Домой? В дом отца я не попаду еще с неделю, а казенная квартира… Маркиз наверняка понимает, как это унизительно. И все же делает вид, что не заметил оплошности:

— Как скажете, Ольга… Савельевна.

Снова насмешливый взгляд в мою сторону:

— Тела хранятся на нижних уровнях. Если вы готовы, мы можем спуститься в препарационный зал.

Дорога вниз заняла гораздо меньше времени, чем наверх. Странно, что я не слышала раньше об этом травяном отваре, потому что работал он превосходно: с каждой минутой ощущалось, что дышится все глубже и ровнее, а шаги становятся более уверенными.

Спустившись на первый этаж, мы прошли через небольшую арку, из которой открылся длинный коридор, увешанный зеркалами. Я страшилась даже взглянуть в блестящую поверхность, опасаясь увидеть в ней испуганную девушку. Только изжить страх можно лишь одним способом.

Бросив короткий взгляд в зеркало, поняла, что все не так уж и плохо.

В отражении на меня глядела среднего роста юная девушка с расправленными плечами и идеально ровной спиной. Каштановые волосы забраны назад, выбиваясь местами после… стальной хватки маркиза.

На щеках проступает розовый румянец, окрашивая скулы уверенными мазками. Господи, как же стыдно! Но я не отвожу взор, и огромные синие глаза, доставшиеся мне от матери, встречают взгляд без тени страха и сомнения. Все верно, мне нечего скрывать. И, пожалуй, впервые в жизни я уверена: справлюсь.

Кажется, маркиз тоже наблюдает за мной. Удивлен? Быть может. Но я снова делаю шаг, ступая все уверенней, пока не оказываюсь перед широким дверным проемом, из-под тяжелых створок которого дурно пахнет.

— Ольга… — Впервые обращение Николая Георгиевича ко мне по имени звучит не грубо, но с сочувствием. Только удивляться не время, и он продолжает: — Вы готовы? За дверью вас ждет неприглядное зрелище, потому как ливиум… он корежит тело. Труп выглядит совсем не таким, как при жизни, и это может показаться пугающим. Если станет дурно…

— Прошу вас, господин министр, давайте покончим с этим как можно скорее.

Я стараюсь не показать своего страха, но маркиз, очевидно, все понимает. Снова протягивает мне ладонь, словно бы придержать ввиду последних событий. Но внутренний голос подсказывает: он знает, что за дверью — потрясение не из слабых.

И я толкаю медную ручку, интуитивно задержав дыхание.

В широкой комнате светло. Огни, наподобие новых фонарей на центральной улице, освещают помещение ярким бледным светом, и как только глаз привыкает, я замечаю посреди комнаты длинный серебристый стол. На нем лежит что-то внушительных размеров, заботливо прикрытое белой простыней. И мне нужна минута, чтобы осознать: это мой отец.

Ноги на мгновение подкашиваются, отчего шаг сбивается, и хоть я не признаю этого никогда, но все же глубоко в душе рада, что маркиз рядом. Он сильный, и силы его хватает, чтобы удержать меня от падения.

К нам подбегает невысокий полнолицый старичок со скудными остатками светлых волос. Белый халат на его животе застегивается не на все пуговицы, создавая впечатление легкой небрежности. Но руки его чисты, а ногти коротко подстрижены.

Доктор. И глаза умные, внимательные, способные глядеть в саму суть, а потому догадывается:

— Графиня Ершова? Простите, что вынуждены были позвать именно вас. Больше близких родственников не нашлось.

Весьма странное утверждение, учитывая, что мой дед по материнской линии, его светлость герцог Юрий Афанасьевич Соколов, жив. Или же им нужен именно носитель крови Ершовых?

Понимая, что сейчас не лучшее время для соблюдения этикета, я протянула ладонь доктору, позволив пожать ее. И лишь тогда, слегка смущенный предстоящим, тот повел меня к столу.

Немного сбиваясь и краснея от волнения, этот невысокий человечек, непрестанно извиняясь, пояснял, что все тело осматривать не придется. Мне покажут небольшую часть, по которой я и смогу опознать отца, а именно руку с особым знаком рода Ершовых — родимым пятном в форме кляксы у самого сгиба запястья.

Пока мы с доктором двигались к телу, Николай Георгиевич выставил на стол прозрачный кристалл, и я догадалась: это не что иное, как друза памяти. Камень тут же заискрился, после чего стал пульсирующе отблескивать. Записывает?

Чуть приподняв край простыни в середине возвышения, доктор в знак готовности дождался короткого кивка и лишь затем отбросил белую ткань над правой рукой отца.

А рука эта оказалась обычна… почти. Слегка синюшна, с отекшими пальцами, отчего фамильный перстень, сродни моему, слишком сильно впился в кожу, оставив под собой глубокую сиреневую борозду. С извилистым рисунком вен, на который служащий не позволяет смотреть слишком долго, — торопит, но всей видимости опасаясь, как бы мне не стало дурно прямо здесь. Переворачивает ладонь, освобождая запястный сустав:

— Узнаёте?

На вздувшемся сгибе — родимое пятно. Странное, крупноватое. И очень похожее на кляксу.

Я смотрю на отметину долго. Так долго, что, кажется, министр начинает нервничать, но это тревожит меня сейчас меньше всего.

— Ваше сиятельство?..

— Нет, доктор. Это не мой отец.

Я почти спокойна, за исключением того, что внутри растет необъяснимая надежда: неужели отец жив? Его нужно найти! Робкая мечта опаляет щеки румянцем. За последние несколько часов мне пришлось в корне переоценить свою жизнь, осознав, что она была не так уж плоха и я с радостью вернула бы все на круги своя, только бы не стоять больше здесь и никогда не встречаться с маркизом Левшиным. Быть может, лишь на великосветских раутах, хотя и там я предпочла бы держаться от него подальше.

Так неужели все еще можно вернуть? И как скоро мне будет позволено возвратиться в пансион, чтобы закончить обучение?

Сердце стучит гулко. Так гулко, что голос Николая Георгиевича доносится будто бы из подземелья:

— Вы уверены? Ольга?!

В этот момент я почти счастлива, отчего позволяю ему даже эту вольность. И все же сообщаю непреклонно:

— Это не мой отец.

— Ну же, Ольга, сейчас не время для ваших глупых шуток!


Мысль Николая Георгиевича приходится прервать, развернув ладонь сгибом кверху. Фамильное пятно рода Ершовых открывается тут же, как только тонкий ободок браслета сползает чуть ниже.

А ведь пятна похожи. Странные, крупноватые. Вот только мое — не на правой ладони, а на левой.

Именно тогда самообладание министра дало трещину. Лицо озарилось жуткой догадкой, вслед за которой вокруг Левшина взметнулось пламя. Обжигающее, яростное. Оно жило всего секунду, но тот ужас, что я успела испытать, не мог сравниться ни с чем.

Глупая, глупая Оля! А ведь казалось, что гнев маркиза мне уже знаком. Выходит, нет.

Не понимая, что происходит, я отпрянула в сторону, к заботливым рукам старого доктора, который тут же увел меня в дальний угол. На низеньком стульчике с ровной спинкой нашелся изношенный плед, заботливо укрывший мои плечи, пока Николай Георгиевич в ярости отдавал приказы:

— Александр Олегович, немедленно предоставьте духовную друзу, применявшуюся вами для аутентификации!

Теплые руки доктора мгновенно отпустили плечи, а затем в препарационном зале возникла суматоха. Служитель взволнованно помчался к рассохшемуся желтоватому шкафу, стоявшему у самых дверей, мигом достав оттуда сиреневый кристалл. Спотыкаясь, поднес его маркизу, низко поклонившись:

— Ваше сиятельство, друза показала полное соответствие.

Но маркиз был непреклонен. Он рванул ко мне так быстро, что я не успела даже вскрикнуть, когда тяжелый плед упал на пол. Не дав опомниться, стальной хваткой вцепился в запястье и, не обращая ни малейшего внимания на просьбы быть аккуратнее, рывком поставил меня на ноги. Встряхнул с такой дикой силой, что на миг потемнело в глазах, и волоком оттащил к столу, где уже без лишних слов сорвал простыню с тела.

От жуткой картины распухшего лица, что и в самом деле походило на отцовское, и от гнилостного запаха, поднявшегося из-под ткани, перед глазами потемнело, как если бы весь воздух разом выбили из легких.

— Ваше сиятельство! — Доктор негодующе ухватился за край простыни, тщетно пытаясь натянуть ее обратно. — Это зрелище не для юной госпожи! Она сделала все, что могла, и мне не кажется…

Пламя метнулось к белоснежному сукну, не оставив от него ни кусочка. Тут же затлел седой волос на груди лежащего мужчины, и дышать стало совсем невозможно. Приступ дурноты подступил к горлу, заставив меня согнуться пополам. И если бы в желудке осталось хоть что-то, что можно было исторгнуть, оно бы сразу покинуло его. Но с самого обеда я ничего не ела, а горячий отвар из трав мгновенно ушел на восстановление сил.

И все же в одном я не сдержалась.

Слезы брызнули из глаз еще до того, как пришло осознание, что это испытание мне не вынести. Запоздало ловя мокрые дорожки на щеках, я пыталась успокоиться, пока маркиз грубо отталкивал доктора и сам подносил духовную друзу поочередно ко мне и к телу.

Мне впервые приходилось видеть работу магического инструмента подобного уровня. После ряда комбинаций с отдельными островками сиреневый кристалл вспыхнул. Из активированного камня, настроенного подле меня и опознаваемого тела, маркиз получил вереницу ярчайших белых вспышек, но после реактивации на родственную кровь кристалл внезапно выдал темное свечение.

Ничего не понимая, я подняла глаза на маркиза, боясь снова увидеть в них все сметающую ярость. Но лицо его было таким же, как и у доктора. Растерянным и тревожным. И почему-то тревожность во взгляде Николая Георгиевича выглядела страшнее, чем гнев.

Спросить мне не позволили, потому как Александр Олегович пояснил сам:

— Ничего не понимаю. Друза говорит, что оба они Ершовы. Но по отдельности. А вот вместе — не родня, не близкие. Как такое…

Маркиз снова выругался. Еще раз проверил друзу на вещах, изъятых из лаборатории отца, и, получив яркую белую вспышку, мгновенно бросился к двери, прихватив с собой камень:

— Александр Олегович, вы головой отвечаете за безопасность графини Ершовой! Меня не будет около часа.

Не дав больше ни единого пояснения, он громко хлопнул дверью, оставив нас с доктором одних посреди огромного препарационного зала, в самом центре которого, совсем не прикрытый простыней, лежал труп неизвестного мне мужчины.

— Простите, ваше сиятельство, — доктор казался по-настоящему растерянным, — не могу даже предположить, что произошло. Духовная друза не ошибается, это просто невозможно. Она зачаровывается сильнейшими магами империи и…

Он бросил недоуменный взгляд на обнаженное тело, растерянно шлепнув себя по высокому лбу. Засеменил в сторону шкафа, по пути извиняясь:

— Я сейчас, графиня. Как-то сразу не сообразил, что нужно достать новую простыню.

Мне была видна спина Александра Олеговича, достающего из нутра шкафа аккуратно сложенную белую ткань, а потом… потом я даже не увидела — почувствовала движение сбоку. Что это?!

Холодная рука схватила запястье так резко, что я истошно закричала. Конечно, графине вести себя подобным образом не позволено, но в своде правил для юных дам вообще не указывается, что следует делать в ситуации, когда тебя второй раз за ночь хватает разбуженный древней кровью труп.

Доктор обернулся на крик. На его лице возник неподдельный ужас, а сам он стал судорожно искать инструменты, приговаривая:

— Погодите, графиня, я сейчас… Где же скальпель?!

Он растерянно попятился к столу с инструментами, нашептывая, что даже при воздействии некроманта поможет один точный укол в основание черепа. Сбросил дрожащими пальцами железные щипцы, гулко загрохотавшие по полу, и, найдя широкий нож, бросился мне на помощь.

Но ждать подмоги не было времени. Живот разорвала острая боль от внезапного удара, и я ощутила, как свет перед глазами померк. В волосы вцепились мертвой хваткой, заставляя меня на ощупь царапать ледяную кожу в тщетной попытке отбиться от мощного захвата. Впрочем, вскоре стало ясно, что это не приносит ровно никакого вреда умертвию.

Что же делать?!

Кажется, подоспел доктор. Вывернувшись из захвата, я заметила, как он замахнулся на поднятого некромантом мертвеца широким ножом, но инструмент тут же был перехвачен свободной рукой моего лжеотца. На руки брызнуло что-то горячее, а вслед за этим послышался предсмертный хрип Александра Олеговича.

Замерев на мгновение, я не сразу поняла, что доктора больше нет. С запозданием осознав гибель добродушного старика, попыталась отползти в сторону, но поднятое умертвие снова рвануло меня на себя, занеся надо мной кровавый нож.

Что ж, Ольга… Наверное, этого следовало ожидать.

Зажмурившись, я ждала болезненной развязки, которая все не наступала. Вместо предвиденной боли вокруг меня что-то загрохотало, следом стало неимоверно жарко, отчего волосы из полурассыпавшейся прически поддались гудящей волне.

Запахло паленой плотью. Мерзко, противно. А затем все закончилось так же быстро, как и началось, погрузив зал в звенящую тишину.

По каменным плитам пола раздался звук уверенных шагов — и меня грубо подняли на ноги.

Открыть глаза было страшно. Так страшно, что я отказывалась повиноваться даже грудному голосу, так похожему на принадлежащий Николаю Георгиевичу. И лишь когда услышала его ругательство, нехотя подчинилась: