— Может, тогда скажешь, что делать? Ты будешь рубить дрова?
— Нет. Я в этом также ничего не понимаю. Но не хочу, чтобы это делал ты. Дом отапливался неделями. Правда, помещения на первом этаже довольно холодные, но не ледяные. Если мы тепло оденемся и укутаемся в одеяла, то наверняка не замерзнем.
— Барбара, все это может продолжаться неделю, и тогда довольно быстро здесь станет очень неуютно. Не говоря уже о том, что без огня мы не сможем сделать ни кофе, ни чай, а никаких других напитков у нас просто нет. Мы ничего не сможем сделать ни с яйцами, ни с картофелем. Мне не остается ничего иного, как только попробовать.
Ральф подтащил к чурбану самый маленький ствол и положил на колоду, вытащив из нее топор. Барбара отступила на пару шагов назад. Она едва могла наблюдать за всем этим. Ральф прекрасный юрист, но на удивление непрактичный человек и вряд ли способен даже забить гвоздь в стену. Видеть его здесь, в этом мрачном сарае, с топором в руке и с напряженно-решительным выражением лица, было настолько абсурдно, что можно было только закрыть глаза.
Он размахнулся — слишком робко, подумала Барбара, слишком слабо, — и она задержала дыхание. Последовал громкий треск, и когда она опять посмотрела на происходящее, то увидела, что ствол пролетел через весь сарай и целехонький лежал теперь в углу, в то время как топор снова торчал в колоде. Ральф с озлобленным выражением лица снова пытался его вытащить.
— Подожди, нам, наверное, надо… — начала Барбара.
Тот повернулся, и в его глазах блеснула злость, которая заставила ее замолчать.
— Будь так любезна, оставь меня одного! Ты думаешь, что мне нужен зритель на этом постыдном представлении, которое я здесь устроил? Я, должно быть, произвожу на тебя смешное впечатление, не так ли? Ты, наверное, предпочла бы иметь в качестве мужа мужчину, а не болвана за письменным столом!
— Единственное, что в данный момент производит на меня смешное впечатление, так это твои речи, которыми ты разразился! Неужели ты на полном серьезе считаешь, что достоинство мужчины для меня заключается в его способности разрубить дурацкое бревно?
Его лицо, которое до этого раскраснелось от холода, сейчас стало смертельно бледным.
— При случае, — сказал он тихим, но резким голосом, — ты, может быть, расскажешь мне, что именно считаешь достоинством мужчины. При определенных обстоятельствах, возможно, у меня будет тогда шанс, и когда-нибудь… — Он запнулся.
— Что? — спросила Барбара.
— И когда-нибудь ты вернешься в мою постель. А сейчас иди, оставь меня одного!
Она как-то читала, что мужчины в любой жизненной ситуации думают о сексе, но не могла этого постичь.
— Ты действительно считаешь, что это подходящий момент, чтобы…
— Это подходящий момент, чтобы оставить меня в покое и поискать себе какое-нибудь занятие, — прикрикнул он на нее.
Без лишних слов Барбара повернулась и вышла из сарая, при этом так хлопнув дверью, что с крыши сползла шапка снега. Пусть делает что хочет! Отрубит себе ногу, вывихнет руку или заработает инфаркт… Не ее вина, что их накрыл этот снежный коллапс. Ей нужно просто не обращать внимания на его дурное настроение. Мир между ними сейчас невозможен, разве что они станут избегать друг друга. Возможно, это было худшее из того, что могло случиться с ними — и то, что их вместе занесло снегом, и то, что они целиком и полностью, в одном доме, были вынуждены терпеть друг друга, к тому же еще дрожа от холода и испытывая нарастающий голод.
Барбара на секунду остановилась в вихре метели на узенькой тропинке, которую они расчистили совместными усилиями. Ей было еще жарко — от работы и от ярости. Она взглянула на дом. Массивные стены из темных, неправильной формы известняковых глыб. Обрамленные белым деревом стрельчатые окна создавали впечатление милого, уютного жилища. Между двумя окнами на втором этаже Барбара обнаружила остатки деревянной решетки — очевидно, шпалеры для дикого винограда. В былые времена дом — или по меньшей мере его тыльная сторона — зарос им до самой крыши. Здесь, за домом, был большой сад. Барбара вспомнила, что накануне в сумеречном свете видела каменную стену, которая теперь полностью исчезла под снегом.
Внезапно перед ее глазами возникла картина теплого летнего вечера; дети, играющие в саду между фруктовыми деревьями, молодая женщина, сидящая на стене и теребящая пальцами растущий между камнями мох… Она сидела с закрытыми глазами и наслаждалась легким дуновением теплого ветра, ласкающего ее лицо. Дом был полон голосов и жизни, и не существовало больше молчания и одиночества старой женщины, которая была слишком алчна, чтобы, уезжая, оставлять какие-то запасы, и которую никто не ждал, когда она возвращалась. Дом имел свою историю, и Барбара была уверена, что когда-то эта история выглядела более привлекательно, чем сегодня.
«Или, возможно, даже местами еще хуже», — пробормотала она.
Картина летнего вечера исчезла. Опять шел снег, тяжелые темные облака низко висели над бесконечными снежными полями. 24 декабря. А они застряли здесь, у них почти нет еды, и Ральф оказался в критической ситуации, потому что не умеет рубить дрова и, похоже, чувствует свою бесполезность как мужчина. У него было такое страдальческое выражение лица…
Барбара покачала головой, словно могла таким образом освободиться от этой картины.
«Счастливого Рождества», — подумала она.
Среда, 25 декабря 1996 года
«…многочисленные поселки и отдельные усадьбы полностью отрезаны от внешнего мира», — объявил диктор равнодушным голосом, завершая передачу новостей. Лора, сидевшая за завтраком перед тарелкой с яичницей-глазуньей, к которой она так и не притронулась, встала и выключила радио, как только раздались первые звуки песни «Тихая ночь, святая ночь». Ей было не до Рождества. Ее мучило серьезное беспокойство.
На сей раз она была почти благодарна своей сестре Марджори за ее чрезвычайно прагматичный подход к жизни. В маленькой квартире мало что указывало на то, что сегодня 25 декабря. На подоконнике стояла обгоревшая наполовину свеча в форме рождественской елки; рядом, на картонной тарелке, лежало рождественское печенье, которое испекла и привезла с собой Лора. Не было никаких праздничных украшений.
«Это стоит денег, — любила говорить Марджори. — И для чего мне нужно тратить силы и устраивать здесь эту ярмарку с шарами и еловыми ветками? Только для того, чтобы через пару недель все это снова убрать? И мир от этого не станет лучше!»
В предыдущие годы Лора всегда огорчалась из-за таких взглядов своей сестры, не находя при этом ни одного убедительного контраргумента. При разумном подходе Марджори была права: рождественские украшения стоили приличных денег, требовали определенных усилий и ничего не меняли в общем удручающем состоянии мира. Но они на некоторое время приносили немного блеска и тепла, а это, как считала Лора, иногда просто необходимо, чтобы обрести силы для повседневной жизни.
Она знала, что у Марджори еще в ранней юности сформировался этот строгий, жесткий характер, а в дальнейшем к нему еще добавилось постоянное брюзжание. Она была младшей из сестер, но рядом с большеглазой робкой Лорой всегда казалась старшей. Лора отдавала должное Марджори, когда та длительное время ухаживала за их отцом, вплоть до самой его смерти, что совершенно выбило ее из сил. После этого она гнала прочь любого мужчину, который отваживался к ней приблизиться, а на это и без того решались лишь немногие. Потом переехала в этот ужасный многоквартирный дом недалеко от Чатема, в котором живет уже 30 лет и унылость которого даже самого жизнерадостного человека постепенно довела бы до депрессии. Лора никогда не понимала, почему Марджори приняла решение в пользу этого страшного серого бетонного монстра. В Кенте было так много милых деревушек, в которых сестра могла бы снять небольшой коттедж и жить вполне комфортно. Но поскольку во всех ее решениях главенствующую роль всегда играли только практические соображения, она выбрала себе этот «муравейник», который, как отвратительный гнойник, уродовал окружающий ландшафт, прежде всего потому, что располагался в нескольких минутах от фирмы, на которой она до недавних пор работала. Это была небольшая фабрика по производству картонных тарелок, стаканчиков и бумажных салфеток.
В квартире было три комнаты, кухня, ванная и небольшой балкон, выходивший на север, куда никогда не заглядывало солнце. Лору не удивляло, что Марджори все больше впадала в уныние. У большинства людей, которые встречались ей на лестничной клетке, были угрюмые лица.
Но сейчас Лора была слишком занята своими заботами и проблемами, чтобы предаваться размышлениям о Марджори. Со вчерашнего дня она, как завороженная, следила за всеми новостями, передаваемыми по радио и телевидению. Снежный коллапс в Северной Англии везде был главной темой. По телевидению показывали снимки, сделанные с вертолетов: создавалось впечатление, что они приземлялись где-то на Северном полюсе. Бесконечные снежные пространства с одинокими темными точками — домами и деревнями.
Лора, которая с колотящимся сердцем, не отрываясь, следила за этим, задавалась вопросом, что являлось причиной этого ощущения угрозы, которое постоянно в ней росло? Она чувствовала себя негодяйкой, в минуту опасности бросившей на произвол судьбы самое дорогое. Уэстхилл. Что может случиться с домом? Уже больше ста лет стоял он в целости и сохранности и вынес все, что приносили с собой большие и малые катастрофы. А может быть, она видела опасность не для дома? Возможно, опасность грозила людям, которые сейчас там находились? Эта молодая женщина с холодными пытливыми глазами…
Лора глубоко вздохнула, пытаясь припомнить последние снежные коллапсы, происходившие у них на севере. Их было несколько. Самый ужасный случился вскоре после войны, в 1947 году. Тогда Аделина, прежняя экономка, была уже тяжело больна, и ей постоянно требовались обезболивающие медикаменты. Фрэнсис боялась, что закончатся содержащие морфин препараты, прежде чем растает снег и врач опять сможет к ним добраться. Но снегопад вовремя прекратился, и стали работать снегоуборочные машины, которые расчистили дорогу до фермы. Это был первый и единственный раз, когда Лора видела Фрэнсис в таком нервозном состоянии.
— На мой взгляд, современные дети слишком избалованы, — с недовольством сказала Марджори, незаметно вошедшая в кухню. На ней был старый изношенный халат синего цвета, который носила еще их мать, и потертые меховые тапочки на ногах. Волосы были еще не расчесаны. Она выглядела старше своих шестидесяти семи лет. Кожа вокруг рта была дряблой и морщинистой.
