Едва дыша от пережитого волнения, я побоялась вновь отвести взгляд от господина Левшина и снова спровоцировать волну негодования. Пришлось согласно кивнуть.
— Что ж… — Маркиз в очередной раз сменил выражение лица и теперь глядел испытующе: — На меня напали. Прямо в доме Марии.
Еще не понимая, о чем говорит Николай Георгиевич, я смогла вычленить лишь одно: та девушка из министерства, его секретарь, ее звали так же… Это не могло быть простым совпадением. Значит, я не ошиблась и она действительно принадлежала огненному магу… по крайней мере, до нынешнего вечера.
В душе разлилось неприятное ощущение сродни…
— Вы ревнуете! — Смеющийся голос министра вернул меня к действительности. — Прошу вас, графиня, не стоит. В конце концов, уже спустя всего неделю мы будем полностью принадлежать друг другу. Конечно, если вы не против, можно допустить некоторые вольности и раньше. Нет? Что ж, как скажете.
Он сделал небольшую паузу, снова окинув меня испытующим взглядом, и спустя несколько минут вернулся к разговору:
— Впрочем, нашим матримониальным планам могут помешать непредвиденные обстоятельства, такие, как, скажем, ваше личное участие в измене короне. Снова нет? Тогда, может, наконец объясните, как Щукины узнали о помолвке?!
Не понимая уже ровным счетом ничего и едва держа себя в руках, я постаралась сосредоточиться на мерном покачивании кареты и про себя взмолилась, чтобы мы поскорее прибыли в театр. Но маркиз по-прежнему ждал ответа, и, боясь рассердить его еще сильнее, я позволила себе жалкую попытку его переубедить:
— Я весь день провела в доме деда. О помолвке знали только мы.
— Правда? — Его сиятельство недоверчиво сощурил глаза. — Выходит очень интересно, потому как с моей стороны о помолвке знали лишь я и цесаревич. Полагаете, я должен проверить его высочество?
Это уже было выше моих сил. Беспочвенные обвинения, явное пренебрежение моими чувствами и постоянные угрозы… Нет, я больше не желала мириться с подобным.
— Я ничего не полагаю на этот счет, господин Левшин. Если вам интересно мое мнение, я с радостью откажусь от предстоящей свадьбы и от сомнительной чести стать вашей супругой в пользу снятия с вас всяческого позора относительно моего участия в измене империи! Я предпочла бы даже монастырь…
Договорить мне не дали, снова подхватив на руки. Ноздри маркиза резко расширились, а на щеках снова заиграли желваки. Одним точным движением он усадил меня к себе на колени, подняв белоснежную юбку так высоко, что стала видна упругая лента шелковых чулок. Скользнув ладонью вниз живота, он уверенно отвел тончайшую ткань, в следующий миг заставив меня вскрикнуть от неожиданности:
— Нет! Прошу вас!
Его сиятельство прижал меня к себе настолько плотно, что я едва могла дышать. Но и его дыхание сбивалось раз за разом, и, видимо, от этого начала кружиться голова. Я с мольбой смотрела ему в глаза, удерживая клочок крошечного пространства между нами, когда маркиз все же не сдержался.
Склонившись, он впился горячими губами мне в губы, мгновенно сломав последнее сопротивление. Вторгнувшись влажным поцелуем в мой рот, он стал дерзко сметать на своем пути любые протесты, пока я не почувствовала, что головокружение берет верх.
Его ладонь внизу живота осторожно задвигалась, заставив меня резко свести бедра. Но и этот отпор маркиз быстро прервал. Совсем скоро — от пережитого беспокойства, от новых ощущений, разгоравшихся где-то глубоко внутри, — мое сопротивление ослабло.
Мир вокруг перестал существовать, оставив лишь волнительное чувство. Маркиз же, уловив мою покорность, тоже стал другим. Его поцелуй превратился в нежное касание губ, позволившее мне насладиться новым переживанием.
Я забыла о стыде. Да и стоило ли думать о нем, когда шанса мне все равно не оставили?
Обвив руками шею того, кто всего через неделю должен стать моим мужем, подалась вперед, тут же расслышав гортанный стон огненного мага. Кажется, мир задвигался вместе с его рукой, в один миг взорвавшись тысячей ярких вспышек.
