Екатерина Дмитриевна раздраженно поджала губы, а ее спутник грозно зашипел:
— В таком случае, господин Ершов, вынужден предъявить вам обвинение в измене самой империи! — Голос маркиза прозвучал приговором. А ведь суда еще не случилось, и — теперь я знала это наверняка — уже не будет. — Прошу следовать за мной.
Кристалл памяти снова раскалился добела, тут же угаснув. А я подняла растерянные глаза на Славку. Малыш был так напуган, что дрожал всем телом. Стало ясно: после услышанного он тоже не мог рассчитывать на безопасность, ведь если хотя бы намеком озвучить накопленное в друзе — смерть.
Заботливо сгребла мальчика в охапку, успокаивающе поглаживая по белокурым волосам. Позволила чуть перевести дух, шепотом спросив:
— Пойдешь со мной? Будет немного страшно и жарко, но потом — хорошо. Здесь теперь небезопасно.
Дождавшись несмелого кивка, повернула почти черный камень на родовом перстне маркиза.
Сноп искр обдал меня мягким теплом, заставив плотнее прижать к себе мальчишку. Ощутилось свободное падение — пожалуй, слишком резкое, — и уши заложило от испуганного детского визга.
Огонь почти не жегся, мигом переместив нас в огромный кабинет, знакомые стены которого были отделаны драгоценным зеленым сукном. Гул голосов, всего минуту назад звучавший в помещении, мгновенно смолк, заставив супруга и цесаревича развернуться в нашу сторону. Их глаза удивленно распахнулись, а маркиз сделал широкий шаг, остановившись всего в полуметре от меня.
— Ольга? Как ты… Кто это?..
Радость от встречи с Николаем тут же померкла, как только я запоздало поняла: в зеленом кабинете помимо моего супруга и цесаревича присутствовали еще двое.
Утро у господина чиноначальника выдалось тяжелым.
Нестерпимая головная боль заставляла думать, что двух бокалов вчера было бы вполне достаточно, но воспоминания об Ольге все же оправдывали свершившуюся глупость, снова искушая напиться до беспамятства.
Однако Николай не привык погрязать в печали и горечи сожалений, да и неотложные дела, связанные с похоронами родных его жены, теперь уже бывшей, заставляли выбраться из-под теплого пледа, которым, видимо, его укрыла прислуга прямо здесь, в нижней гостиной.
Пробираясь в свою спальню сквозь полчище спешащих ускользнуть из-под ног ступеней лестницы, маркиз на ходу отдавал указания прислуге:
— Приготовьте ванну, добавив в нее целый пузырек специального отвара. Завтрак плотный. Одежда… костюм должен быть траурным, меня ждут распорядители бюро.
Налив себе стакан чистой воды, он задержался у широкого шкафа: бутылек со снадобьем все не находился в карманах его сюртуков. Но потом Николай вспомнил, что последний раз использовал его в день свадьбы, когда Ольге стало плохо. Значит, следует отыскать парадный фрак.
Залпом осушив бокал целебного напитка, маркиз с трудом забрался в ваину: чудодейственное средство подействует спустя минуту-другую, а пока придется потерпеть.
Костюм на влажную кожу садился плохо, то и дело собираясь непослушными складками. И огненному магу пришлось поднапрячься, чтобы призвать подвластную стихию. Использовать огонь для бытовых нужд казалось ему постыдным, но золотая звезда на мундире вибрировала уже с полчаса, а ввиду предстоящих событий…
Императорский портал сработал почти молниеносно, на сей раз без проверок и промедлений выбросив огненного мага у самых дверей зеленого кабинета. Мгновенно сориентировавшись в пространстве, Николай заметил цесаревича у окна.
По напряженной позе престолонаследника было ясно: дело не терпит отлагательств, и чиноначальник с неудовольствием подумал, что столь сумасшедший ритм жизни ему начинает надоедать. Может, сказывался возраст: все же главному министру Староросской империи совсем скоро исполнится тридцать, о чем с охотой напоминали лучистые морщинки в уголках глаз.