Лора, погруженная в свои воспоминания, вздрогнула.
— Что ты имеешь в виду?
— Мальчишке из квартиры надо мной, очевидно, подарили на Рождество велосипед, — объяснила Марджори. — Он катается на нем внизу возле дома. Велосипед со всеми прибамбасами. Для молодых людей все должно быть самым лучшим! При этом отец не работает, и вся семья живет на пособие… — Она подошла к окну и посмотрела вниз, чтобы еще раз увидеть всю непостижимость происходящего. С неприязнью наблюдая за мальчиком, поняла, что худощавый, с важным выражением лица подросток действительно счастлив.
— В Йоркшире, похоже, действительно все серьезно, — сказала Лора подавленно. — Этот снегопад…
— Здесь редко бывает снег, — возразила Марджори, все еще глядя вниз. — Скоро начнется дождь.
— Может быть, нам тогда пойти прогуляться? Немного размяться…
— Ты можешь пойти, если хочешь. У меня нет желания. — Марджори отвернулась от окна, подошла к столу и тяжело опустилась на стул. Потом, без какого-либо перехода, продолжила: — Н-да, они перевернут тебе весь дом, эти твои постояльцы. Надеюсь, ты хорошо спрятала свои любовные письма! — Она злобно рассмеялась, зная, что Лора никогда в жизни не получила ни одного любовного письма.
Лора побледнела.
— Думаешь, они действительно будут шарить по дому?
Марджори взяла чайник, налила себе чаю и, обнаружив, что он остыл, скривила лицо.
— Понятия не имею. Но что им еще делать?
— Это невероятно, — воскликнула Барбара. Она сидела за небольшим секретером в гостиной с пачкой бумаг на коленях, которые только что вынула из ящика. — С тысяча девятьсот восемьдесят шестого года Лора Селли постепенно продавала этому несимпатичному Фернану Ли большие участки земли, входившие в состав фермы Уэстхилл. И что меня поражает — за смехотворные деньги!
Ральф как раз вошел в комнату с раскрасневшимися от холода щеками и в испачканной одежде. Он выглядел совершенно выдохшимся и обессиленным.
— Ты находишь это приличным — рыться в документах, которые тебя совершенно не касаются? Я считаю, ты…
— Нам нужна бумага, — перебила его Барбара, — так как иначе мы не зажжем огонь. Я искала повсюду, Ральф, и нашла одну-единственную старую газету. Журналов с телепрограммами не осталось, а книги мы, разумеется, жечь не можем. Я подумала, что, может быть, в секретере найду что-нибудь, что можно было бы использовать для растопки… Но, конечно, не эти договоры купли-продажи.
Она убрала документы назад в ящик и встала. В комнате царил ледяной холод. На Барбаре было два свитера и носки из овечьей шерсти, но она все равно мерзла. Кроме того, ее одолевало мучительное чувство голода. Накануне, в сочельник, они доели оставшиеся спагетти. Каждому досталось по небольшой порции, которая лишь ненадолго смогла утолить дикий голод. Единственным отрадным явлением в этот вечер стали полбутылки бренди, стоявшие в самом дальнем углу шкафа в столовой и, похоже, представлявшие собой весь скудный запас алкоголя отъявленной противницы спиртного Лоры Селли. Бренди немного согрел их и придал вечеру по меньшей мере подобие праздничной атмосферы.
Наутро следующего дня каждый довольствовался куском хлеба, половиной сваренного вкрутую яйца и небольшим количеством сыра. Они решили выдержать день без еды, а вечером сварить четыре картофелины и позволить себе еще немного сыра. Но уже сейчас Барбара чувствовала себя совершенно обессилившей от голода.
Ральф, стянув с рук перчатки, сказал:
— Я нарубил еще немного дров. Так постепенно обрету навык. Кстати, опять пошел снег!
Барбара посмотрела в окно, за которым в вихре кружились хлопья снега.
— О нет! Я даже не заметила…
Когда они встали в девять часов утра — при этом никто из них не торопился вылезти из постели, чтобы съесть скудный завтрак, — их взорам открылась картина потрясающей красоты. На небе не было ни облачка. Своей холодной арктической синевой, высоким и бескрайним сводом небо напоминало огромный шар из цветного стекла. Утреннее солнце озаряло светом беспрестанно искрящуюся снежную пелену, придавая ей еще больше сверкания, блеска и розового сияния. На мгновение Ральф и Барбара забыли об урчащих животах и только молча смотрели в окно, поражаясь увиденным и воспринимая это как вознаграждение за все возникшие трудности.
— Пожалуй, еще раз поднимусь на чердак, — сказал Ральф. — Может быть, мне удастся найти немного древесной стружки… Нам бы это очень помогло.
— Она, наверное, очень педантичная хозяйка, — сказала Барбара, — одна из тех, кто регулярно наводит порядок. На чердаке только четыре картонные коробки и та самая газета. Хотела бы я, чтобы в моем кабинете когда-нибудь был такой же порядок, как здесь в кладовых!..
— У нас уже было достаточно обломов, — пробормотал Ральф. — Бог мой, как я мечтаю о нормальном отоплении!
— Тебе надо сейчас немного отдохнуть, — предложила Барбара. — Почему бы тебе не найти какую-нибудь книгу и не лечь с ней в постель? Мы пока ничего не можем поделать.
Ральф кивнул и повернулся к двери.
— Обещай мне, что не будешь рыться в ящиках. Это просто неприлично.
— Здесь все равно нет ничего, что могло бы вызывать хоть какой-то интерес, — ответила Барбара, закрывая крышку секретера. На ее взгляд, Ральф уж слишком носится с угрызениями совести, но ей не хотелось делать это предметом принципиальных дебатов. У нее вообще не было больше желания говорить с ним об их проблемах; притом что именно это должно было стать целью их поездки.
Было уже темно, когда Барбара отправилась в сарай. Ей нужны были дрова для кухонной плиты, чтобы сварить четыре смешные картофелины на ужин. От дров, которые Ральф принес днем, уже ничего не осталось, потому что Барбара после обеда использовала их для растопки камина в столовой. Она сидела почти вплотную к огню, что-то читала и даже позволила себе немного бренди. Помещение быстро нагревалось, и на фоне картины падающего снега по ту сторону окна и медленно спускающихся сумерек Барбара испытывала чувство настоящего комфорта. В какой-то момент она пошла наверх, чтобы посмотреть, как там Ральф, и нашла его крепко спящим в своей постели. В свете свечи некоторое время смотрела на его такое знакомое лицо. Он глубоко и равномерно дышал. Было в нем что-то трогательное, как бывает при виде упавшего дерева, и сам он казался необычайно ранимым. Барбара с трудом преодолела искушение наклониться и погладить его по голове. Возможно, его это разбудило бы. Ничего не произойдет, если он встанет к ужину позднее.
Барбара тихо вышла из комнаты, спустилась вниз и надела сапоги и пальто, снаряжаясь в путь к сараю. Дом скрипел и стонал — с наступлением темноты буря вновь усилилась, и ветер, завывая, стучал в окна и стены. Барбара нашла в подвале фонарь для свечи в виде старомодной керосиновой лампы. Она закрепила в нем свечу, надеясь, что буря ее не загасит. На всякий случай положила в карман пальто коробок спичек.
Сначала порывом ветра у нее из руки вырвало входную дверь, а потом она чуть было не выронила фонарь. Плотные колючие хлопья снега били ей в лицо. Дорожку, которую они с Ральфом расчистили с таким трудом, еще можно было различить, но даже здесь Барбара проваливалась в снег почти по колено. Опустив голову вниз, она пробиралась вперед. Фонарь сильно раскачивало в разные стороны. Свеча сначала мерцала, а потом погасла, но Барбара этого не замечала, потому что ее глаза были закрыты и она передвигалась на ощупь. Дошла до двери сарая, распахнула ее и глубоко вздохнула, когда наконец оказалась под защитой стен. Ее пальто было все в снегу, и волосы, наверное, тоже. Она достала спички и снова зажгла свечу. Причудливые тени плясали на каменных стенах; по полу испуганно прошмыгнула мышь и исчезла за грудой садовых инструментов. Взгляд Барбары упал на большую плетеную корзину, стоявшую в углу. Ей показалось хорошей идеей использовать ее для транспортировки дров. Благодаря корзине она могла бы принести в дом значительно больше поленьев. Барбара поставила фонарь и стала укладывать дрова в корзину. Они были разного размера и все усыпаны щепками. Ральф и в самом деле постарался как следует, судя по внушительным запасам нарубленного. Барбара сладывала в корзину только те поленья, которые там помещались. Потом она стала оглядывать сарай в поисках какой-нибудь крышки или брезента, чтобы накрыть корзину, иначе дрова тут же промокнут и будут плохо гореть. Наконец увидела старое шерстяное одеяло, которое было сложено и лежало на полке в самом дальнем углу сарая.
Барбара осторожно маневрировала между бревнами, разного рода хламом и садовыми инструментами. Сарай был единственным местом, на которое не распространялась любовь Лоры к порядку. Наверное, она редко сюда заходила. Старая хрупкая женщина явно не колола дрова для своих каминов самостоятельно, и, разумеется, ей было не под силу содержать в порядке большой сад. Возможно, ей помогал за небольшое вознаграждение какой-нибудь парень из Дейл-Ли.
Барбара зацепилась ногой за гвоздь, торчавший из стены, и услышала звук разорвавшейся ткани на джинсах. Тихо выругалась, сделала шаг в сторону — и пол под ее левой ногой проломился. Она потеряла равновесие и упала вперед, сильно ударившись подбородком о край стола и расцарапав щеку о латунные прутья стоящей на столе сломанной клетки для хомяков. От боли и испуга Барбара вскрикнула и на некоторое время замерла, потом подняла руку и осторожно ощупала челюсть. Похоже, зуб остался цел и обошлось без переломов, но огромная гематома ей была гарантирована.
«Черт подери!» — выругалась Барбара, поднимаясь на ноги. Повернулась и увидела в полу отверстие, из-за которого упала.
Она поняла, что сломалась одна из продольных половиц — дерево сгнило. Но, кроме этого, она обнаружила, что на этом месте две доски лежали не так, как остальной пол — на твердой глине, — а покрывали выемку глубиной примерно сантиметров десять. Поэтому они не смогли выдержать вес Барбары. То, что здесь до сих пор никто не провалился, объяснялось лишь тем, что доски подгнили совсем недавно и что вообще кто-либо очень редко входил в этот сарай и еще реже рылся в его дальнем углу.
