…в доме девушка, которую разделили между собой Клайд и Брайан, начала стонать от ударов невидимых гарпий, существовавших в ее воображении, и Клайд, утомленный этими стонами, оттащил ее в подвал — дабы та «немного поплавала». Вскорости за ней следом отправилась и девушка с матраса. Ни первая, ни вторая не «проплавали» долго…
…по всему городу прокатилась серия неслыханных доселе ночных краж…
…в маленьком тихом доме у Гэлвистон-Бэй вожатый скаутов и примерный студент убил отца и изнасиловал мать…
…патрульный на службе, с хорошей семьей и прекрасными перспективами, внезапно припарковал служебную машину на темной улице, сунул дуло табельного револьвера себе в рот и спустил курок, заляпав лобовое стекло мозгами, кровью и костной шрапнелью…
…покорная домохозяйка зарезала супруга мясным ножом, пока тот спал, и позже заявила полиции, что поступила так, потому что супругу не понравился ее стейк, хотя еще неделей ранее она приготовила ему точно такой же — и все было в порядке…
…в своей маленькой квартирке Монти и Бекки Джоунс предприняли тщетную попытку заняться любовью, но у Бекки не было настроения, а у Монти — эрекции. Тогда им это показалось жуть какой неурядицей, но лишь потому, что они еще не ведали, сколь плохие для них времена вскоре наступят.
Так или иначе, то была странная ночь в городке Гэлвистон, штат Техас. Чуть ли не все городские собаки выли.
Толстяк и слон
Посвящается Пэту Лобрутто
Указующие знаки были разбросаны по окрестностям в радиусе нескольких миль, и чем ближе было место, тем крупнее они становились. Энтузиазм, вложенный в их размашистость и яркость, заставляли подумать о том, не сам ли Господь Бог их развесил, дабы по дороге к раю ни один праведник ненароком не сбился с пути.
Но вместо емкого и всем понятного «рай» на указателях значилось:
САМЫЙ КРУПНЫЙ СУСЛИК В МИРЕ!
И ВСЯКИЕ ДРУГИЕ ПРИЧУДЫ!
У НАС ЕСТЬ ЗМЕИ! И ДАЖЕ СЛОН!
СУВЕНИРЫ!
МУЗЕЙ-УНИВЕРМАГ БУЧА!
Уж Сонни знал, что заведение Буча — далеко не райская канцелярия, и все, что ему нужно там увидеть, — помянутый слон. Он много раз бывал в Музее-Универмаге, и первого раза хватило для осмотра всех достопримечательностей, потому что их там не было.
Самый большой в мире суслик имел шесть футов роста и находился внутри огороженного тента. Чтобы попасть туда, сверх входной платы требовалось выложить два доллара — чего не сделаешь, лишь бы почувствовать себя дураком! Суслик был чучелом, причем довольно плохо сделанным — он больше походил на собаку, стоящую на задних лапах. Выражение морды у него было напряженное, как у страдающего запором, а один из двух передних зубов отколот камнем, который бросил в суслика сверх меры разочарованный посетитель.
Змеи в распоряжении Буча были ничуть не лучше: пара уже дохлых, набитых, с выпирающими из-под иссушенных шкур ребрами, и одна еще живая, но явно готовая к отбытию в лучший мир, с вислой пастью, из которой извлекли все до единого зубы, напоминающая сдутую велосипедную шину в свернуто-сонном (читай, практически неизменном) состоянии. Ничто не могло разбудить бедную ползучую тварь — хоть по стеклу террариума стучи, хоть «пожар» кричи.
Сувениров было аж два. Один — кошелек из панциря броненосца, другой — миниатюрная статуэтка суслика с маленькой биркой, гласившей: «Я видел самого большого в мире суслика в Музее-Универмаге Буча на Пятьдесят девятом шоссе». Буковки так и наползали друг на дружку — приходилось мысленно дорисовывать между ними разделительные полосы.
Сувениры продавались по доллару пятьдесят центов за штуку и раскупались, в принципе, довольно бодро. На них Буч зарабатывал больше денег, чем на чем-либо еще, не считая разве что прохладительных напитков, разбавляемых им на четверть объема. Изнуренные жарой и долгой поездкой, раздраженные видом самого большого в мире суслика, посетители Музея-Универмага, как правило, не находили ничего лучше, как потратиться на содовую и сувенирчик.
Вроде дурацкой статуэтки. Или кошелька.
К слову, броненосцы, шедшие на кошельки, происходили с фермы Хэнка — он их там забивал, покрывал панцири лаком и красил золотой краской, в которой плавали блестки, затем сушил. Получалась яркая фиговина с молнией аккурат на животе и веревочной ручкой на месте шеи и хвоста, с печально торчащими к небу ножками.
Был такой кошель и у жены Буча. Однажды Четвертого июля она, набив его недельной выручкой, куда-то исчезла — и ни ее, ни выручку, ни кошель больше никто не видел. Парень по имени Элрод, что работал на заправочной станции фирмы «Галф», тоже куда-то девался. Особо проницательные усматривали в данном спонтанном отбытии таинственную связь.
Но Сонни, так или иначе, приехал повидать слона. Не за сувенирами, не за дохлыми змеюками, и уж подавно — не за сурком. Слон на фоне затрапезных чудес Буча все-таки ощутимо выделялся. Был чем-то особенным.
Красавцем слон не являлся — по факту, оказался он настолько плох, что встать не мог, но как только Сонни его впервые увидел, сразу почувствовал: перед ним — родственная душа. Сонни навещал слона, если ему требовалось вдохновение, что в последнее время, когда денег становилось все меньше, а его проповеди не приносили того, что он считал необходимым, случалось довольно часто.
Сонни вкатил свой красный пикап «шевроле» с наклейкой «Бог любит даже таких дураков, как я» на заднем ветровом стекле через ворота Буча и заплатил доллар за вход, плюс два доллара за то, чтобы посмотреть слона.
Буч, как обычно, сидел у окна билетной кассы. Он был беззуб, на голове у него красовалась засаленная черная рабочая шапочка. Сонни не мог понять, чем Буч ее так грязнит — он никогда не видел его за работой со смазкой, разве что за тресканьем жареной курятины. Буч просто сидел у окна маленького домика в застегнутом на молнию комбинезоне (что зимой, что летом), крутил карандаш в пальцах, сгонял мух с засохших пончиков и утирал бегущие по его подбородку сопли вперемешку с нюхательным табаком «Льюис Гаррет». Он редко говорил о чем-либо — если речь не шла о деньгах, вообще мог рта не раскрывать. Да что там, он даже цену за входной билет озвучить не снисходил — будто это некий сердечный секрет, до которого, коли хочешь его узнать, докопаться надобно самому.
Сонни подъехал на своем пикапе к большому сараю, где стоял слон, вылез на тротуар и вошел внутрь.
Кэнди, старый негр-уборщик, охаживал метлой грязь, в основном лишь зазря вздымая пыль. Увидев Сонни, он просиял.
— Мастер Сонни, здравствуйте! Вы ведь на своего слона посмотреть пришли?
— Ага, — откликнулся Сонни.
— Славно, славно. — Кэнди посмотрел через плечо Сонни на вход, потом — на задки сарая. — Славно, что вы вовремя поспели, как всегда… — Негр протянул ему руку. Сонни сунул ему пятидолларовую купюру, Кэнди аккуратно сложил ее и заправил в передний карман своих выцветших брюк цвета хаки. Похлопал по карману — будто славную дворнягу потрепал — и зашагал вдоль стены сарая. Он рванул на себя дверь, открыл ее и стал ждать, когда Буч отбудет на ленч — как делал каждый день ровно в одиннадцать тридцать.
И действительно, он выехал на своем черном «форде-пикапе» из ворот Музея-Универмага. Притормозив ненадолго, лязгнул воротами, запирая их. Буч каждый день закрывал заведение на обед, не доверяя его Кэнди. Всякому, кто там в то время находился, чертовски не везло: там они оставались заперты до тех пор, пока Буч не возвращался полчаса спустя с обеда, если только не намеревались перелезть через крышу или протаранить ворота на своей машине.
Но проблемы в этом особой и не было, ведь посетители редко заявлялись в середине дня и в разгар лета. Похоже, смотреть на самого большого суслика во время обеда мало кому хотелось.
Вот почему Сонни являлся именно тогда. С Кэнди у него было соглашение.
Когда Кэнди услышал рык пикапа Буча на шоссе, он бросил метлу, вернулся и повел гостя к слоновьему стойлу.
— Проходите, мастер Сонни.
Кэнди достал ключ и отпер решетчатую калитку, которая вела внутрь стойла. Сонни вошел, и Кэнди сказал то, что всегда говорил:
— Вообще-то я не должен этого делать. Вообще, за оградку никого не пускают.
Затем, не дождавшись ответа, он закрыл за Сонни калитку и прислонился к ней.
Слон лежал на коленях и слегка ворочался. Его кожа скрипела, точно тесная обувь. Дыхание большого зверя было тяжелым.
— Вам все как обычно, мастер Сонни?
— А что, по-твоему, здесь недостаточно жарко?
— Здесь будет так, как пожелаете, мастер Сонни, но если хотите, чтобы было все как надо — должно быть жарко. Вы же знаете, что я дело говорю, так? — Так-то оно так… но здесь без шуток жарко.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, мастер Сонни. Мы должны успеть все сделать до того, как вернется мастер Буч. Он не из тех, кому эти спиритические штучки по нраву. Мастер Буч совсем не такой, как мы с вами. Ему если что и интересно, так деньги. Берите табурет и садитесь, а я скоро вернусь, мастер Сонни.
Сонни сел на табурет прямо, взгромоздил на него свой пышный зад, понюхал слоновье дерьмо и принялся изучать старое хоботное. Судя по виду этой твари, времени у нее на земле оставалось не так много, и Сонни хотел извлечь из этого остатка как можно больше мудрости.
Кожа слона была крапчато-серой, гораздо более морщинистой, чем даже у бладхаунда. Его бивни спилили несколько лет назад, и обрубки приобрели цвет спелых лимонов, разве что места спила потемнели до оттенка навоза. Глаза слона заскорузли от слизи, он редко вставал, даже если требовалось навалить кучу, поэтому бока его все были в дерьме, и мухи облепляли их этаким изюмом поверх глазури. Когда слон предпринимал слабую попытку согнать хоть какую-то их часть хвостом, мухи снимались всем сонмом, точно орда саранчи восьмой казни египетской.
Кэнди время от времени менял сено, на котором лежал слон, но не настолько часто, чтобы избавить стойло от вони. Несмотря на жару и на то, что сарай был сделан из жести и старого дуба, вонь цеплялась за постройку и слона, даже когда подстилка была свежая, а зверя обдавали водой из шланга. Но Сонни на вонь не жаловался: когда обращаешься к Богу, можно и потерпеть.
А слон был избранником Божьим, его проводником. Бог создал эту зверюгу точно так, как весь остальной мир, мановением величественной руки своей — в представлении Сонни, унизанной искусными перстнями. Но слону Бог поручил особый дар — что казалось Сонни справедливым, раз уж занесло бедного зверя в край крокодилов и ниггеров. этим особым даром была мудрость.
Сонни узнал об этом от Кэнди. Он решил, что раз Кэнди рожден от негров, приехавших из Африки, в слонах смыслит. Сонни рассудил, что любовь к слонам — как раз то знание, которое негры стали бы передавать друг другу на протяжении многих лет. Вероятно, передавали они и другие вещи, не такие важные — например, какая кость будет наиболее выгодно смотреться в носу, или как растянуть губу так, чтобы в нее поместилась деревянная плошка, делавшая тебя похожим на клятого Дональда Дака. Но правда о слонах — другое, хорошее дело.
Он еще больше убедился в этом, когда Кэнди сказал ему во время его первого визита к слону, что слон — вернее всего, его тотемное животное. Кэнди только взглянул на него и сразу это сказал. Сонни немного удивило, что негр вообще задумался о таких вещах — он казался ему простым старым работягой. На деле он и раньше нанимал Кэнди на работу — запарную и грязную, словом, такую, на какую и следует брать негров, но Кэнди оказался нерасторопен, почти открыто ленив, и в конце концов Сонни чуть не отказал ему в обещанной зарплате. Пусть два доллара — и те отработать нужно, а Кэнди своей работой едва ли что-то в принципе заслуживал; по правде говоря, у Сонни сложилось впечатление, что на старости лет Кэнди стал задирать нос и всерьез полагать, что заслуживает жалованья белого человека.
Но негр, хоть и был лентяем, кое-что смыслил хотя бы в слонах. Когда Кэнди сказал ему, что слон для Сонни — все равно что тотем, Сонни спросил, с чего ему это пришло в голову. Кэнди ответил:
— Вы — человек большой, слон тоже большой, и вы оба упрямые и мудрые, как старый Мафусаил. Да и с женщинами у вас полный порядок — как у самца-слона, так ведь? Не солгите Кэнди, отвечая, — Кэнди знает, что оно так.
Да, так оно и было. И единственный способ, которым Кэнди мог об этом узнать, — через духовную связь человека и тотема. И Сонни уверовал, что старый черный парень знает, о чем говорит, а не просто слова на ветер бросает.
Несмотря на то что женщинам Сонни нравился, он никогда этой фортуной не злоупотреблял — было бы не по-божески ему, проповеднику, злоупотреблять подобным. Кто-то другой, даже в серьезном церковном сане — возможно; а он, Сонни — никогда. Сонни знал, что правильно, а что — нет.
Однако на ум тут же пришла Луиза. Если Господь счел нужным даровать ему такое обаяние, как же вышло, что он связал свою жизнь именно с ней? Что у Господа было на уме? В душе Луиза была милой порядочной христианкой, но с лица — не женщина, а какой-то самосвал. Вот над кем резец Божий трудился не в полную меру.
Он не мог вспомнить, что именно привлекло его в ней с самого начала. Он даже зашел так далеко, что стал рассматривать их старые фотографии вместе, чтобы увидеть, не стала ли она постепенно уродливой. Но нет, она всегда была такой. В конце концов ему пришлось списать свой выбор на то, что в те дни он был пьяницей и грешником. Но теперь, отвратившись от зеленого змия, волею Божией протрезвев и получив немного денег (пусть их оставалось все меньше), Сонни мог видеть ее такой, какая она была.
Толстой и уродливой.
Иллюзий он, стало быть, не питал. Но Луиза ему нравилась, Сонни это знал. В ней было что-то на редкость праведное. Благоразумное и ветхозаветное. Но как бы было славно, если бы Бог потрудился над ее обликом покропотливее. У соседа вон жена-красавица. Сонни казалось, что мужчина вроде него, коему предписаны великие дела на духовной ниве, должен ходить с женой, чей облик притягивает взгляды, а не заставляет прятать глаза в ужасе. С такой женой, что помогала бы мужу далеко пойти.
Впрочем, нельзя было отрицать, что Луиза оказала ему большую помощь. Женившись на ней, он получил в распоряжение кое-какие деньги, но большая их часть ушла на покупку дома и переделку его в церковь. Деньги достались от страховой компании, и теперь, когда они практически подошли к концу, Сонни не мог отделаться от мысли, что ушлые страховщики Луизу просто кинули.
По его мнению, ради женщины, чей первый муж был забит до смерти диким сумасшедшим, которого выпустили из психушки, с чего-то посчитав полностью безопасным для общества, можно было не скупиться и обеспечить вдову до конца дней и ее собственных, и того мужчины, за которого она вышла замуж во второй раз. Особенно — мужчины, у которого, скажем, проблемы со спиной и который больше не мог найти постоянную работу.
Тем не менее, и с тем, что было, они обошлись неплохо. Ни один пенни, как казалось Сонни, не пропал даром: земля, дом, церковь, четыре сотни Библий в красных обложках из кожзаменителя и прочие мелочи — всего не упомнить. Ну, может, те семь тысяч наклеек на бампер с надписью «Иисус рулит» не стоили того — определенно нужно было проверить, что клей нанесен на каждую, иначе за что люди стали бы выкладывать четыре с половиной доллара? Не за простую же бумажку, которую ни на бампер, ни на заднее стекло не наклеишь.
Ну и ладно, когда берешься за какое-то масштабное дело, от промахов никуда не деться. Даже если твое дело — крайне праведное, прославляющее Бога и Святого Духа, и Иисуса, Сына Божьего.
Но все шло не так, как надо, по крайней мере до тех пор, пока он не начал посещать слона. Теперь у него был какой-никакой наставник. Благодаря слону Сонни верил, что все его чаяния окупятся и через бессловесную тварь Божью он узрит великий план своего будущего. И когда последняя пелена спадет с его глаз, все тарелки для пожертвований (раздобытые на свалке автомобильные колпаки, их заменяющие, если быть до конца честным) наполнятся до краев.
Кэнди вернулся с электрическим обогревателем, удлинителем и брезентом. В одном заднем кармане у него был бумажный пакет, в другом — губная гармошка. Он бросил взгляд в сторону ворот — на тот случай, если Буч впервые в жизни решит вернуться пораньше.
Но Буч на горизонте не маячил.
Кэнди улыбнулся и открыл калитку стойла.
…по всему городу прокатилась серия неслыханных доселе ночных краж…
…в маленьком тихом доме у Гэлвистон-Бэй вожатый скаутов и примерный студент убил отца и изнасиловал мать…
…патрульный на службе, с хорошей семьей и прекрасными перспективами, внезапно припарковал служебную машину на темной улице, сунул дуло табельного револьвера себе в рот и спустил курок, заляпав лобовое стекло мозгами, кровью и костной шрапнелью…
…покорная домохозяйка зарезала супруга мясным ножом, пока тот спал, и позже заявила полиции, что поступила так, потому что супругу не понравился ее стейк, хотя еще неделей ранее она приготовила ему точно такой же — и все было в порядке…
…в своей маленькой квартирке Монти и Бекки Джоунс предприняли тщетную попытку заняться любовью, но у Бекки не было настроения, а у Монти — эрекции. Тогда им это показалось жуть какой неурядицей, но лишь потому, что они еще не ведали, сколь плохие для них времена вскоре наступят.
Так или иначе, то была странная ночь в городке Гэлвистон, штат Техас. Чуть ли не все городские собаки выли.
Толстяк и слон
Посвящается Пэту Лобрутто
Указующие знаки были разбросаны по окрестностям в радиусе нескольких миль, и чем ближе было место, тем крупнее они становились. Энтузиазм, вложенный в их размашистость и яркость, заставляли подумать о том, не сам ли Господь Бог их развесил, дабы по дороге к раю ни один праведник ненароком не сбился с пути.
Но вместо емкого и всем понятного «рай» на указателях значилось:
САМЫЙ КРУПНЫЙ СУСЛИК В МИРЕ!
И ВСЯКИЕ ДРУГИЕ ПРИЧУДЫ!
У НАС ЕСТЬ ЗМЕИ! И ДАЖЕ СЛОН!
СУВЕНИРЫ!
МУЗЕЙ-УНИВЕРМАГ БУЧА!
Уж Сонни знал, что заведение Буча — далеко не райская канцелярия, и все, что ему нужно там увидеть, — помянутый слон. Он много раз бывал в Музее-Универмаге, и первого раза хватило для осмотра всех достопримечательностей, потому что их там не было.
Самый большой в мире суслик имел шесть футов роста и находился внутри огороженного тента. Чтобы попасть туда, сверх входной платы требовалось выложить два доллара — чего не сделаешь, лишь бы почувствовать себя дураком! Суслик был чучелом, причем довольно плохо сделанным — он больше походил на собаку, стоящую на задних лапах. Выражение морды у него было напряженное, как у страдающего запором, а один из двух передних зубов отколот камнем, который бросил в суслика сверх меры разочарованный посетитель.
Змеи в распоряжении Буча были ничуть не лучше: пара уже дохлых, набитых, с выпирающими из-под иссушенных шкур ребрами, и одна еще живая, но явно готовая к отбытию в лучший мир, с вислой пастью, из которой извлекли все до единого зубы, напоминающая сдутую велосипедную шину в свернуто-сонном (читай, практически неизменном) состоянии. Ничто не могло разбудить бедную ползучую тварь — хоть по стеклу террариума стучи, хоть «пожар» кричи.
Сувениров было аж два. Один — кошелек из панциря броненосца, другой — миниатюрная статуэтка суслика с маленькой биркой, гласившей: «Я видел самого большого в мире суслика в Музее-Универмаге Буча на Пятьдесят девятом шоссе». Буковки так и наползали друг на дружку — приходилось мысленно дорисовывать между ними разделительные полосы.
Сувениры продавались по доллару пятьдесят центов за штуку и раскупались, в принципе, довольно бодро. На них Буч зарабатывал больше денег, чем на чем-либо еще, не считая разве что прохладительных напитков, разбавляемых им на четверть объема. Изнуренные жарой и долгой поездкой, раздраженные видом самого большого в мире суслика, посетители Музея-Универмага, как правило, не находили ничего лучше, как потратиться на содовую и сувенирчик.
Вроде дурацкой статуэтки. Или кошелька.
К слову, броненосцы, шедшие на кошельки, происходили с фермы Хэнка — он их там забивал, покрывал панцири лаком и красил золотой краской, в которой плавали блестки, затем сушил. Получалась яркая фиговина с молнией аккурат на животе и веревочной ручкой на месте шеи и хвоста, с печально торчащими к небу ножками.
Был такой кошель и у жены Буча. Однажды Четвертого июля она, набив его недельной выручкой, куда-то исчезла — и ни ее, ни выручку, ни кошель больше никто не видел. Парень по имени Элрод, что работал на заправочной станции фирмы «Галф», тоже куда-то девался. Особо проницательные усматривали в данном спонтанном отбытии таинственную связь.
Но Сонни, так или иначе, приехал повидать слона. Не за сувенирами, не за дохлыми змеюками, и уж подавно — не за сурком. Слон на фоне затрапезных чудес Буча все-таки ощутимо выделялся. Был чем-то особенным.
Красавцем слон не являлся — по факту, оказался он настолько плох, что встать не мог, но как только Сонни его впервые увидел, сразу почувствовал: перед ним — родственная душа. Сонни навещал слона, если ему требовалось вдохновение, что в последнее время, когда денег становилось все меньше, а его проповеди не приносили того, что он считал необходимым, случалось довольно часто.
Сонни вкатил свой красный пикап «шевроле» с наклейкой «Бог любит даже таких дураков, как я» на заднем ветровом стекле через ворота Буча и заплатил доллар за вход, плюс два доллара за то, чтобы посмотреть слона.
Буч, как обычно, сидел у окна билетной кассы. Он был беззуб, на голове у него красовалась засаленная черная рабочая шапочка. Сонни не мог понять, чем Буч ее так грязнит — он никогда не видел его за работой со смазкой, разве что за тресканьем жареной курятины. Буч просто сидел у окна маленького домика в застегнутом на молнию комбинезоне (что зимой, что летом), крутил карандаш в пальцах, сгонял мух с засохших пончиков и утирал бегущие по его подбородку сопли вперемешку с нюхательным табаком «Льюис Гаррет». Он редко говорил о чем-либо — если речь не шла о деньгах, вообще мог рта не раскрывать. Да что там, он даже цену за входной билет озвучить не снисходил — будто это некий сердечный секрет, до которого, коли хочешь его узнать, докопаться надобно самому.
Сонни подъехал на своем пикапе к большому сараю, где стоял слон, вылез на тротуар и вошел внутрь.
Кэнди, старый негр-уборщик, охаживал метлой грязь, в основном лишь зазря вздымая пыль. Увидев Сонни, он просиял.
— Мастер Сонни, здравствуйте! Вы ведь на своего слона посмотреть пришли?
— Ага, — откликнулся Сонни.
— Славно, славно. — Кэнди посмотрел через плечо Сонни на вход, потом — на задки сарая. — Славно, что вы вовремя поспели, как всегда… — Негр протянул ему руку. Сонни сунул ему пятидолларовую купюру, Кэнди аккуратно сложил ее и заправил в передний карман своих выцветших брюк цвета хаки. Похлопал по карману — будто славную дворнягу потрепал — и зашагал вдоль стены сарая. Он рванул на себя дверь, открыл ее и стал ждать, когда Буч отбудет на ленч — как делал каждый день ровно в одиннадцать тридцать.
И действительно, он выехал на своем черном «форде-пикапе» из ворот Музея-Универмага. Притормозив ненадолго, лязгнул воротами, запирая их. Буч каждый день закрывал заведение на обед, не доверяя его Кэнди. Всякому, кто там в то время находился, чертовски не везло: там они оставались заперты до тех пор, пока Буч не возвращался полчаса спустя с обеда, если только не намеревались перелезть через крышу или протаранить ворота на своей машине.
Но проблемы в этом особой и не было, ведь посетители редко заявлялись в середине дня и в разгар лета. Похоже, смотреть на самого большого суслика во время обеда мало кому хотелось.
Вот почему Сонни являлся именно тогда. С Кэнди у него было соглашение.
Когда Кэнди услышал рык пикапа Буча на шоссе, он бросил метлу, вернулся и повел гостя к слоновьему стойлу.
— Проходите, мастер Сонни.
Кэнди достал ключ и отпер решетчатую калитку, которая вела внутрь стойла. Сонни вошел, и Кэнди сказал то, что всегда говорил:
— Вообще-то я не должен этого делать. Вообще, за оградку никого не пускают.
Затем, не дождавшись ответа, он закрыл за Сонни калитку и прислонился к ней.
Слон лежал на коленях и слегка ворочался. Его кожа скрипела, точно тесная обувь. Дыхание большого зверя было тяжелым.
— Вам все как обычно, мастер Сонни?
— А что, по-твоему, здесь недостаточно жарко?
— Здесь будет так, как пожелаете, мастер Сонни, но если хотите, чтобы было все как надо — должно быть жарко. Вы же знаете, что я дело говорю, так? — Так-то оно так… но здесь без шуток жарко.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, мастер Сонни. Мы должны успеть все сделать до того, как вернется мастер Буч. Он не из тех, кому эти спиритические штучки по нраву. Мастер Буч совсем не такой, как мы с вами. Ему если что и интересно, так деньги. Берите табурет и садитесь, а я скоро вернусь, мастер Сонни.
Сонни сел на табурет прямо, взгромоздил на него свой пышный зад, понюхал слоновье дерьмо и принялся изучать старое хоботное. Судя по виду этой твари, времени у нее на земле оставалось не так много, и Сонни хотел извлечь из этого остатка как можно больше мудрости.
Кожа слона была крапчато-серой, гораздо более морщинистой, чем даже у бладхаунда. Его бивни спилили несколько лет назад, и обрубки приобрели цвет спелых лимонов, разве что места спила потемнели до оттенка навоза. Глаза слона заскорузли от слизи, он редко вставал, даже если требовалось навалить кучу, поэтому бока его все были в дерьме, и мухи облепляли их этаким изюмом поверх глазури. Когда слон предпринимал слабую попытку согнать хоть какую-то их часть хвостом, мухи снимались всем сонмом, точно орда саранчи восьмой казни египетской.
Кэнди время от времени менял сено, на котором лежал слон, но не настолько часто, чтобы избавить стойло от вони. Несмотря на жару и на то, что сарай был сделан из жести и старого дуба, вонь цеплялась за постройку и слона, даже когда подстилка была свежая, а зверя обдавали водой из шланга. Но Сонни на вонь не жаловался: когда обращаешься к Богу, можно и потерпеть.
А слон был избранником Божьим, его проводником. Бог создал эту зверюгу точно так, как весь остальной мир, мановением величественной руки своей — в представлении Сонни, унизанной искусными перстнями. Но слону Бог поручил особый дар — что казалось Сонни справедливым, раз уж занесло бедного зверя в край крокодилов и ниггеров. этим особым даром была мудрость.
Сонни узнал об этом от Кэнди. Он решил, что раз Кэнди рожден от негров, приехавших из Африки, в слонах смыслит. Сонни рассудил, что любовь к слонам — как раз то знание, которое негры стали бы передавать друг другу на протяжении многих лет. Вероятно, передавали они и другие вещи, не такие важные — например, какая кость будет наиболее выгодно смотреться в носу, или как растянуть губу так, чтобы в нее поместилась деревянная плошка, делавшая тебя похожим на клятого Дональда Дака. Но правда о слонах — другое, хорошее дело.
Он еще больше убедился в этом, когда Кэнди сказал ему во время его первого визита к слону, что слон — вернее всего, его тотемное животное. Кэнди только взглянул на него и сразу это сказал. Сонни немного удивило, что негр вообще задумался о таких вещах — он казался ему простым старым работягой. На деле он и раньше нанимал Кэнди на работу — запарную и грязную, словом, такую, на какую и следует брать негров, но Кэнди оказался нерасторопен, почти открыто ленив, и в конце концов Сонни чуть не отказал ему в обещанной зарплате. Пусть два доллара — и те отработать нужно, а Кэнди своей работой едва ли что-то в принципе заслуживал; по правде говоря, у Сонни сложилось впечатление, что на старости лет Кэнди стал задирать нос и всерьез полагать, что заслуживает жалованья белого человека.
Но негр, хоть и был лентяем, кое-что смыслил хотя бы в слонах. Когда Кэнди сказал ему, что слон для Сонни — все равно что тотем, Сонни спросил, с чего ему это пришло в голову. Кэнди ответил:
— Вы — человек большой, слон тоже большой, и вы оба упрямые и мудрые, как старый Мафусаил. Да и с женщинами у вас полный порядок — как у самца-слона, так ведь? Не солгите Кэнди, отвечая, — Кэнди знает, что оно так.
Да, так оно и было. И единственный способ, которым Кэнди мог об этом узнать, — через духовную связь человека и тотема. И Сонни уверовал, что старый черный парень знает, о чем говорит, а не просто слова на ветер бросает.
Несмотря на то что женщинам Сонни нравился, он никогда этой фортуной не злоупотреблял — было бы не по-божески ему, проповеднику, злоупотреблять подобным. Кто-то другой, даже в серьезном церковном сане — возможно; а он, Сонни — никогда. Сонни знал, что правильно, а что — нет.
Однако на ум тут же пришла Луиза. Если Господь счел нужным даровать ему такое обаяние, как же вышло, что он связал свою жизнь именно с ней? Что у Господа было на уме? В душе Луиза была милой порядочной христианкой, но с лица — не женщина, а какой-то самосвал. Вот над кем резец Божий трудился не в полную меру.
Он не мог вспомнить, что именно привлекло его в ней с самого начала. Он даже зашел так далеко, что стал рассматривать их старые фотографии вместе, чтобы увидеть, не стала ли она постепенно уродливой. Но нет, она всегда была такой. В конце концов ему пришлось списать свой выбор на то, что в те дни он был пьяницей и грешником. Но теперь, отвратившись от зеленого змия, волею Божией протрезвев и получив немного денег (пусть их оставалось все меньше), Сонни мог видеть ее такой, какая она была.
Толстой и уродливой.
Иллюзий он, стало быть, не питал. Но Луиза ему нравилась, Сонни это знал. В ней было что-то на редкость праведное. Благоразумное и ветхозаветное. Но как бы было славно, если бы Бог потрудился над ее обликом покропотливее. У соседа вон жена-красавица. Сонни казалось, что мужчина вроде него, коему предписаны великие дела на духовной ниве, должен ходить с женой, чей облик притягивает взгляды, а не заставляет прятать глаза в ужасе. С такой женой, что помогала бы мужу далеко пойти.
Впрочем, нельзя было отрицать, что Луиза оказала ему большую помощь. Женившись на ней, он получил в распоряжение кое-какие деньги, но большая их часть ушла на покупку дома и переделку его в церковь. Деньги достались от страховой компании, и теперь, когда они практически подошли к концу, Сонни не мог отделаться от мысли, что ушлые страховщики Луизу просто кинули.
По его мнению, ради женщины, чей первый муж был забит до смерти диким сумасшедшим, которого выпустили из психушки, с чего-то посчитав полностью безопасным для общества, можно было не скупиться и обеспечить вдову до конца дней и ее собственных, и того мужчины, за которого она вышла замуж во второй раз. Особенно — мужчины, у которого, скажем, проблемы со спиной и который больше не мог найти постоянную работу.
Тем не менее, и с тем, что было, они обошлись неплохо. Ни один пенни, как казалось Сонни, не пропал даром: земля, дом, церковь, четыре сотни Библий в красных обложках из кожзаменителя и прочие мелочи — всего не упомнить. Ну, может, те семь тысяч наклеек на бампер с надписью «Иисус рулит» не стоили того — определенно нужно было проверить, что клей нанесен на каждую, иначе за что люди стали бы выкладывать четыре с половиной доллара? Не за простую же бумажку, которую ни на бампер, ни на заднее стекло не наклеишь.
Ну и ладно, когда берешься за какое-то масштабное дело, от промахов никуда не деться. Даже если твое дело — крайне праведное, прославляющее Бога и Святого Духа, и Иисуса, Сына Божьего.
Но все шло не так, как надо, по крайней мере до тех пор, пока он не начал посещать слона. Теперь у него был какой-никакой наставник. Благодаря слону Сонни верил, что все его чаяния окупятся и через бессловесную тварь Божью он узрит великий план своего будущего. И когда последняя пелена спадет с его глаз, все тарелки для пожертвований (раздобытые на свалке автомобильные колпаки, их заменяющие, если быть до конца честным) наполнятся до краев.
Кэнди вернулся с электрическим обогревателем, удлинителем и брезентом. В одном заднем кармане у него был бумажный пакет, в другом — губная гармошка. Он бросил взгляд в сторону ворот — на тот случай, если Буч впервые в жизни решит вернуться пораньше.
Но Буч на горизонте не маячил.
Кэнди улыбнулся и открыл калитку стойла.