Но лишь когда Павел Алексеевич развернул к нему озабоченное лицо, покрытое тенью растерянности, тот понял: случилось совсем дурное…
— Что?..
— Тебе не следует беспокоиться. — Цесаревич предупреждающе поднял ладонь, стараясь жестом успокоить министра. Однако все его уловки странным образом действовали на огненного мага совершенно противоположно, раздражая с каждой секундой. Чтобы не позволить старому другу испепелить дворец, Павлу пришлось выложить разом все, что было известно к тому моменту: — Поезд, следующий до Италийских земель, подорван. По сообщениям ищеек, отправленных к месту трагедии сегодня утром, в живых не осталось никого…
Николай остановился на полушаге, резко побледнев, и сам себя выдал:
— Ольга?..
— Высокородное дерево показывает, что жива. Я самолично проверял этим утром, — снова предпринял попытку успокоить друга цесаревич. — Но Коля… если она поехала этим поездом, тогда где может оказаться сейчас?
Николай и сам не знал. Конечно, госпожа Полякова предупреждала его относительно графини Ершовой еще в первый день знакомства. И все последующие дни девушка не раз подтверждала слова куратора: внутри нее имелся твердый стержень, который вкупе с сильным характером и незаурядным умом заставлял противиться почти любому решению маркиза, но… где искать ее сейчас, когда вся империя катится в тартарары?!
— Я заговорю оставшийся у меня отцовский перстень: если она все еще жива и не находится под магическим куполом, смогу ее найти.
Павел согласно кивнул:
— Приступай. И да, мне сегодня понадобится твоя помощь. Конечно, после всего. Нужно…
Дверь кабинета резко распахнулась, явив взволнованную императрицу. Туалет ее все еще смотрелся изящно, но в деталях присутствовал едва заметный намек: Екатерина Дмитриевна торопилась. К слову, стоящая за ней смущенная Елизавета Третьякова выглядела не лучше самой августейшей дамы.
Одетая с прежним лоском, она как будто была больна: пожелтевшее лицо с темными кругами под глазами — их, конечно, попытались скрыть приличным слоем рисовой пудры, привезенной с Востока, и все же болезнь проступала…
Вот и бурые пятна, уже, видимо, сводимые стараниями Поляковых, проявлялись под тонким кружевом. Они как будто были знакомы Николаю еще с тех времен, когда он менял истрепанную огнем одежду после тренировок с отцом… Но откуда у наследницы герцогской фамилии ожоги? Неужели в поместье случился пожар? Или виной тому болезнь, о которой не сообщают высокородному свету, не желая лишаться кровного родства с домом императора?
— Матушка?! — Цесаревич с недоумением оглянулся на друга, позволив себе столь редкий укор родительнице: — Если вы подождете всего с минуту, я смогу принять вас… вместе с невестой.
— Прости, дорогой, — откликнулась действующая императрица, скользнув напряженным взглядом по огненному магу, — дело не терпит отлагательств. Впрочем, твой министр может остаться, я пришла с крайне дурными вестями, касающимися всех нас.
На лицо цесаревича упала темная тень, позволившая Николаю догадаться: его друг не просто был готов — ждал этого.
— Прошу, присаживайтесь, дамы. Напитки?
— Некогда, мой дорогой. Ты должен узнать незамедлительно: твой отец почил несколькими минутами ранее. Я просила Поляковых до меня тебе ничего не сообщать: хотелось в этот тяжкий для всех нас момент быть вместе, семьей…
Павел Алексеевич растерянно уселся в высокое кресло, с шумом выдохнув. Накрыл вспотевшей ладонью широкий лоб и, приняв тяжелый бокал из рук огненного мага, даже не проверяя, тут же опрокинул его.
— Мне очень жаль, матушка, — с грустью произнес он. — Отец навсегда останется в нашей памяти…
— Конечно, — отмахнувшись, прервала престолонаследника императрица. — Но сейчас речь о живых. Если не заключить помолвку до объявления о его кончине, бунта не миновать. Ты должен поторопиться — еще до петергофского бала. Елизавета согласна.
Екатерина Дмитриевна бросила мимолетный взгляд на свою протеже, заручившись ее уверенным кивком, и снова стала увещевать сына:
— Ну же, дорогой! Я говорила с Поляковыми, они помогут сохранить все в тайне где-то с неделю: видишь ли, вход в королевскую усыпальницу доступен лишь тебе, и высокородное дерево не сможет никому сообщить о кончине отца, пока мы сами не позволим. Бальзамирование его трупа позволит представить тело без малейших следов разложения — подобная практика издавна используется во многих монарших семьях Эуропы.
Павел с недоумением воззрился на матушку, словно бы не понимая, о чем она говорит. Бросил полный извинений взгляд на невесту, после чего коротко попросил:
— Мы должны обсудить это наедине. Особые обстоятельства, знаете ли…
— Особые? — Императрица подозрительно сузила глаза, в ободряющем жесте сжав ладонь выбранной ею невесты сына, и метнула колкий взгляд в сторону огненного мага: — Девушка уже почти в семье. Прошу простить меня, но если и просить кого-то об уходе, так это…
Она красноречиво остановилась глазами на Николае, впрочем, нисколько того не смутив. Он развернулся к цесаревичу, ожидая его приказаний: если тот пожелает, огненный маг исчезнет в пламенном портале всего за секунду. Однако цесаревич полным отчаяния взглядом пригвоздил его к месту, тут же отозвавшись:
— Как пожелаете, матушка. Если на то будет ваша воля, тогда скажу при госпоже Третьяковой: наша с ней помолвка все еще не определена ввиду последних событий.
— Каких?! — громко выкрикнула императрица, разъяренно покраснев. Ей едва удалось сдержаться, чтобы не наговорить лишнего. Но высокородное воспитание позволило все же взять себя в руки и огорченно обернуться к протеже: — Прости, дорогая, видимо, и вправду не стоило тебе слышать этих кощунственных слов.
И уже сыну:
— Да о чем же ты говоришь, Павел?! Объяснись немедленно!
Это имя она с детства использовала как наказание: обращение «дорогой» — нечто повседневное, привычное; «Паша» — когда тот допустил легкий промах; но «Павел»… Такое-то и случалось всего дважды — и оба раза Павлу Алексеевичу вспоминать не хотелось.
Только теперь он вырос, превратившись из престолонаследника в почти самого императора, и с подобным следовало заканчивать. Цесаревич собрался с силами, твердо пояснив:
— Николаю удалось узнать, что некромант выжил.
— И что с того? Как это может помешать твоей помолвке?! — Алые пятна гнева уходить не желали, медленно сползая с лица августейшей дамы на шею и грудь. И смотрелось это крайне неприглядно.
— Никак, — уже увереннее рассудил Павел. — А вот помолвке именно с госпожой Третьяковой — вполне: все же ее род несет в себе мертвую кровь Воробьевых, как совсем недавно оказалось.
— Ты же знаешь, — явный упрек перемежался с выраженным раздражением, — даже мой род когда-то озарялся этим даром, но что мертво, то мертво.
— Верно, — отозвался император. — Только у нас есть еще три дня, чтобы проверить это.
Он встал, подошел к Елизавете и, опустившись к ее ладони, коснулся тонкой ткани перчатки губами:
— Прошу меня простить, но до того, как мы установим личность некроманта, я вынужден просить вас об отсрочке. Уверен, вы поймете.
Глаза Елизаветы зло сверкнули, но тут же погасли, снова став похожими на застывшие стекляшки. И в следующую секунду она уже следила за императрицей — ожидала указаний?
— Моя дорогая, я все улажу, — пообещала Екатерина Дмитриевна, бросая испепеляющие взгляды поочередно на молодого императора и его чиноначальника, — но прежде…
Договорить она не смогла: пришлось интуитивно поднять к глазам руку, чтобы укрыться от пламенной вспышки открывшегося портала. Прямо в кабинет цесаревича грубо ввалились двое: скромно одетая девушка и небольшого роста белобрысый мальчишка — оба выглядели столь просто, что их едва ли пустили бы на порог дворца, заявись они обычным способом.
— Ольга? Как ты… Кто это?.. — Николай тут же сделал к ней широкий шаг, остановившись прямо напротив.
Но прежде чем она успела ответить, ее взгляд настороженно скользнул по присутствующим, с ужасом остановившись на императрице. В нерешительности девушка стояла всего минуту, после чего протянула на дрожащей ладони прозрачный кристалл памяти, уже активированный ранее.
Изображение вспыхнуло, поначалу пойдя волнами, и в скором времени императрица узнала в нем себя.
— Что это значит?! — возмущенно завопила Екатерина Дмитриевна. — Измена! Эта женщина участвует в измене Староросской империи! Стража!
Вбежавших в комнату магов с зажегшимися силовыми сферами остановил сам цесаревич. Внимательно окинул всех хмурым взглядом, тут же отдав приказ:
— Вон!
Наступило оглушительно тягостное молчание, какое-то время прерываемое лишь шумным дыханием молодого императора. Когда он с сожалением задал вопрос, в его единственном слове прозвучал надрыв:
— Почему?
Императрица растерянно улыбнулась, приоткрыв рот для оправданий. Захлопала веерами длинных ресниц, так и не решаясь дать правдивый ответ. Смогла сказать лишь:
— Прости.
Цесаревич с болью смотрел на нее, надеясь услышать объяснения, но его матушка гордо распрямила плечи, снова обретя царственную осанку, а потом развернулась к Ольге, чтобы забрать обещание, данное на крови:
— В таком случае, господин Ершов, вынужден предъявить вам обвинение в измене самой империи! — Голос маркиза прозвучал приговором. А ведь суда еще не случилось, и — теперь я знала это наверняка — уже не будет. — Прошу следовать за мной.
Кристалл памяти снова раскалился добела, тут же угаснув. А я подняла растерянные глаза на Славку. Малыш был так напуган, что дрожал всем телом. Стало ясно: после услышанного он тоже не мог рассчитывать на безопасность, ведь если хотя бы намеком озвучить накопленное в друзе — смерть.
Заботливо сгребла мальчика в охапку, успокаивающе поглаживая по белокурым волосам. Позволила чуть перевести дух, шепотом спросив:
— Пойдешь со мной? Будет немного страшно и жарко, но потом — хорошо. Здесь теперь небезопасно.
Дождавшись несмелого кивка, повернула почти черный камень на родовом перстне маркиза.
Сноп искр обдал меня мягким теплом, заставив плотнее прижать к себе мальчишку. Ощутилось свободное падение — пожалуй, слишком резкое, — и уши заложило от испуганного детского визга.
Огонь почти не жегся, мигом переместив нас в огромный кабинет, знакомые стены которого были отделаны драгоценным зеленым сукном. Гул голосов, всего минуту назад звучавший в помещении, мгновенно смолк, заставив супруга и цесаревича развернуться в нашу сторону. Их глаза удивленно распахнулись, а маркиз сделал широкий шаг, остановившись всего в полуметре от меня.
— Ольга? Как ты… Кто это?..
Радость от встречи с Николаем тут же померкла, как только я запоздало поняла: в зеленом кабинете помимо моего супруга и цесаревича присутствовали еще двое.
Утро у господина чиноначальника выдалось тяжелым.
Нестерпимая головная боль заставляла думать, что двух бокалов вчера было бы вполне достаточно, но воспоминания об Ольге все же оправдывали свершившуюся глупость, снова искушая напиться до беспамятства.
