– Не трогай их. Я сделаю все, что ты захочешь, но только если это не коснется моей семьи.
– Ты не в том положении, чтобы требовать, Маленькая Тень.
В его голосе нет тепла, когда он произносит это прозвище, и в его глазах нет огонька. Возможно, то обаяние, которое я помнила с детства, задушили годы, проведенные в тюрьме. А может, его никогда и не было. Воспоминания бывают обманчивы, особенно детские. Айрис порой с абсолютной уверенностью рассказывает о том, что, по ее мнению, происходило в действительности, хотя я знаю, что это неправда. Возможно, человек, которого я помню, никогда не существовал. И событий, которые, как мне казалось, происходили на самом деле, тоже никогда не было.
– Тебе не сойдет это с рук, – не выдерживаю я.
Он смеется. Неприятный звук.
– Ничто никогда не сходит с рук. Ты должна понимать это лучше всех.
Я мысленно возвращаюсь к своему последнему дню на болоте. Боюсь, он прав.
Он машет «магнумом» в направлении моего дома и поднимается на ноги:
– Пора идти.
Я с трудом встаю, опираясь на ствол дерева. Делаю первые шаги. Отец и дочь. Снова вместе.
24
Хижина
Одно могло усмирить Хельгу. Это были вечерние сумерки. В этот час она становилась тихой и задумчивой, позволяла себе принимать советы и подчиняться. И как будто некое тайное чувство влекло ее к матери.
Жена викинга сажала ее к себе на колени и забывала об уродстве девочки, как только заглядывала в ее печальные глаза.
– Я бы желала, чтобы ты всегда оставалась моим немым лягушонком, ибо ты становишься ужаснее, когда тебя облекает красота. Но ни разу еще мой муж и господин не слышал из уст моих, сколь велики были страдания, постигшие меня по твоей милости. Сердце мое полно жалости к тебе.
Уродливая жаба задрожала, как если бы эти слова затронули невидимую струну, соединявшую душу с телом. И крупные слезы выступили у нее на глазах.
Ганс Христиан Андерсен.
Дочь болотного царя
Весь остаток дня я думала о мужчине в дровяном сарае. Мне было интересно, что именно он собирался поведать о моих родителях, чего я не знала. Должно быть, это было что-то важное, потому что отец избил его только за намерение это рассказать. Я много раз хотела пробраться в сарай и расспросить его, но отец все время находился рядом с домом: таскал воду, рубил дрова и точил пилу.
Я весь день провела дома. Без сомнения, это был самый длинный, скучный и бессмысленный день в моей жизни. Хуже, чем тот день, когда отец заставил меня помогать маме варить желе. Я не желала ухаживать за ней, хоть и жалела ее из-за сломанной руки. Мне хотелось проверить силки, лунки для подледного лова, охотиться на оленей вместе с отцом, хоть я и злилась на него за то, что он сломал маме руку, – что угодно, лишь бы не сидеть в четырех стенах. У меня было такое чувство, что я наказана, хоть и не совершила ничего дурного.
Даже несмотря на это, я делала все, что мне говорили родители, с радостью и без возражений, в надежде, что все вернется на круги своя. Я мыла тарелки, подметала полы, рубила топором куски замороженной оленины и выкладывала их на печи, чтобы они оттаяли, следуя инструкциям мамы. Я готовила для нее чай из тысячелистника всякий раз, когда она просила, принесла ей остатки кроличьего супа на обед. Помогла ей сесть, чтобы она могла поесть и попить, принесла из кухни горшок, чтобы она пописала в него, и вынесла его потом в туалет. Отец говорил, что чай из тысячелистника останавливает кровь, но он, похоже, не помогал. Кухонное полотенце, которым отец перевязал ее сломанную руку, все покрылось пятнами, засохшими и свежими. Как и простыни. Я выстирала бы их, если бы умела.