И лишь когда губы Николая Георгиевича оторвались от моих, я в полной мере осознала, что произошло. Испытав редкое унижение, попыталась отстраниться. И не смогла сдержать слез:
— Как вы посмели…
Давясь словами, я не понимала, как смогу теперь прибыть в театр, где у всех на виду буду подобна той женщине, которая досталась огненному магу еще до брака. Уронив голову в ладони, я больше не обращала внимания на слова маркиза, пытавшегося успокоить меня. День казался окончательно испорченным, пока не раздался его приказ:
— Домой на Парковую!
Господи, только не это! Если господину Левшину не удалось сдержаться в карете, посреди шумной вереницы таких же экипажей, то в пустом доме его не сдержит ничто. Я должна что-то придумать, чтобы разорвать этот порочный круг, иначе уже через полчаса он не оставит ни малейшей надежды на спасение.
Понимая, что мой план все еще слаб и местами очень сыр, я все же рассчитывала, что смогу выполнить все ровно так, как задумала. Ведь если у меня получится, уже завтра Староросская империя останется позади, и даже родовой перстень чиноначальника кабинета его императорского высочества не поможет отыскать меня.
Напрочь забыв о гордости, я постаралась убедить Николая Георгиевича вернуть меня в дом деда:
— Прошу вас! — После пережитого унижения горло сковало и слова давались с трудом, но я ясно отдавала себе отчет в том, что этим вечером мне либо удастся выбраться из стальных тисков жестокого боевого мага, либо я до конца своих дней буду принадлежать ему в качестве обычной игрушки, ничего для него не значащей и неспособной отстоять свое слово. А ведь нужно всего лишь забыть о страхе, поставив на кон абсолютно все. — Прошу, маркиз! Позвольте мне вернуться домой. Я слишком… смущена.
Лгать меня не учили никогда, а в детстве отец строго относился к любым моим даже самым незначительным проделкам, в которых сквозила хотя бы капля лжи. Но восемь лет в девичьем пансионе сыграли свою роль, и я как можно более правдиво попросила:
— Позвольте мне провести этот вечер дома — я сильно устала, и мое платье теперь измято. Сегодня я не смогу стать вам достойной спутницей, о которой в обществе отзовутся благожелательно, так стоит ли давать повод для сплетен злым языкам?
Я низко склонила голову, опустив глаза на парадный мундир его светлости, втайне надеясь, что тот не заметит сумасшедшего блеска в моих глазах. Выровняла дыхание, постаравшись выглядеть как можно более покорной.
И маркиз сдался. Постучал по стене кареты, отдавая новый приказ:
— В дом герцога Соколова!
Волна внезапной радости затопила меня. Боясь выдать себя хотя бы жестом, я постаралась сидеть на коленях огненного мага смирно, хоть это и стоило мне невероятных усилий. Еще с десяток минут с ненавистным господином Левшиным — и уже завтра я навсегда покину границы империи, а на деньги отца передо мной откроются все дороги мира.
Доехали в молчании. Николай Георгиевич все же позволил мне занять прежнее место, раздраженно глядя в окно и даже не пытаясь как-то сгладить неловкую ситуацию, а я… считала секунды до прощания.
Когда карета остановилась у широкого подъезда, отделанного белым мрамором, маркиз как ни в чем не бывало подал руку, сопроводив меня в дом деда. Раздался громкий стук увесистого железного молотка, и лишь тогда я позволила себе ожить. Дверь открылась почти мгновенно, пропустив растерянного дворецкого, и я постаралась произнести как можно более ровно:
— Не нужно оповещать его светлость о моем приезде, Олег, я сама справлюсь. Герцог у себя?
Получив в ответ кивок, развернулась к Николаю Георгиевичу, протянув ему на прощанье руку:
— Благодарю вас за понимание, господин Левшин. — Голос едва заметно дрогнул, но я заставила себя собраться. — С вашего позволения я сама поясню его светлости причины столь скорого возвращения, чтобы не доставлять вам лишних неудобств. Доброй ночи!
Маркиз задержал мою ладонь. Пристально вгляделся в лицо, словно догадываясь о дерзких планах. Однако именно в тот момент, когда мне показалось, что он уже не отпустит меня, Николай Георгиевич склонился над моей рукой, затянутой в белоснежную перчатку. Коснулся губами тонкой ткани и с сожалением произнес:
— Я не хотел вас напугать, Ольга. Надеюсь, вы сможете простить меня.
Я отшатнулась. Простить такое?! Никогда! Но только маркиз не должен ни о чем догадаться, и поэтому я примирительно сказала:
— Нам всем нужно отдохнуть. До завтра!
Быстро развернувшись, торопливо прошла в кабинет деда, чтобы, успокоив его, дождаться ночи.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой случается неудачная кража, заключается скандальное пари и находится подвенечное платье
Непозволительное в одном случае будет прилично в другом…
Жизнь в свете, дома и при дворе. Петергоф, 1890 г.
Поздней ночью особняк отца на Приморской улице казался необитаемым. Похожий на неприступную громаду боевого корабля, он был закрыт от всех вычурными коваными решетками и деревянными ставнями, так что даже новомодная плитка, устилавшая узкую дорожку к нему, не придавала его облику дружелюбности.
Как назло, с первыми сумерками начался небольшой дождик — едва способный превратиться в настоящий весенний ливень, но готовый доставить множество неудобств случайному путнику, заблудившемуся на окраине Петергофа.
Оставив наемную карету у самой мостовой, я на всякий случай заранее хорошенько заплатила ямщику: не хотелось в самый ответственный момент узнать, что он трусливо сбежал, бросив меня посреди широкой мостовой.
Мне пришлось поплотнее укутаться в темно-синий утепленный плащ, чтобы не промокнуть, и возблагодарить небеса за то, что чувство самосохранения заставило меня сменить перед выходом легкие туфельки на повседневный, но очень удобный вариант.
Налетевший внезапно порыв ветра заставил съежиться. Остановиться, прислушиваясь к звукам, доносившимся из порта, и снова обратить внимание на дом. Если пробраться через черный вход, на замке которого тоже вырезана кайма для родового перстня, можно успеть. В конце концов, мне и нужно всего ничего — лишь то, что хранится в старом тайнике, который мы еще с матерью оставили за вычурной решеткой камина.
А ведь за вечер я все просчитала. Понимая, что времени после открытия замка останется немного — около получаса, до того как на тревожную сирену откликнутся из министерства, — я думала, что управлюсь всего минут за пятнадцать. Еще пять на то, чтобы добраться до порта, где с легкостью можно затеряться среди крошечных судов, проворно отбывающих от пристани едва ли не каждый час, — благо отцовский особняк стоял почти у самой воды.
С деньгами можно сделать многое, главное, чтобы все получилось.
Сглотнув, я сделала первый шаг. Ощутила, как в животе предупреждающе свернулся ком страха, и, позволив себе пренебречь этим чувством, скоро миновала ровное полотно идеально подогнанных друг к другу плит. Бесшумно ступила на влажную от дождя траву, за дни отсутствия хозяина дома требующую руки садовника, и тут же холодные капли замочили ткань чулок и шерстяного платья.
Идти стало сложнее. Мокрая материя то и дело липла к ногам, заставляя шаг становиться мельче, а время — бежать быстрее. Нет, все же когда стану выбираться из особняка, нужно будет поднять юбки выше — конечно, до допустимого уровня.
Трава под ногами влажно шелестела, ложась под туфли с неохотой, но уже спустя пару минут я стояла у старой кухонной двери. Странно: с моего последнего пребывания в доме она ничуть не изменилась и по-прежнему нуждалась в ремонте. Вот здесь бы добавить чуть больше краски, покрыть защитным лаком драгоценный материал, чтобы прогнать жирных жуков-древоточцев, поменять расшатанную крепкой ладонью кухарки ручку…
Коснувшись рассохшегося дерева, которое отец отчего-то не захотел менять с годами, я уложила родовой перстень ровно в паз замка и неслышно отперла дверь.
С замиранием сердца толкнула ее, прислушавшись: было страшно, что столь нерадивый хозяин забыл и о старых петлях и сейчас раздастся громкий скрип. Только те, бесшумно скользнув, покорно пропустили меня внутрь.
В доме жила тишина. Терпко пахло специями и едва заметно — чем-то из продуктов, слегка испорченных за прошедший после исчезновения отца срок. Я запоздало подумала о том, что кухарка, верно, не стала сносить приготовленное в ледник, дожидаясь возвращения хозяина. А ведь ее, похоже, не пускали в дом уже с полнедели…
Проглотив горький ком, скользнула пальцами по широкой дубовой столешнице, кое-где хранившей следы мучной посыпки для пирогов и уже слегка покрывшейся пылью. Шустро миновала чистое пространство просторной кухни, за которым открылся широкий холл. Отсюда в гостиную было всего шагов двадцать — это помнилось из детства. Но сейчас, по истечении восьми лет, дом казался в разы меньше, скромнее, и шаги получались крупнее.
«Четырнадцать», — пронеслось в голове.
А вот гостиная оказалась почти такой же, как и в мой последний визит. Уютной и милой, с невысокими креслами у самого очага, в которых любили сидеть родители перед сном. Кажется, я, будучи совсем крохой, забиралась к матери на колени. Ластилась к бархатистой коже, упиваясь ощущением тепла и счастья, и засыпала тут же. А в детскую попадала уже на руках отца. Вот бы заглянуть туда хотя бы на минутку! Но я обрываю себя: нельзя, не сейчас, Ольга!
Заставляю ноги быстро двигаться к камину.
Старый очаг все тот же. Что видом, что выемками, за которые нужно заглянуть, чтобы нажать на холодный камень. Тайник этот заговаривался самими Третьяковыми по просьбе отца, а они умели говорить с каменной твердыней.
Я знала, что на мое прикосновение он откликнется мгновенно — все же приказ от самих герцогов. Только все равно не смогла сдержать удивленного возгласа, снова разглядев почти забытую магию из детства: повинуясь невысказанной просьбе, старый каменный мешок раскрыл передо мной свое нутро.
Достав увесистый кошелек, я с радостью прижала его к груди, облегченно подумав, что половина плана уже удалась. И тут снова живот свело необъяснимым чувством страха. Предчувствие? А ведь в стенах девичьего пансиона я от души высмеивала тех, кто верил в это. Так неужели события последних дней настолько расслабили мой разум, что я позволила подобное себе?
Обернувшись, не увидела ничего странного. Все та же гостиная — пустая и бездушная, глухая в ночной тишине. Однако что-то все же не так, потому как камин должен быть холоден и сер, а в нем разгорается яркая искра… тотчас превратившаяся в столп ярого пламени!
Пришлось сделать шаг назад, чтобы не обожгло ресницы, и плотно сомкнуть глаза…
— Добрый вечер, графиня! — с ужасом расслышала я.
— Что ж… — Маркиз в очередной раз сменил выражение лица и теперь глядел испытующе: — На меня напали. Прямо в доме Марии.
Еще не понимая, о чем говорит Николай Георгиевич, я смогла вычленить лишь одно: та девушка из министерства, его секретарь, ее звали так же… Это не могло быть простым совпадением. Значит, я не ошиблась и она действительно принадлежала огненному магу… по крайней мере, до нынешнего вечера.
В душе разлилось неприятное ощущение сродни…
— Вы ревнуете! — Смеющийся голос министра вернул меня к действительности. — Прошу вас, графиня, не стоит. В конце концов, уже спустя всего неделю мы будем полностью принадлежать друг другу. Конечно, если вы не против, можно допустить некоторые вольности и раньше. Нет? Что ж, как скажете.
Он сделал небольшую паузу, снова окинув меня испытующим взглядом, и спустя несколько минут вернулся к разговору:
— Впрочем, нашим матримониальным планам могут помешать непредвиденные обстоятельства, такие, как, скажем, ваше личное участие в измене короне. Снова нет? Тогда, может, наконец объясните, как Щукины узнали о помолвке?!
Не понимая уже ровным счетом ничего и едва держа себя в руках, я постаралась сосредоточиться на мерном покачивании кареты и про себя взмолилась, чтобы мы поскорее прибыли в театр. Но маркиз по-прежнему ждал ответа, и, боясь рассердить его еще сильнее, я позволила себе жалкую попытку его переубедить:
— Я весь день провела в доме деда. О помолвке знали только мы.
— Правда? — Его сиятельство недоверчиво сощурил глаза. — Выходит очень интересно, потому как с моей стороны о помолвке знали лишь я и цесаревич. Полагаете, я должен проверить его высочество?
Это уже было выше моих сил. Беспочвенные обвинения, явное пренебрежение моими чувствами и постоянные угрозы… Нет, я больше не желала мириться с подобным.
— Я ничего не полагаю на этот счет, господин Левшин. Если вам интересно мое мнение, я с радостью откажусь от предстоящей свадьбы и от сомнительной чести стать вашей супругой в пользу снятия с вас всяческого позора относительно моего участия в измене империи! Я предпочла бы даже монастырь…
Договорить мне не дали, снова подхватив на руки. Ноздри маркиза резко расширились, а на щеках снова заиграли желваки. Одним точным движением он усадил меня к себе на колени, подняв белоснежную юбку так высоко, что стала видна упругая лента шелковых чулок. Скользнув ладонью вниз живота, он уверенно отвел тончайшую ткань, в следующий миг заставив меня вскрикнуть от неожиданности:
— Нет! Прошу вас!
Его сиятельство прижал меня к себе настолько плотно, что я едва могла дышать. Но и его дыхание сбивалось раз за разом, и, видимо, от этого начала кружиться голова. Я с мольбой смотрела ему в глаза, удерживая клочок крошечного пространства между нами, когда маркиз все же не сдержался.
Склонившись, он впился горячими губами мне в губы, мгновенно сломав последнее сопротивление. Вторгнувшись влажным поцелуем в мой рот, он стал дерзко сметать на своем пути любые протесты, пока я не почувствовала, что головокружение берет верх.
Его ладонь внизу живота осторожно задвигалась, заставив меня резко свести бедра. Но и этот отпор маркиз быстро прервал. Совсем скоро — от пережитого беспокойства, от новых ощущений, разгоравшихся где-то глубоко внутри, — мое сопротивление ослабло.
Мир вокруг перестал существовать, оставив лишь волнительное чувство. Маркиз же, уловив мою покорность, тоже стал другим. Его поцелуй превратился в нежное касание губ, позволившее мне насладиться новым переживанием.
Я забыла о стыде. Да и стоило ли думать о нем, когда шанса мне все равно не оставили?
Обвив руками шею того, кто всего через неделю должен стать моим мужем, подалась вперед, тут же расслышав гортанный стон огненного мага. Кажется, мир задвигался вместе с его рукой, в один миг взорвавшись тысячей ярких вспышек.
И лишь когда губы Николая Георгиевича оторвались от моих, я в полной мере осознала, что произошло. Испытав редкое унижение, попыталась отстраниться. И не смогла сдержать слез:
— Как вы посмели…
Давясь словами, я не понимала, как смогу теперь прибыть в театр, где у всех на виду буду подобна той женщине, которая досталась огненному магу еще до брака. Уронив голову в ладони, я больше не обращала внимания на слова маркиза, пытавшегося успокоить меня. День казался окончательно испорченным, пока не раздался его приказ:
— Домой на Парковую!
Господи, только не это! Если господину Левшину не удалось сдержаться в карете, посреди шумной вереницы таких же экипажей, то в пустом доме его не сдержит ничто. Я должна что-то придумать, чтобы разорвать этот порочный круг, иначе уже через полчаса он не оставит ни малейшей надежды на спасение.
Понимая, что мой план все еще слаб и местами очень сыр, я все же рассчитывала, что смогу выполнить все ровно так, как задумала. Ведь если у меня получится, уже завтра Староросская империя останется позади, и даже родовой перстень чиноначальника кабинета его императорского высочества не поможет отыскать меня.
Напрочь забыв о гордости, я постаралась убедить Николая Георгиевича вернуть меня в дом деда:
— Прошу вас! — После пережитого унижения горло сковало и слова давались с трудом, но я ясно отдавала себе отчет в том, что этим вечером мне либо удастся выбраться из стальных тисков жестокого боевого мага, либо я до конца своих дней буду принадлежать ему в качестве обычной игрушки, ничего для него не значащей и неспособной отстоять свое слово. А ведь нужно всего лишь забыть о страхе, поставив на кон абсолютно все. — Прошу, маркиз! Позвольте мне вернуться домой. Я слишком… смущена.
Лгать меня не учили никогда, а в детстве отец строго относился к любым моим даже самым незначительным проделкам, в которых сквозила хотя бы капля лжи. Но восемь лет в девичьем пансионе сыграли свою роль, и я как можно более правдиво попросила:
— Позвольте мне провести этот вечер дома — я сильно устала, и мое платье теперь измято. Сегодня я не смогу стать вам достойной спутницей, о которой в обществе отзовутся благожелательно, так стоит ли давать повод для сплетен злым языкам?