Однако Николай не привык погрязать в печали и горечи сожалений, да и неотложные дела, связанные с похоронами родных его жены, теперь уже бывшей, заставляли выбраться из-под теплого пледа, которым, видимо, его укрыла прислуга прямо здесь, в нижней гостиной.
Пробираясь в свою спальню сквозь полчище спешащих ускользнуть из-под ног ступеней лестницы, маркиз на ходу отдавал указания прислуге:
— Приготовьте ванну, добавив в нее целый пузырек специального отвара. Завтрак плотный. Одежда… костюм должен быть траурным, меня ждут распорядители бюро.
Налив себе стакан чистой воды, он задержался у широкого шкафа: бутылек со снадобьем все не находился в карманах его сюртуков. Но потом Николай вспомнил, что последний раз использовал его в день свадьбы, когда Ольге стало плохо. Значит, следует отыскать парадный фрак.
Залпом осушив бокал целебного напитка, маркиз с трудом забрался в ваину: чудодейственное средство подействует спустя минуту-другую, а пока придется потерпеть.
Костюм на влажную кожу садился плохо, то и дело собираясь непослушными складками. И огненному магу пришлось поднапрячься, чтобы призвать подвластную стихию. Использовать огонь для бытовых нужд казалось ему постыдным, но золотая звезда на мундире вибрировала уже с полчаса, а ввиду предстоящих событий…
Императорский портал сработал почти молниеносно, на сей раз без проверок и промедлений выбросив огненного мага у самых дверей зеленого кабинета. Мгновенно сориентировавшись в пространстве, Николай заметил цесаревича у окна.
По напряженной позе престолонаследника было ясно: дело не терпит отлагательств, и чиноначальник с неудовольствием подумал, что столь сумасшедший ритм жизни ему начинает надоедать. Может, сказывался возраст: все же главному министру Староросской империи совсем скоро исполнится тридцать, о чем с охотой напоминали лучистые морщинки в уголках глаз.
Но лишь когда Павел Алексеевич развернул к нему озабоченное лицо, покрытое тенью растерянности, тот понял: случилось совсем дурное…
— Что?..
— Тебе не следует беспокоиться. — Цесаревич предупреждающе поднял ладонь, стараясь жестом успокоить министра. Однако все его уловки странным образом действовали на огненного мага совершенно противоположно, раздражая с каждой секундой. Чтобы не позволить старому другу испепелить дворец, Павлу пришлось выложить разом все, что было известно к тому моменту: — Поезд, следующий до Италийских земель, подорван. По сообщениям ищеек, отправленных к месту трагедии сегодня утром, в живых не осталось никого…
Николай остановился на полушаге, резко побледнев, и сам себя выдал:
— Ольга?..
— Высокородное дерево показывает, что жива. Я самолично проверял этим утром, — снова предпринял попытку успокоить друга цесаревич. — Но Коля… если она поехала этим поездом, тогда где может оказаться сейчас?
Николай и сам не знал. Конечно, госпожа Полякова предупреждала его относительно графини Ершовой еще в первый день знакомства. И все последующие дни девушка не раз подтверждала слова куратора: внутри нее имелся твердый стержень, который вкупе с сильным характером и незаурядным умом заставлял противиться почти любому решению маркиза, но… где искать ее сейчас, когда вся империя катится в тартарары?!
— Я заговорю оставшийся у меня отцовский перстень: если она все еще жива и не находится под магическим куполом, смогу ее найти.
Павел согласно кивнул:
— Приступай. И да, мне сегодня понадобится твоя помощь. Конечно, после всего. Нужно…
Дверь кабинета резко распахнулась, явив взволнованную императрицу. Туалет ее все еще смотрелся изящно, но в деталях присутствовал едва заметный намек: Екатерина Дмитриевна торопилась. К слову, стоящая за ней смущенная Елизавета Третьякова выглядела не лучше самой августейшей дамы.
Одетая с прежним лоском, она как будто была больна: пожелтевшее лицо с темными кругами под глазами — их, конечно, попытались скрыть приличным слоем рисовой пудры, привезенной с Востока, и все же болезнь проступала…
Вот и бурые пятна, уже, видимо, сводимые стараниями Поляковых, проявлялись под тонким кружевом. Они как будто были знакомы Николаю еще с тех времен, когда он менял истрепанную огнем одежду после тренировок с отцом… Но откуда у наследницы герцогской фамилии ожоги? Неужели в поместье случился пожар? Или виной тому болезнь, о которой не сообщают высокородному свету, не желая лишаться кровного родства с домом императора?
— Матушка?! — Цесаревич с недоумением оглянулся на друга, позволив себе столь редкий укор родительнице: — Если вы подождете всего с минуту, я смогу принять вас… вместе с невестой.
— Прости, дорогой, — откликнулась действующая императрица, скользнув напряженным взглядом по огненному магу, — дело не терпит отлагательств. Впрочем, твой министр может остаться, я пришла с крайне дурными вестями, касающимися всех нас.
На лицо цесаревича упала темная тень, позволившая Николаю догадаться: его друг не просто был готов — ждал этого.
— Прошу, присаживайтесь, дамы. Напитки?
— Некогда, мой дорогой. Ты должен узнать незамедлительно: твой отец почил несколькими минутами ранее. Я просила Поляковых до меня тебе ничего не сообщать: хотелось в этот тяжкий для всех нас момент быть вместе, семьей…
Павел Алексеевич растерянно уселся в высокое кресло, с шумом выдохнув. Накрыл вспотевшей ладонью широкий лоб и, приняв тяжелый бокал из рук огненного мага, даже не проверяя, тут же опрокинул его.
— Мне очень жаль, матушка, — с грустью произнес он. — Отец навсегда останется в нашей памяти…
— Конечно, — отмахнувшись, прервала престолонаследника императрица. — Но сейчас речь о живых. Если не заключить помолвку до объявления о его кончине, бунта не миновать. Ты должен поторопиться — еще до петергофского бала. Елизавета согласна.
Екатерина Дмитриевна бросила мимолетный взгляд на свою протеже, заручившись ее уверенным кивком, и снова стала увещевать сына:
— Ну же, дорогой! Я говорила с Поляковыми, они помогут сохранить все в тайне где-то с неделю: видишь ли, вход в королевскую усыпальницу доступен лишь тебе, и высокородное дерево не сможет никому сообщить о кончине отца, пока мы сами не позволим. Бальзамирование его трупа позволит представить тело без малейших следов разложения — подобная практика издавна используется во многих монарших семьях Эуропы.
Павел с недоумением воззрился на матушку, словно бы не понимая, о чем она говорит. Бросил полный извинений взгляд на невесту, после чего коротко попросил:
— Мы должны обсудить это наедине. Особые обстоятельства, знаете ли…
— Особые? — Императрица подозрительно сузила глаза, в ободряющем жесте сжав ладонь выбранной ею невесты сына, и метнула колкий взгляд в сторону огненного мага: — Девушка уже почти в семье. Прошу простить меня, но если и просить кого-то об уходе, так это…
Она красноречиво остановилась глазами на Николае, впрочем, нисколько того не смутив. Он развернулся к цесаревичу, ожидая его приказаний: если тот пожелает, огненный маг исчезнет в пламенном портале всего за секунду. Однако цесаревич полным отчаяния взглядом пригвоздил его к месту, тут же отозвавшись:
— Как пожелаете, матушка. Если на то будет ваша воля, тогда скажу при госпоже Третьяковой: наша с ней помолвка все еще не определена ввиду последних событий.