Я и правда не осознавала, сколько работы по дому лежит на маме, пока мне не пришлось выполнять ее самой. Я стояла на табуретке, склонившись над плитой, и пыталась понять, можно ли есть оленину, которую я готовила на ужин. («Воткни в мясо вилку и представь, что вилка – это твои зубы», – сказала мама, когда я спросила, как выяснить, готово ли мясо.) Вдруг отец открыл заднюю дверь и просунул голову внутрь.
– Пойдем, – сказал он.
Я сдвинула кастрюлю с печки и с радостью натянула зимнюю одежду. Уже почти стемнело. День был солнечным и ярким, но теперь сгустились тучи, и температура падала, а ветер поднялся такой, словно вот-вот должен был пойти снег. Я глубоко вдохнула морозный воздух. Чувствовала я себя, как заключенный, которого выпустили из тюрьмы, или зверь в зоопарке, вырвавшийся из клетки после целой жизни, проведенной в неволе. Я шла за отцом по двору и всячески старалась не подпрыгивать на ходу.
Отец нес в руке свой любимый нож, семидюймовый «кабар» с лезвием из углеродистой стали, с рукояткой, обернутой кожей, – такие носили морские пехотинцы США во время Второй мировой войны, а этот достался ему, когда он служил в армии. Нож «кабар» представлял собой превосходное боевое оружие, но им можно было также открывать консервные банки, резать дерево или проволоку, хотя я все же отдавала предпочтение своему «боуи».
А затем я поняла, что мы идем к дровяному сараю. Шрамы у меня на предплечье заныли. Я не знала, что отец хотел сделать с этим человеком, но догадывалась.
Мужчина шарахнулся назад, как только мы вошли в сарай, – насколько позволяли наручники. Отец опустился перед ним на корточки, перекидывая нож из одной руки в другую, давая ему возможность как следует рассмотреть себя и улыбаясь так, словно он точно знал, что хочет сделать, но не знал, с чего начать. Он долго вглядывался в лицо мужчины, затем его взгляд медленно опустился на его грудь, а после – на пах. Мужчина выглядел так, словно его вот-вот стошнит. Даже меня мутило.
Неожиданно отец схватил его за рубашку и вспорол ткань ножом. Он разрезал рубашку от шеи до пояса, а затем ткнул его кончиком ножа в грудь. Тот пискнул от страха. Отец нажал сильнее. Нож проткнул кожу. Мужчина вскрикнул. Когда отец начал выводить ножом буквы на его груди, он закричал.
Отец вырезал его татуировку очень долго. Так он это назвал, хотя слова, которые он писал на коже чужака, на мой взгляд, совсем не походили на татуировку.
Отец остановился, когда мужчина потерял сознание. Он встал, вышел наружу и вымыл руки и нож снегом. Когда мы шли обратно в дом, голова у меня кружилась, а ноги подкашивались.
Когда я рассказала маме о татуировке, которую сделал мужчине отец, она задрала рубашку и показала мне слова, которые отец вырезал на ней. Шлюха. Потаскуха. Я не знала, что они означают, но мама сказала, что это плохие слова.
На следующее утро отец отправился на болото, чтобы наконец подстрелить оленя, и уже не стал пытать мужчину в сарае. Он сказал, что теперь нам понадобится еще больше мяса, потому что у нас появился лишний рот. Хотя отец и не кормил его. К тому же в погребе у нас было достаточно овощей, чтобы продержаться до тех пор, пока не вернутся утки и гуси, да еще консервы и прочая снедь в кладовой.
Я решила: отец только сделал вид, что пошел охотиться, а на самом деле спрятался где-то поблизости и следит за тем, сделаю ли я то, что он велел перед тем, как уйти. Уходя, он поручил человека в дровяном сарае мне. Мне следовало дать ему одну чашку цикориевого отвара утром и еще одну вечером, и больше ничего. Я не представляла, как можно выжить на одном лишь цикории. Отец сказал, что в этом и смысл.
Он называл этого человека Охотником, хотя я знала, что его зовут Джон. Мама сказала мне, что фамилия Охотника пишется так же, как и произносится: Лак-ке-нен, с одинаковым ударением на всех слогах. Мне пришлось произнести ее дважды, прежде чем я поняла. Мама сказала, что финские фамилии кажутся трудными из-за двойных согласных и гласных, но на самом деле это не так. Они проще, чем английские слова, где некоторые буквы не произносятся, как, например, буква «b» в слове «dumb»[29] или «w» в слове «sword»[30].
Мама сказала, что Охотник вырос в том же городе, что и она, – в месте под названием Ньюберри, где она ходила в школу с его младшим братом, до того как мой отец привел ее на болото. Она призналась, что была без ума от младшего брата Охотника, хотя никогда не говорила ему об этом. Я подумала о мальчике с тремя именами из журнала «Тин» – Ниле Патрике Харрисе, который тоже лишил ее разума. Странный эффект.
Мама сказала, что ее фамилия была Харью – тоже финская, о чем я не знала. Ее дедушка и бабушка перебрались из Финляндии в Мичиган вскоре после того, как поженились, чтобы работать на медных рудниках. Благодаря картам из «Нэшнл географик» я знала, что Финляндию иногда включают в Скандинавский регион вместе с Данией, Швецией и Норвегией и что скандинавы произошли от викингов. Это значило, что моя мать тоже была из викингов, а следовательно, и я, и это меня очень обрадовало.
Никогда еще мама не говорила так много, как в последнее время. Теперь я знала ее фамилию и внезапно поняла, что не знаю свою.
Возможно, у меня ее и не было, и в таком случае мне бы хотелось, чтобы меня звали Хелена Бесстрашная. Еще я знала название города, где выросла мама. Я знала, что она викинг и что я тоже викинг. Я бы хотела узнать и больше, но мама сказала, что устала, и закрыла глаза.
Я надела куртку и пошла в дровяной сарай. Я надеялась, что Охотник сможет больше рассказать о том городке, где они с мамой выросли. Мне стало интересно, есть ли там и другие викинги. И еще я хотела выяснить то, чего я не знала о маме и об отце.
В сарае стояла ужасная вонь. Порезы на груди Охотника распухли и покраснели. Грудь его была бурой, потому что вместо сажи отец натер татуировки Охотника экскрементами.
– Помоги мне, – прошептал он.
Сначала я подумала, что он шепчет, поскольку боится, что его услышит отец. А затем я увидела темный синяк у него на горле. И поняла, почему прошлой ночью он внезапно перестал кричать.
– Пожалуйста. Мне нужно выбраться отсюда. Найди ключ от наручников. Помоги мне.
Я покачала головой. Мне не нравилось то, что отец делал с Охотником, но я знала, что он сделает со мной, если я помогу Охотнику сбежать.
– Я не могу. Ключ у папы. Он носит его с собой.
– Тогда выломай это кольцо. Разрежь столб бензопилой. Что-то ты можешь сделать. Пожалуйста. Ты должна мне помочь. У меня семья.
Я снова покачала головой. Охотник сам не знал, о чем просит. Я бы не сумела сломать кольцо, даже если бы захотела. Железное кольцо и крепеж, на котором оно висело, были очень прочными. Отец говорил, что люди, построившие хижину, приковывали к нему быка, которого держали в этом сарае, и тогда он весь был заполнен не дровами, а навозом. Когда я спросила, значит ли это, что наш дровяной сарай был бычьим или навозным, он рассмеялся. И хотя я много раз видела, как отец работает бензопилой, сама никогда ею не пользовалась.
– Хелена, твой отец – плохой человек. Его место за решеткой.
– А что он сделал?
Охотник посмотрел на дверной проем, и его пробрала дрожь, как будто он боялся, что отец может его услышать, хотя это было смешно, потому что между перекладинами были большие щели и, если бы мой отец прятался снаружи и подслушивал, мы его заметили бы.
Долгое время он смотрел на меня и ничего не говорил.
– Когда твоя мама была маленькой, – наконец начал Охотник, – примерно твоего возраста, твой отец увел ее. Он забрал ее у родных и притащил сюда, несмотря на то что она не хотела этого. Он похитил ее. Ты знаешь, что это значит?
Я кивнула. Люди яномами часто похищали девочек и женщин других племен и женились на них.
– Люди всюду ее искали. И до сих пор ищут. Твоя мама хочет вернуться к своей семье. А твой отец должен сесть в тюрьму за то, что сделал. Пожалуйста. Ты должна помочь мне выбраться. Если поможешь, обещаю, я заберу вас с мамой с собой на снегоходе.
Я не знала, что сказать. Мне не понравилось то, что, по мнению Охотника, отца нужно посадить в тюрьму, вроде Алькатраса, Бастилии, Дьявольского острова или лондонского Тауэра. Кроме того, я не понимала, почему он думает, что похищение – это плохо. Как же еще мужчине добыть себе жену?
– Спроси у своей матери, если не веришь мне, – бросил он мне вдогонку, когда я поднялась на ноги и пошла обратно в дом. – Она подтвердит, что я говорю правду!
Я заварила маме чай из тысячелистника и отнесла в ее комнату. Пока она пила, я передала ей слова Охотника. Когда я закончила, она долго молчала, я даже подумала, что она заснула. Но в конце концов она кивнула:
– Это правда. Твой отец похитил меня, когда я была девочкой. Я играла с подругой в пустом домике станционного смотрителя возле железнодорожных путей, и там твой отец нашел нас. Он сказал, что потерял свою собаку, и спросил, не пробегал ли тут маленький коричневый кокапу. Когда мы сказали, что нет, он попросил нас помочь отыскать его. Вот только это была уловка. Твой отец отвел меня к реке. Посадил в каноэ, привез в эту хижину и приковал к кольцу в сарае. Когда я плакала, он меня избивал. Когда умоляла отпустить меня, переставал кормить. Чем больше я сопротивлялась, тем хуже мне было, так что спустя какое-то время я просто стала делать все, о чем он меня просил. Я не знала, как еще поступить. – Она вытерла глаза краешком одеяла. – Твой отец – плохой человек, Хелена. Он пытался утопить меня. Он посадил тебя в колодец. Он сломал руку Джону и мне. Он похитил меня.
– Но яномами похищают женщин из других племен. Я не понимаю, что в этом плохого.
– Тебе бы понравилось, если бы в нашу хижину внезапно вломился незнакомец и забрал тебя с собой, не спрашивая, хочешь ты этого или нет? И ты никогда больше не смогла бы охотиться, рыбачить и гулять по болоту. Как бы ты поступила, если бы кто-то попытался сделать это с тобой?
– Я бы его убила, – ответила я без колебаний.
И в этот момент я все поняла.
Когда отец вечером вернулся в хижину с болота, я постаралась занять себя на кухне, чтобы мне не пришлось смотреть, как он избивает и мучает Охотника. Но я все равно слышала, как тот кричит.
– Он убьет меня, – сказал Охотник позже тем же вечером, когда я принесла ему кружку цикориевого отвара. Его лицо так распухло и потемнело из-за кровоподтеков, что он с трудом мог говорить. – Возьми снегоход. Завтра, как только твой отец уйдет. Возьми мать. Пришлите кого-нибудь за мной.
– Я не могу. Ключ от снегохода у него.
– В отсеке сзади есть еще один, запасной. В железной коробке, она крепится сверху. Снегоходом нетрудно управлять, я тебя научу. Пожалуйста. Позови на помощь. Пока еще не слишком поздно.
– Хорошо, – сказала я, но не потому что этого хотел Охотник, не потому что я верила, будто мой отец – плохой человек, которому место за решеткой, как утверждали мама и Охотник, но потому что Охотник умрет, если я этого не сделаю.