— Нет. Я в этом также ничего не понимаю. Но не хочу, чтобы это делал ты. Дом отапливался неделями. Правда, помещения на первом этаже довольно холодные, но не ледяные. Если мы тепло оденемся и укутаемся в одеяла, то наверняка не замерзнем.
— Барбара, все это может продолжаться неделю, и тогда довольно быстро здесь станет очень неуютно. Не говоря уже о том, что без огня мы не сможем сделать ни кофе, ни чай, а никаких других напитков у нас просто нет. Мы ничего не сможем сделать ни с яйцами, ни с картофелем. Мне не остается ничего иного, как только попробовать.
Ральф подтащил к чурбану самый маленький ствол и положил на колоду, вытащив из нее топор. Барбара отступила на пару шагов назад. Она едва могла наблюдать за всем этим. Ральф прекрасный юрист, но на удивление непрактичный человек и вряд ли способен даже забить гвоздь в стену. Видеть его здесь, в этом мрачном сарае, с топором в руке и с напряженно-решительным выражением лица, было настолько абсурдно, что можно было только закрыть глаза.
Он размахнулся — слишком робко, подумала Барбара, слишком слабо, — и она задержала дыхание. Последовал громкий треск, и когда она опять посмотрела на происходящее, то увидела, что ствол пролетел через весь сарай и целехонький лежал теперь в углу, в то время как топор снова торчал в колоде. Ральф с озлобленным выражением лица снова пытался его вытащить.
— Подожди, нам, наверное, надо… — начала Барбара.
Тот повернулся, и в его глазах блеснула злость, которая заставила ее замолчать.
— Будь так любезна, оставь меня одного! Ты думаешь, что мне нужен зритель на этом постыдном представлении, которое я здесь устроил? Я, должно быть, произвожу на тебя смешное впечатление, не так ли? Ты, наверное, предпочла бы иметь в качестве мужа мужчину, а не болвана за письменным столом!
— Единственное, что в данный момент производит на меня смешное впечатление, так это твои речи, которыми ты разразился! Неужели ты на полном серьезе считаешь, что достоинство мужчины для меня заключается в его способности разрубить дурацкое бревно?
Его лицо, которое до этого раскраснелось от холода, сейчас стало смертельно бледным.
— При случае, — сказал он тихим, но резким голосом, — ты, может быть, расскажешь мне, что именно считаешь достоинством мужчины. При определенных обстоятельствах, возможно, у меня будет тогда шанс, и когда-нибудь… — Он запнулся.
— Что? — спросила Барбара.
— И когда-нибудь ты вернешься в мою постель. А сейчас иди, оставь меня одного!
Она как-то читала, что мужчины в любой жизненной ситуации думают о сексе, но не могла этого постичь.
— Ты действительно считаешь, что это подходящий момент, чтобы…
— Это подходящий момент, чтобы оставить меня в покое и поискать себе какое-нибудь занятие, — прикрикнул он на нее.
Без лишних слов Барбара повернулась и вышла из сарая, при этом так хлопнув дверью, что с крыши сползла шапка снега. Пусть делает что хочет! Отрубит себе ногу, вывихнет руку или заработает инфаркт… Не ее вина, что их накрыл этот снежный коллапс. Ей нужно просто не обращать внимания на его дурное настроение. Мир между ними сейчас невозможен, разве что они станут избегать друг друга. Возможно, это было худшее из того, что могло случиться с ними — и то, что их вместе занесло снегом, и то, что они целиком и полностью, в одном доме, были вынуждены терпеть друг друга, к тому же еще дрожа от холода и испытывая нарастающий голод.
Барбара на секунду остановилась в вихре метели на узенькой тропинке, которую они расчистили совместными усилиями. Ей было еще жарко — от работы и от ярости. Она взглянула на дом. Массивные стены из темных, неправильной формы известняковых глыб. Обрамленные белым деревом стрельчатые окна создавали впечатление милого, уютного жилища. Между двумя окнами на втором этаже Барбара обнаружила остатки деревянной решетки — очевидно, шпалеры для дикого винограда. В былые времена дом — или по меньшей мере его тыльная сторона — зарос им до самой крыши. Здесь, за домом, был большой сад. Барбара вспомнила, что накануне в сумеречном свете видела каменную стену, которая теперь полностью исчезла под снегом.
Внезапно перед ее глазами возникла картина теплого летнего вечера; дети, играющие в саду между фруктовыми деревьями, молодая женщина, сидящая на стене и теребящая пальцами растущий между камнями мох… Она сидела с закрытыми глазами и наслаждалась легким дуновением теплого ветра, ласкающего ее лицо. Дом был полон голосов и жизни, и не существовало больше молчания и одиночества старой женщины, которая была слишком алчна, чтобы, уезжая, оставлять какие-то запасы, и которую никто не ждал, когда она возвращалась. Дом имел свою историю, и Барбара была уверена, что когда-то эта история выглядела более привлекательно, чем сегодня.
«Или, возможно, даже местами еще хуже», — пробормотала она.
Картина летнего вечера исчезла. Опять шел снег, тяжелые темные облака низко висели над бесконечными снежными полями. 24 декабря. А они застряли здесь, у них почти нет еды, и Ральф оказался в критической ситуации, потому что не умеет рубить дрова и, похоже, чувствует свою бесполезность как мужчина. У него было такое страдальческое выражение лица…
Барбара покачала головой, словно могла таким образом освободиться от этой картины.
«Счастливого Рождества», — подумала она.
Среда, 25 декабря 1996 года
«…многочисленные поселки и отдельные усадьбы полностью отрезаны от внешнего мира», — объявил диктор равнодушным голосом, завершая передачу новостей. Лора, сидевшая за завтраком перед тарелкой с яичницей-глазуньей, к которой она так и не притронулась, встала и выключила радио, как только раздались первые звуки песни «Тихая ночь, святая ночь». Ей было не до Рождества. Ее мучило серьезное беспокойство.
На сей раз она была почти благодарна своей сестре Марджори за ее чрезвычайно прагматичный подход к жизни. В маленькой квартире мало что указывало на то, что сегодня 25 декабря. На подоконнике стояла обгоревшая наполовину свеча в форме рождественской елки; рядом, на картонной тарелке, лежало рождественское печенье, которое испекла и привезла с собой Лора. Не было никаких праздничных украшений.
«Это стоит денег, — любила говорить Марджори. — И для чего мне нужно тратить силы и устраивать здесь эту ярмарку с шарами и еловыми ветками? Только для того, чтобы через пару недель все это снова убрать? И мир от этого не станет лучше!»
В предыдущие годы Лора всегда огорчалась из-за таких взглядов своей сестры, не находя при этом ни одного убедительного контраргумента. При разумном подходе Марджори была права: рождественские украшения стоили приличных денег, требовали определенных усилий и ничего не меняли в общем удручающем состоянии мира. Но они на некоторое время приносили немного блеска и тепла, а это, как считала Лора, иногда просто необходимо, чтобы обрести силы для повседневной жизни.
Она знала, что у Марджори еще в ранней юности сформировался этот строгий, жесткий характер, а в дальнейшем к нему еще добавилось постоянное брюзжание. Она была младшей из сестер, но рядом с большеглазой робкой Лорой всегда казалась старшей. Лора отдавала должное Марджори, когда та длительное время ухаживала за их отцом, вплоть до самой его смерти, что совершенно выбило ее из сил. После этого она гнала прочь любого мужчину, который отваживался к ней приблизиться, а на это и без того решались лишь немногие. Потом переехала в этот ужасный многоквартирный дом недалеко от Чатема, в котором живет уже 30 лет и унылость которого даже самого жизнерадостного человека постепенно довела бы до депрессии. Лора никогда не понимала, почему Марджори приняла решение в пользу этого страшного серого бетонного монстра. В Кенте было так много милых деревушек, в которых сестра могла бы снять небольшой коттедж и жить вполне комфортно. Но поскольку во всех ее решениях главенствующую роль всегда играли только практические соображения, она выбрала себе этот «муравейник», который, как отвратительный гнойник, уродовал окружающий ландшафт, прежде всего потому, что располагался в нескольких минутах от фирмы, на которой она до недавних пор работала. Это была небольшая фабрика по производству картонных тарелок, стаканчиков и бумажных салфеток.
В квартире было три комнаты, кухня, ванная и небольшой балкон, выходивший на север, куда никогда не заглядывало солнце. Лору не удивляло, что Марджори все больше впадала в уныние. У большинства людей, которые встречались ей на лестничной клетке, были угрюмые лица.
Но сейчас Лора была слишком занята своими заботами и проблемами, чтобы предаваться размышлениям о Марджори. Со вчерашнего дня она, как завороженная, следила за всеми новостями, передаваемыми по радио и телевидению. Снежный коллапс в Северной Англии везде был главной темой. По телевидению показывали снимки, сделанные с вертолетов: создавалось впечатление, что они приземлялись где-то на Северном полюсе. Бесконечные снежные пространства с одинокими темными точками — домами и деревнями.
Лора, которая с колотящимся сердцем, не отрываясь, следила за этим, задавалась вопросом, что являлось причиной этого ощущения угрозы, которое постоянно в ней росло? Она чувствовала себя негодяйкой, в минуту опасности бросившей на произвол судьбы самое дорогое. Уэстхилл. Что может случиться с домом? Уже больше ста лет стоял он в целости и сохранности и вынес все, что приносили с собой большие и малые катастрофы. А может быть, она видела опасность не для дома? Возможно, опасность грозила людям, которые сейчас там находились? Эта молодая женщина с холодными пытливыми глазами…
Лора глубоко вздохнула, пытаясь припомнить последние снежные коллапсы, происходившие у них на севере. Их было несколько. Самый ужасный случился вскоре после войны, в 1947 году. Тогда Аделина, прежняя экономка, была уже тяжело больна, и ей постоянно требовались обезболивающие медикаменты. Фрэнсис боялась, что закончатся содержащие морфин препараты, прежде чем растает снег и врач опять сможет к ним добраться. Но снегопад вовремя прекратился, и стали работать снегоуборочные машины, которые расчистили дорогу до фермы. Это был первый и единственный раз, когда Лора видела Фрэнсис в таком нервозном состоянии.
— На мой взгляд, современные дети слишком избалованы, — с недовольством сказала Марджори, незаметно вошедшая в кухню. На ней был старый изношенный халат синего цвета, который носила еще их мать, и потертые меховые тапочки на ногах. Волосы были еще не расчесаны. Она выглядела старше своих шестидесяти семи лет. Кожа вокруг рта была дряблой и морщинистой.
Лора, погруженная в свои воспоминания, вздрогнула.
— Что ты имеешь в виду?
— Мальчишке из квартиры надо мной, очевидно, подарили на Рождество велосипед, — объяснила Марджори. — Он катается на нем внизу возле дома. Велосипед со всеми прибамбасами. Для молодых людей все должно быть самым лучшим! При этом отец не работает, и вся семья живет на пособие… — Она подошла к окну и посмотрела вниз, чтобы еще раз увидеть всю непостижимость происходящего. С неприязнью наблюдая за мальчиком, поняла, что худощавый, с важным выражением лица подросток действительно счастлив.
— В Йоркшире, похоже, действительно все серьезно, — сказала Лора подавленно. — Этот снегопад…
— Здесь редко бывает снег, — возразила Марджори, все еще глядя вниз. — Скоро начнется дождь.
— Может быть, нам тогда пойти прогуляться? Немного размяться…
— Ты можешь пойти, если хочешь. У меня нет желания. — Марджори отвернулась от окна, подошла к столу и тяжело опустилась на стул. Потом, без какого-либо перехода, продолжила: — Н-да, они перевернут тебе весь дом, эти твои постояльцы. Надеюсь, ты хорошо спрятала свои любовные письма! — Она злобно рассмеялась, зная, что Лора никогда в жизни не получила ни одного любовного письма.
Лора побледнела.
— Думаешь, они действительно будут шарить по дому?
Марджори взяла чайник, налила себе чаю и, обнаружив, что он остыл, скривила лицо.
— Понятия не имею. Но что им еще делать?
— Это невероятно, — воскликнула Барбара. Она сидела за небольшим секретером в гостиной с пачкой бумаг на коленях, которые только что вынула из ящика. — С тысяча девятьсот восемьдесят шестого года Лора Селли постепенно продавала этому несимпатичному Фернану Ли большие участки земли, входившие в состав фермы Уэстхилл. И что меня поражает — за смехотворные деньги!
Ральф как раз вошел в комнату с раскрасневшимися от холода щеками и в испачканной одежде. Он выглядел совершенно выдохшимся и обессиленным.
— Ты находишь это приличным — рыться в документах, которые тебя совершенно не касаются? Я считаю, ты…
— Нам нужна бумага, — перебила его Барбара, — так как иначе мы не зажжем огонь. Я искала повсюду, Ральф, и нашла одну-единственную старую газету. Журналов с телепрограммами не осталось, а книги мы, разумеется, жечь не можем. Я подумала, что, может быть, в секретере найду что-нибудь, что можно было бы использовать для растопки… Но, конечно, не эти договоры купли-продажи.
Она убрала документы назад в ящик и встала. В комнате царил ледяной холод. На Барбаре было два свитера и носки из овечьей шерсти, но она все равно мерзла. Кроме того, ее одолевало мучительное чувство голода. Накануне, в сочельник, они доели оставшиеся спагетти. Каждому досталось по небольшой порции, которая лишь ненадолго смогла утолить дикий голод. Единственным отрадным явлением в этот вечер стали полбутылки бренди, стоявшие в самом дальнем углу шкафа в столовой и, похоже, представлявшие собой весь скудный запас алкоголя отъявленной противницы спиртного Лоры Селли. Бренди немного согрел их и придал вечеру по меньшей мере подобие праздничной атмосферы.
Наутро следующего дня каждый довольствовался куском хлеба, половиной сваренного вкрутую яйца и небольшим количеством сыра. Они решили выдержать день без еды, а вечером сварить четыре картофелины и позволить себе еще немного сыра. Но уже сейчас Барбара чувствовала себя совершенно обессилившей от голода.
Ральф, стянув с рук перчатки, сказал:
— Я нарубил еще немного дров. Так постепенно обрету навык. Кстати, опять пошел снег!
Барбара посмотрела в окно, за которым в вихре кружились хлопья снега.
— О нет! Я даже не заметила…
Когда они встали в девять часов утра — при этом никто из них не торопился вылезти из постели, чтобы съесть скудный завтрак, — их взорам открылась картина потрясающей красоты. На небе не было ни облачка. Своей холодной арктической синевой, высоким и бескрайним сводом небо напоминало огромный шар из цветного стекла. Утреннее солнце озаряло светом беспрестанно искрящуюся снежную пелену, придавая ей еще больше сверкания, блеска и розового сияния. На мгновение Ральф и Барбара забыли об урчащих животах и только молча смотрели в окно, поражаясь увиденным и воспринимая это как вознаграждение за все возникшие трудности.
— Пожалуй, еще раз поднимусь на чердак, — сказал Ральф. — Может быть, мне удастся найти немного древесной стружки… Нам бы это очень помогло.
— Она, наверное, очень педантичная хозяйка, — сказала Барбара, — одна из тех, кто регулярно наводит порядок. На чердаке только четыре картонные коробки и та самая газета. Хотела бы я, чтобы в моем кабинете когда-нибудь был такой же порядок, как здесь в кладовых!..
— У нас уже было достаточно обломов, — пробормотал Ральф. — Бог мой, как я мечтаю о нормальном отоплении!
— Тебе надо сейчас немного отдохнуть, — предложила Барбара. — Почему бы тебе не найти какую-нибудь книгу и не лечь с ней в постель? Мы пока ничего не можем поделать.
Ральф кивнул и повернулся к двери.
— Обещай мне, что не будешь рыться в ящиках. Это просто неприлично.
— Здесь все равно нет ничего, что могло бы вызывать хоть какой-то интерес, — ответила Барбара, закрывая крышку секретера. На ее взгляд, Ральф уж слишком носится с угрызениями совести, но ей не хотелось делать это предметом принципиальных дебатов. У нее вообще не было больше желания говорить с ним об их проблемах; притом что именно это должно было стать целью их поездки.
Было уже темно, когда Барбара отправилась в сарай. Ей нужны были дрова для кухонной плиты, чтобы сварить четыре смешные картофелины на ужин. От дров, которые Ральф принес днем, уже ничего не осталось, потому что Барбара после обеда использовала их для растопки камина в столовой. Она сидела почти вплотную к огню, что-то читала и даже позволила себе немного бренди. Помещение быстро нагревалось, и на фоне картины падающего снега по ту сторону окна и медленно спускающихся сумерек Барбара испытывала чувство настоящего комфорта. В какой-то момент она пошла наверх, чтобы посмотреть, как там Ральф, и нашла его крепко спящим в своей постели. В свете свечи некоторое время смотрела на его такое знакомое лицо. Он глубоко и равномерно дышал. Было в нем что-то трогательное, как бывает при виде упавшего дерева, и сам он казался необычайно ранимым. Барбара с трудом преодолела искушение наклониться и погладить его по голове. Возможно, его это разбудило бы. Ничего не произойдет, если он встанет к ужину позднее.
Барбара тихо вышла из комнаты, спустилась вниз и надела сапоги и пальто, снаряжаясь в путь к сараю. Дом скрипел и стонал — с наступлением темноты буря вновь усилилась, и ветер, завывая, стучал в окна и стены. Барбара нашла в подвале фонарь для свечи в виде старомодной керосиновой лампы. Она закрепила в нем свечу, надеясь, что буря ее не загасит. На всякий случай положила в карман пальто коробок спичек.
Сначала порывом ветра у нее из руки вырвало входную дверь, а потом она чуть было не выронила фонарь. Плотные колючие хлопья снега били ей в лицо. Дорожку, которую они с Ральфом расчистили с таким трудом, еще можно было различить, но даже здесь Барбара проваливалась в снег почти по колено. Опустив голову вниз, она пробиралась вперед. Фонарь сильно раскачивало в разные стороны. Свеча сначала мерцала, а потом погасла, но Барбара этого не замечала, потому что ее глаза были закрыты и она передвигалась на ощупь. Дошла до двери сарая, распахнула ее и глубоко вздохнула, когда наконец оказалась под защитой стен. Ее пальто было все в снегу, и волосы, наверное, тоже. Она достала спички и снова зажгла свечу. Причудливые тени плясали на каменных стенах; по полу испуганно прошмыгнула мышь и исчезла за грудой садовых инструментов. Взгляд Барбары упал на большую плетеную корзину, стоявшую в углу. Ей показалось хорошей идеей использовать ее для транспортировки дров. Благодаря корзине она могла бы принести в дом значительно больше поленьев. Барбара поставила фонарь и стала укладывать дрова в корзину. Они были разного размера и все усыпаны щепками. Ральф и в самом деле постарался как следует, судя по внушительным запасам нарубленного. Барбара сладывала в корзину только те поленья, которые там помещались. Потом она стала оглядывать сарай в поисках какой-нибудь крышки или брезента, чтобы накрыть корзину, иначе дрова тут же промокнут и будут плохо гореть. Наконец увидела старое шерстяное одеяло, которое было сложено и лежало на полке в самом дальнем углу сарая.
Барбара осторожно маневрировала между бревнами, разного рода хламом и садовыми инструментами. Сарай был единственным местом, на которое не распространялась любовь Лоры к порядку. Наверное, она редко сюда заходила. Старая хрупкая женщина явно не колола дрова для своих каминов самостоятельно, и, разумеется, ей было не под силу содержать в порядке большой сад. Возможно, ей помогал за небольшое вознаграждение какой-нибудь парень из Дейл-Ли.
Барбара зацепилась ногой за гвоздь, торчавший из стены, и услышала звук разорвавшейся ткани на джинсах. Тихо выругалась, сделала шаг в сторону — и пол под ее левой ногой проломился. Она потеряла равновесие и упала вперед, сильно ударившись подбородком о край стола и расцарапав щеку о латунные прутья стоящей на столе сломанной клетки для хомяков. От боли и испуга Барбара вскрикнула и на некоторое время замерла, потом подняла руку и осторожно ощупала челюсть. Похоже, зуб остался цел и обошлось без переломов, но огромная гематома ей была гарантирована.
«Черт подери!» — выругалась Барбара, поднимаясь на ноги. Повернулась и увидела в полу отверстие, из-за которого упала.
Она поняла, что сломалась одна из продольных половиц — дерево сгнило. Но, кроме этого, она обнаружила, что на этом месте две доски лежали не так, как остальной пол — на твердой глине, — а покрывали выемку глубиной примерно сантиметров десять. Поэтому они не смогли выдержать вес Барбары. То, что здесь до сих пор никто не провалился, объяснялось лишь тем, что доски подгнили совсем недавно и что вообще кто-либо очень редко входил в этот сарай и еще реже рылся в его дальнем углу.