Я низко склонила голову, опустив глаза на парадный мундир его светлости, втайне надеясь, что тот не заметит сумасшедшего блеска в моих глазах. Выровняла дыхание, постаравшись выглядеть как можно более покорной.
И маркиз сдался. Постучал по стене кареты, отдавая новый приказ:
— В дом герцога Соколова!
Волна внезапной радости затопила меня. Боясь выдать себя хотя бы жестом, я постаралась сидеть на коленях огненного мага смирно, хоть это и стоило мне невероятных усилий. Еще с десяток минут с ненавистным господином Левшиным — и уже завтра я навсегда покину границы империи, а на деньги отца передо мной откроются все дороги мира.
Доехали в молчании. Николай Георгиевич все же позволил мне занять прежнее место, раздраженно глядя в окно и даже не пытаясь как-то сгладить неловкую ситуацию, а я… считала секунды до прощания.
Когда карета остановилась у широкого подъезда, отделанного белым мрамором, маркиз как ни в чем не бывало подал руку, сопроводив меня в дом деда. Раздался громкий стук увесистого железного молотка, и лишь тогда я позволила себе ожить. Дверь открылась почти мгновенно, пропустив растерянного дворецкого, и я постаралась произнести как можно более ровно:
— Не нужно оповещать его светлость о моем приезде, Олег, я сама справлюсь. Герцог у себя?
Получив в ответ кивок, развернулась к Николаю Георгиевичу, протянув ему на прощанье руку:
— Благодарю вас за понимание, господин Левшин. — Голос едва заметно дрогнул, но я заставила себя собраться. — С вашего позволения я сама поясню его светлости причины столь скорого возвращения, чтобы не доставлять вам лишних неудобств. Доброй ночи!
Маркиз задержал мою ладонь. Пристально вгляделся в лицо, словно догадываясь о дерзких планах. Однако именно в тот момент, когда мне показалось, что он уже не отпустит меня, Николай Георгиевич склонился над моей рукой, затянутой в белоснежную перчатку. Коснулся губами тонкой ткани и с сожалением произнес:
— Я не хотел вас напугать, Ольга. Надеюсь, вы сможете простить меня.
Я отшатнулась. Простить такое?! Никогда! Но только маркиз не должен ни о чем догадаться, и поэтому я примирительно сказала:
— Нам всем нужно отдохнуть. До завтра!
Быстро развернувшись, торопливо прошла в кабинет деда, чтобы, успокоив его, дождаться ночи.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой случается неудачная кража, заключается скандальное пари и находится подвенечное платье
Непозволительное в одном случае будет прилично в другом…
Жизнь в свете, дома и при дворе. Петергоф, 1890 г.
Поздней ночью особняк отца на Приморской улице казался необитаемым. Похожий на неприступную громаду боевого корабля, он был закрыт от всех вычурными коваными решетками и деревянными ставнями, так что даже новомодная плитка, устилавшая узкую дорожку к нему, не придавала его облику дружелюбности.
Как назло, с первыми сумерками начался небольшой дождик — едва способный превратиться в настоящий весенний ливень, но готовый доставить множество неудобств случайному путнику, заблудившемуся на окраине Петергофа.
Оставив наемную карету у самой мостовой, я на всякий случай заранее хорошенько заплатила ямщику: не хотелось в самый ответственный момент узнать, что он трусливо сбежал, бросив меня посреди широкой мостовой.
Мне пришлось поплотнее укутаться в темно-синий утепленный плащ, чтобы не промокнуть, и возблагодарить небеса за то, что чувство самосохранения заставило меня сменить перед выходом легкие туфельки на повседневный, но очень удобный вариант.
Налетевший внезапно порыв ветра заставил съежиться. Остановиться, прислушиваясь к звукам, доносившимся из порта, и снова обратить внимание на дом. Если пробраться через черный вход, на замке которого тоже вырезана кайма для родового перстня, можно успеть. В конце концов, мне и нужно всего ничего — лишь то, что хранится в старом тайнике, который мы еще с матерью оставили за вычурной решеткой камина.
А ведь за вечер я все просчитала. Понимая, что времени после открытия замка останется немного — около получаса, до того как на тревожную сирену откликнутся из министерства, — я думала, что управлюсь всего минут за пятнадцать. Еще пять на то, чтобы добраться до порта, где с легкостью можно затеряться среди крошечных судов, проворно отбывающих от пристани едва ли не каждый час, — благо отцовский особняк стоял почти у самой воды.
С деньгами можно сделать многое, главное, чтобы все получилось.
Сглотнув, я сделала первый шаг. Ощутила, как в животе предупреждающе свернулся ком страха, и, позволив себе пренебречь этим чувством, скоро миновала ровное полотно идеально подогнанных друг к другу плит. Бесшумно ступила на влажную от дождя траву, за дни отсутствия хозяина дома требующую руки садовника, и тут же холодные капли замочили ткань чулок и шерстяного платья.
Идти стало сложнее. Мокрая материя то и дело липла к ногам, заставляя шаг становиться мельче, а время — бежать быстрее. Нет, все же когда стану выбираться из особняка, нужно будет поднять юбки выше — конечно, до допустимого уровня.
Трава под ногами влажно шелестела, ложась под туфли с неохотой, но уже спустя пару минут я стояла у старой кухонной двери. Странно: с моего последнего пребывания в доме она ничуть не изменилась и по-прежнему нуждалась в ремонте. Вот здесь бы добавить чуть больше краски, покрыть защитным лаком драгоценный материал, чтобы прогнать жирных жуков-древоточцев, поменять расшатанную крепкой ладонью кухарки ручку…
Коснувшись рассохшегося дерева, которое отец отчего-то не захотел менять с годами, я уложила родовой перстень ровно в паз замка и неслышно отперла дверь.
С замиранием сердца толкнула ее, прислушавшись: было страшно, что столь нерадивый хозяин забыл и о старых петлях и сейчас раздастся громкий скрип. Только те, бесшумно скользнув, покорно пропустили меня внутрь.
В доме жила тишина. Терпко пахло специями и едва заметно — чем-то из продуктов, слегка испорченных за прошедший после исчезновения отца срок. Я запоздало подумала о том, что кухарка, верно, не стала сносить приготовленное в ледник, дожидаясь возвращения хозяина. А ведь ее, похоже, не пускали в дом уже с полнедели…
Проглотив горький ком, скользнула пальцами по широкой дубовой столешнице, кое-где хранившей следы мучной посыпки для пирогов и уже слегка покрывшейся пылью. Шустро миновала чистое пространство просторной кухни, за которым открылся широкий холл. Отсюда в гостиную было всего шагов двадцать — это помнилось из детства. Но сейчас, по истечении восьми лет, дом казался в разы меньше, скромнее, и шаги получались крупнее.
«Четырнадцать», — пронеслось в голове.
А вот гостиная оказалась почти такой же, как и в мой последний визит. Уютной и милой, с невысокими креслами у самого очага, в которых любили сидеть родители перед сном. Кажется, я, будучи совсем крохой, забиралась к матери на колени. Ластилась к бархатистой коже, упиваясь ощущением тепла и счастья, и засыпала тут же. А в детскую попадала уже на руках отца. Вот бы заглянуть туда хотя бы на минутку! Но я обрываю себя: нельзя, не сейчас, Ольга!
Заставляю ноги быстро двигаться к камину.
Старый очаг все тот же. Что видом, что выемками, за которые нужно заглянуть, чтобы нажать на холодный камень. Тайник этот заговаривался самими Третьяковыми по просьбе отца, а они умели говорить с каменной твердыней.
Я знала, что на мое прикосновение он откликнется мгновенно — все же приказ от самих герцогов. Только все равно не смогла сдержать удивленного возгласа, снова разглядев почти забытую магию из детства: повинуясь невысказанной просьбе, старый каменный мешок раскрыл передо мной свое нутро.
Достав увесистый кошелек, я с радостью прижала его к груди, облегченно подумав, что половина плана уже удалась. И тут снова живот свело необъяснимым чувством страха. Предчувствие? А ведь в стенах девичьего пансиона я от души высмеивала тех, кто верил в это. Так неужели события последних дней настолько расслабили мой разум, что я позволила подобное себе?
Обернувшись, не увидела ничего странного. Все та же гостиная — пустая и бездушная, глухая в ночной тишине. Однако что-то все же не так, потому как камин должен быть холоден и сер, а в нем разгорается яркая искра… тотчас превратившаяся в столп ярого пламени!
Пришлось сделать шаг назад, чтобы не обожгло ресницы, и плотно сомкнуть глаза…
— Добрый вечер, графиня! — с ужасом расслышала я.