этом говорить, ясно?
С этими словами она наклоняется вперед и захлопывает дверь у меня перед носом.
Вторник, 4 ноября
Если мы и дальше продолжим целыми днями носиться по больнице, причем в буквальном смысле, порой совсем без еды, то вскоре сами окажемся тут пациентами. Позавчера, во время дежурства в приемном, Руби сдала кровь, и анализы показали у нее признаки острой почечной недостаточности, всего лишь потому, что она не выпила ни капли жидкости на протяжении почти 16 часов. Обычно мы не выписываем баночку «Tango» при острой почечной недостаточности, но больше ничего не нашлось, так что, раз Руби пока жива-здорова, средство очевидно сработало.
Сегодня на утреннем обходе я заметил, что Суприя потихоньку пьет что-то из картонной коробочки. Позднее в отделении, когда она проверяла результаты анализов, я снова обратил внимание на картонку в ее руке. «Как, черт возьми, она находит время ходить к торговому автомату в другом корпусе?» – подумал я. В полдень, увидев ее уже с третьей картонкой, я решился спросить напрямую. Суприя немного растерялась.
– Ну, понимаешь, – неохотно начала она, – я их беру в отделении.
Я посмотрел на нее с подозрением.
– В отделении? Где это?
Она отвела меня к холодильнику в одном из кабинетов.
– Тут, – сообщила Суприя, указывая на полки, забитые упаковками.
Я взял одну.
– Это для людей, умирающих от рака, – рассмеялся я. – Тебе нельзя их пить. Они вроде коктейля для поддержания сил. Как еда, только в жидком виде.
– Да, знаю. Я в последнее время потеряла столько, что могу одеваться в детском отделе, – ответила она, отнимая у меня картонку и протыкая верхушку соломинкой.
Потом втянула жидкость из нее с такой силой, что щеки запали.
– Видишь ли, немного похудеть – это одно, но мне уже не до шуток.
Она задрала свитер и продемонстрировала брюки, затянутые ремнем.
– До начала работы они сидели впритык. А теперь сваливаются на ходу.
Она отпила еще.
– Пару дней назад мне стало плохо, и одна из диетологов дала мне коктейль. Сказала, я могу их брать отсюда, если не будет времени поесть, иначе стану падать в обмороки.
В животе у меня заурчало.
– А они вкусные? – вроде как вскользь поинтересовался я.
– Если обещаешь никому не рассказывать, уступлю тебе пару клубничных, – ответила она.
Пятница, 7 ноября
Медицина должна стоять на переднем крае науки: ее задача спасать людей, улучшать качество жизни и продлевать ее. Именно этому учат в медицинских колледжах, и по этой причине я решил стать врачом. Я изучал причудливые и редкие заболевания, встречающиеся у горстки людей, но что касается смерти, – нашей главнейшей проблемы, – то о ней нам не говорили ни слова. Собственно, я даже не знаю, как правильно сказать, что человек действительно умер (это сложней, чем вы думаете).
В первую неделю на работе я столкнулся с немалыми трудностями именно по этой причине, ведь мне постоянно приходилось признавать кого-нибудь мертвым. Ситуацию осложняло еще и то, что умирающие очень похожи на мертвых: собственно, сам момент ухода установить бывает проблематично. Вместо того, чтобы «признать» человека мертвым (звучит чересчур официально, вы не находите?), я предпочитаю «предположить», что пациент умер, ненадолго выйти и потом вернуться. Если началось трупное окоченение, мой диагноз, судя по всему, был верен. Кроме того, так получается немного подстраховаться: если повезет, другой врач может признать факт смерти до твоего возвращения. Или медсестры зайдут привести тело в порядок и сменить простыни, ну и заодно посмотрят, не проявит ли покойный признаков жизни.
Поскольку мы никогда не задумываемся о том, что будет, если лечение не поможет и пациент умрет, то, столкнувшись со смертью, испытываем некоторый шок. Но, хотя иметь дело с мертвыми и неприятно, нет ничего тяжелей, чем присутствовать при чьей-то смерти. Нас ведь не учат, что в такой момент говорить, а что нет. Разговоров о смерти избегают не только в медицинских колледжах, но и в больницах тоже. Умирающие для врачей что-то вроде досадной помехи – напоминание о том, что ты не справился со своей работой, хотя вообще-то смерть является неизбежным следствием жизни. По этой причине врачи бегают от умирающих, как от чумы. Они берут анализы и делают обследования, накачивают пациентов лекарствами, всячески изворачиваются в разговорах с ними, пока, в конце концов, не передоверяют, констатируя свое бессилие, команде паллиативного ухода. Печально, что медицина, испокон веков сражающаяся со смертью, до сих пор не может как-то наладить отношения с ней. Однако интернам встречи со смертью не избежать, и когда сестра вызывает меня к миссис Баллен, мне приходится идти.
Миссис Баллен умирает. Вот уже 10 лет она борется с раком, но теперь он распространился практически по всему организму. У нее нет семьи, хотя с утра ее навещал кто-то из соседей. За последние пару часов ей стало заметно хуже.
– Ей недолго осталось, – сообщает медсестра, когда я вхожу в отделение.
Я ничего не могу для нее сделать и не очень доволен тем, что сестра вызвала меня. Все, что медицина могла ей предложить, уже испытано, и вот она умирает.
– Она хотела тебя видеть, – объясняет сестра, – думаю, она понимает, что это конец, и хочет, чтобы ты был рядом.
Это плохая новость. Я не знаю, что говорить умирающим. Я совершенно уверен, что разговоры с пациентами на смертном одре не упоминались в моей должностной инструкции.
– А нельзя позвать к ней священника или еще кого? – умоляюще спрашиваю я.
– Давай-ка, Макс, иди, – твердо говорит медсестра.
Я неохотно захожу в бокс, куда ее перевели. Не представляю, что буду сейчас говорить. Шторы задернуты, в воздухе витает странноватый мускусный запах, который, по словам медсестер, тоже является признаком приближающейся смерти. Пару секунд стою на месте, борясь с желанием сбежать, но тут миссис Баллен открывает глаза и подзывает меня к себе.
– Спасибо за все, что вы для меня сделали, доктор. И за то, что были так добры, – шепчет она сквозь кислородную маску.
Мне-то кажется, что я ничего для нее не сделал.
Я спрашиваю, не нужно ли ей что-нибудь, и она в ответ качает головой, но пододвигает свою руку к моей. Я сижу возле нее, кажется, лет сто, и держу ее за руку, пока не замечаю, что миссис Баллен больше не дышит. Остаюсь еще ненадолго и в эти минуты понимаю, что быть врачом значит не только выполнять всякие процедуры, спасая чью-то жизнь. Гораздо важнее лекарств, операций и обследований для миссис Баллен было то, что кто-то держал ее за руку, когда она умирала.
Тихонько прикрываю за собой дверь и возвращаюсь на пост.
– Молодец, – говорит медсестра, которая идет на перерыв.
Мы вместе отправляемся в буфет выпить чаю.
Хотя врачу полагается уметь дистанцироваться от пациентов, иногда это бывает трудно, особенно когда присутствуешь при последних мгновениях их жизни. К счастью, до нашего возвращения в отделение, другой врач успевает признать миссис Баллен мертвой.
Суббота, 8 ноября
Дежурю все выходные. Осматривал очаровательную даму, миссис Кирш, которую доставили с аппендицитом. Она мне улыбнулась и извинилась за беспокойство. И на весь остаток дня – пока договаривался об операции, назначал ей анализы крови и рентген, пока осматривал других пациентов, дожидавшихся в отделении скорой помощи, – я забыл, что сегодня суббота, что этой ночью мне точно не удастся поспать, что я пропускаю вечеринку в честь дня рождения близкого друга.
– Что это ты все время улыбаешься? – спрашивает одна из сестер, когда я прохожу мимо нее, собираясь выписать несколько рецептов.
Я призадумался.
– Даже не знаю. Просто так.
И лишь позже понимаю, что у миссис Кирш оказался не только аппендицит, но еще и редкое для наших ворчливых пациентов и, похоже, заразное хорошее настроение, которое я благополучно и подцепил.
Воскресенье, 9 ноября
Дежурка – место, где постоянно царит хаос. Там бросают свои вещички те, для кого она временно становится домом. Туда ты скрываешься, когда надо прийти в себя. Там пытаешься вздремнуть во время дежурства. Там сидишь между вызовами и напряженно размышляешь, или потихоньку спрашиваешь совета у врачей других специальностей, дописываешь письма или ненадолго отвлекаешься, сидя перед телевизором. Там всегда есть хлеб для тостов и чайник вечно кипит. Кто-то непременно висит на телефоне, перезванивая в отделение или ссорясь с секретариатом.
Время от времени из угла доносятся обрывки разговоров по мобильному, раздраженный свистящий шепот, свидетельство того, что чьи-то отношения не выдерживают перегруза на работе: «Я думала, твоя мать сегодня заберет его из сада»; «Нечего на меня кричать, ты знала, что у меня в эти выходные дежурство»; «Я же сказал, что буду, ОК? Обещаю сегодня уйти пораньше». В непрерывном фоновом шуме кто-то входит и выходит, раздаются сигналы пейджеров, и все, едва заслышав знакомый писк, бросаются проверять, не их ли вызывают, а поняв, что пока могут расслабиться, продолжают то, чем занимались, в то время как «счастливчик» берется за телефонную трубку. Повсюду остатки брошенных перекусов: кружки с холодным чаем, в котором еще плавает пакетик, недоеденные пиццы, картонные коробочки с остывшей китайской едой, с которых даже не сняли крышки – их донышко предательски сочится жиром, оставляя на столе масляные круги.
В выходные все по-другому. Врачей в больнице меньше, и они все время заняты в основных отделениях или в скоропомощном. Опустевшая дежурка нагоняет меланхолию, что для нее, вообще-то, нехарактерно.
Этой ночью мне удалось вздремнуть лишь пару часов. В отделении скорой помощи был большой наплыв. Старая Кошелка до сих пор на операции, которую начала в пять утра. Вызвали даже мистера Прайса: из-за прободения язвы кишечника пациент мог вот-вот умереть. С другого конца коридора я наблюдал за тем, как Старая Кошелка объясняла ему, что сейчас с ним будут делать. Он подписал согласие, и его повезли в операционную. Хирургам в больнице приходится нелегко – каждый день от них зависят человеческие жизни. Я же отвечаю только за то, чтобы вовремя приносить рентгеновские снимки и ровно катить тележку с картами на обходе.
Я посидел в дежурке, посмотрел телевизор и уже собирался отправиться в отделение и проводить обход в одиночку. Но тут услышал, как распахивается входная дверь и кто-то насвистывает в холле. Потом со скрипом приоткрылась и дверь дежурки: на пороге стоял старик лет восьмидесяти. Улыбаясь, он вошел и начал поднимать пустые пакеты и коробочки, разбросанные по полу. Я потряс головой, чтобы убедиться, что не сплю. Кто он такой – пациент?
Он вышел на пару минут, а потом вернулся с кружкой чая, которую поставил на стол передо мной.
– Пожалуйста, доктор, – сказал старик. – И извините, что вас побеспокоил. Вы же пьете без сахара, правильно?
Он снова взялся за уборку, пока я, остолбенев, молча таращился на него.
– Я вам не мешаю, доктор? – спросил он еще через какое-то время.
– Да нет… хм… позвольте, я вам помогу, – сказал я, внезапно осознав, что сижу, задрав ноги на стол, и прихлебываю чай, пока старик, которому больше, чем моему деду, на четвереньках ползает по полу передо мной, подбирая мусор. – Ну что вы, не надо, – запротестовал я, отнимая у него черный мусорный мешок.
– О, я не против, я всегда тут прибираю. Кстати, доктор, я принес воскресные газеты, хотите почитать?