— Каких?! — громко выкрикнула императрица, разъяренно покраснев. Ей едва удалось сдержаться, чтобы не наговорить лишнего. Но высокородное воспитание позволило все же взять себя в руки и огорченно обернуться к протеже: — Прости, дорогая, видимо, и вправду не стоило тебе слышать этих кощунственных слов.
И уже сыну:
— Да о чем же ты говоришь, Павел?! Объяснись немедленно!
Это имя она с детства использовала как наказание: обращение «дорогой» — нечто повседневное, привычное; «Паша» — когда тот допустил легкий промах; но «Павел»… Такое-то и случалось всего дважды — и оба раза Павлу Алексеевичу вспоминать не хотелось.
Только теперь он вырос, превратившись из престолонаследника в почти самого императора, и с подобным следовало заканчивать. Цесаревич собрался с силами, твердо пояснив:
— Николаю удалось узнать, что некромант выжил.
— И что с того? Как это может помешать твоей помолвке?! — Алые пятна гнева уходить не желали, медленно сползая с лица августейшей дамы на шею и грудь. И смотрелось это крайне неприглядно.
— Никак, — уже увереннее рассудил Павел. — А вот помолвке именно с госпожой Третьяковой — вполне: все же ее род несет в себе мертвую кровь Воробьевых, как совсем недавно оказалось.
— Ты же знаешь, — явный упрек перемежался с выраженным раздражением, — даже мой род когда-то озарялся этим даром, но что мертво, то мертво.
— Верно, — отозвался император. — Только у нас есть еще три дня, чтобы проверить это.
Он встал, подошел к Елизавете и, опустившись к ее ладони, коснулся тонкой ткани перчатки губами:
— Прошу меня простить, но до того, как мы установим личность некроманта, я вынужден просить вас об отсрочке. Уверен, вы поймете.
Глаза Елизаветы зло сверкнули, но тут же погасли, снова став похожими на застывшие стекляшки. И в следующую секунду она уже следила за императрицей — ожидала указаний?
— Моя дорогая, я все улажу, — пообещала Екатерина Дмитриевна, бросая испепеляющие взгляды поочередно на молодого императора и его чиноначальника, — но прежде…
Договорить она не смогла: пришлось интуитивно поднять к глазам руку, чтобы укрыться от пламенной вспышки открывшегося портала. Прямо в кабинет цесаревича грубо ввалились двое: скромно одетая девушка и небольшого роста белобрысый мальчишка — оба выглядели столь просто, что их едва ли пустили бы на порог дворца, заявись они обычным способом.
— Ольга? Как ты… Кто это?.. — Николай тут же сделал к ней широкий шаг, остановившись прямо напротив.
Но прежде чем она успела ответить, ее взгляд настороженно скользнул по присутствующим, с ужасом остановившись на императрице. В нерешительности девушка стояла всего минуту, после чего протянула на дрожащей ладони прозрачный кристалл памяти, уже активированный ранее.
Изображение вспыхнуло, поначалу пойдя волнами, и в скором времени императрица узнала в нем себя.
— Что это значит?! — возмущенно завопила Екатерина Дмитриевна. — Измена! Эта женщина участвует в измене Староросской империи! Стража!
Вбежавших в комнату магов с зажегшимися силовыми сферами остановил сам цесаревич. Внимательно окинул всех хмурым взглядом, тут же отдав приказ:
— Вон!
Наступило оглушительно тягостное молчание, какое-то время прерываемое лишь шумным дыханием молодого императора. Когда он с сожалением задал вопрос, в его единственном слове прозвучал надрыв:
— Почему?
Императрица растерянно улыбнулась, приоткрыв рот для оправданий. Захлопала веерами длинных ресниц, так и не решаясь дать правдивый ответ. Смогла сказать лишь:
— Прости.
Цесаревич с болью смотрел на нее, надеясь услышать объяснения, но его матушка гордо распрямила плечи, снова обретя царственную осанку, а потом развернулась к Ольге, чтобы забрать обещание, данное на крови: