– А вот и сделала. Не переживай, она тебе понравится.

– Не уверен, – предупредил я.

– Я хочу посмотреть, – заявила Ливия, хоть я и знал, что ей ненавистна сама мысль о том, что у Марни появилась гигантская татуировка.

Смеясь, Марни стянула свитер и продемонстрировала нам свою руку.

– Я струсила, – призналась она. – Решила, что так будет лучше.

Ливия одобрительно кивнула:

– Уж это точно.

– А ты что скажешь, па?

Вдоль всего предплечья у нее протянулась красивая надпись курсивом: «Ангел, шагающий под барабан Дьявола».

– Любопытно, – ответил я, с облегчением вздыхая, все-таки татуировка оказалась сравнительно небольшой.

Татуировка как раз и подсказала мне идею для скульптуры, которую я хочу сделать для Марни. Хочу вырезать ангела, но не обыкновенного, а в кожаных штанах и на мотоцикле. Я бы с радостью начал прямо сейчас, но мне все-таки надо повидать Лив, прежде чем она уедет с Кирин, а еще предложить Джошу помощь с воздушными шарами и украшениями, он все это притащил сам. Кроме того, необходимо отыскать какой-то другой ящик. Может, на чердаке? План такой: Марни пришлет мне эсэмэску минуты за две до того, как подойдет к дому, а я вытащу ящик из-под стола и незаметно дотащу его до середины террасы. Она проскользнет через боковую калитку и заберется в ящик – будем надеяться, никто этого не увидит. Как только я закрою ее крышкой, позову всех на террасу, чтобы все увидели, как Лив открывает свой подарок.

Марни умница – предупредила Ливию, что уезжает на выходные и будет вне доступа. Поэтому Ливия не расстроится из-за того, что Марни ей сегодня не позвонит. Мне прямо не терпится увидеть, какое у нее сделается лицо, когда Марни вдруг объявится. Это будет самый лучший подарок, какой мы только могли бы для нее придумать.





Ливия




ЧТОБЫ НЕ РАЗБУДИТЬ ДЖОША, я спускаюсь по лестнице, держа свои новые красные босоножки в руке. Приостанавливаюсь у его двери, чувствуя теплоту пола под босыми ногами. Изнутри не доносится ни звука, свидетельствующего о том, что он уже встал и ходит по комнате. И неудивительно: вчера он приехал очень поздно, а в поезде готовился к экзаменам. Он просил сегодня разбудить его пораньше, но лучше я дам ему поспать.

Держась за перила, я переступаю через скрипучие ступеньки. Спустившись вниз, сажусь, чтобы надеть босоножки. На коврике у двери – целая куча поздравлений. Подбираю их все, несу подальше, на кухню. По пути проглядываю конверты. Меня ужасно разочаровывает, что от родителей никаких открыток не пришло. Что бы я ни говорила недавно Адаму, мне очень нужно, чтобы сегодня вечером они явились. Если они не сделают это сегодня, на мое сорокалетие, значит, уже никогда не сделают. И мне придется смириться с этим. Что называется, отпустить их. Хотя бы просто ради сохранения моего собственного здравого рассудка. Потому что двадцать два года – достаточно долгий срок, чтобы простить своего ребенка.

То чувство воодушевления и возбуждения, которое я ухитрялась поддерживать в себе с тех пор, как Адам пропел мне «с днем рожденья», начинает выветриваться. Меня даже подташнивает, что вообще-то часто случается, когда я думаю о своих родителях. На кухне я не обнаруживаю никаких признаков завтрака (и Адама), а значит, в доме его нет. Вчера мне стало немного стыдно, когда я увидела, как далеко пришлось отодвинуть шатер. Но, честно говоря, какая-то частица меня даже рада, что пухлый Нельсон, скорее всего, не сумеет протиснуться в оставшуюся щель. Они с Адамом имеют привычку незаметно удирать в сарай, чтобы дернуть пивка, а я очень хочу, чтобы сегодня вечером Адам постоянно был рядом.

Как всегда по утрам, я ласкаю Мёрфи. Из кухни еще не совсем выветрился запах стейка, который мы ели вчера на ужин, и я открываю окно. Внутрь так и врывается теплый воздух. Просто не верится, какую чудесную погоду сулит этот день. Если бы я знала, сэкономила бы сотни фунтов и вообще не стала заморачиваться с этим шатром. С другой стороны, хорошо, что в саду есть крытое помещение, где кейтеры смогут разместить угощение. Приезжают они в пять, так что по-настоящему все начнется еще не скоро.

Усевшись за стол, я нашариваю ногами поперечину, на которую люблю ставить ноги, и начинаю смотреть открытки. Потом в дверь звонят. На пороге – мужчина с великолепным букетом желтых роз.

– Миссис Харман?

– Совершенно верно.

Он протягивает мне цветы:

– Это для вас.

– Боже, какая прелесть!

– Отрежьте по дюйму от стеблей, прежде чем поставите их в воду, – рекомендует он. – Но не развязывайте букет.

– Хорошо. Спасибо…

Но он уже ушел по дорожке, ведущей к воротам.

Зарывшись носом в букет, я вдыхаю мощный аромат роз. Интересно, кто их послал? На мгновение меня посещает мысль: может, родители? Но скорее уж Адам.

Принеся цветы в кухню, я кладу их на стол и оттягиваю карточку, прикрепленную к букету, чтобы прочесть, что на ней написано:



Пусть это будет лучший день в твоей жизни, ма. Жалко, что я не смогу быть с вами, но я буду о тебе думать. Обожаю и целую. Твоя Марни. P. S. Это тот самый букет, которого у тебя никогда не было.



На глаза наворачиваются слезы. Не помню, чтобы я рассказывала Марни, как в день свадьбы собиралась выйти с букетом желтых роз. Видимо, все-таки рассказывала. Тут я вспоминаю тот наш разговор, всего неделю назад. И мне становится ужасно стыдно.

Адам тогда пошел с Нельсоном выпить, я знала, что он вернется поздно, и воспользовалась этим шансом, чтобы позвонить ей. Я подождала наших десяти часов вечера. В Гонконге было только шесть утра, и она еще могла спать, но меня это не волновало.

– Ма? – В ее голосе тревога быстро вытеснила сонливость. – У вас там все нормально?


– Да, да, все в порядке, – поскорей успокаиваю ее я. – Просто решила тебе звякнуть.

Мне было слышно, как она что-то ищет – возможно, часы.

– У нас тут еще шесть часов, – сообщает она.

– Ну да, но мне что-то захотелось поболтать. Подумала – вдруг ты уже встала? Извини.

– Ничего. А почему ты не по видео?

– Э-э… даже не знаю. Наверное, что-то не то нажала. Ну ладно, как ты там вообще?

– Дел полно. Мне еще столько готовиться. Думаю, дома буду отсыпаться месяц.

– Я вообще-то об этом и хотела с тобой поговорить.

– В смысле?

– Знаешь, что-то я не пойму, почему ты не хочешь попутешествовать. Такой шанс упускаешь. – Я сразу же перехожу к делу, опасаясь, как бы Адам не вернулся раньше времени и не услышал, что я пытаюсь убедить его дочку приехать лишь в конце августа, как она изначально и собиралась.

– Потому что я хочу получить права на мотоцикл. Я же объясняла!

– Но ты еще успеешь это сделать, – заметила я, отлично зная, что она хочет приехать домой пораньше вовсе не затем, чтобы поскорее сдать экзамен на права. – И потом, ты все равно сейчас не можешь позволить себе мотоцикл.

– Это папина идея?

– Нет, моя.

– Я-то думала, ты обрадуешься, что я возвращаюсь пораньше. – Голос у нее дрогнул.

– Мне просто кажется, что очень обидно упустить такую возможность увидеть Азию. И я, честно говоря, не понимаю, почему ты так рвешься получить права, они тебе еще сто лет не понадобятся.

– Ну, я уже купила билет, так что поздно меня отговаривать.

– Ты всегда можешь его поменять.

Она помолчала, прежде чем спросить:

– А ты вообще хочешь, чтобы я приехала домой, ма?

– Конечно, хочу! – поспешно ответила я.

– Тут дело не только в правах. Мне еще кое-что надо сделать.

– Например? – Я с трудом сохраняла ровный и спокойный тон.

– Ну, разные вещи. Извини, ма, но если ты хочешь попросить меня не прилетать в конце июня, то ты зря тратишь деньги на звонок. Я просто хочу быть дома.

В ее голосе звучит раздражение, и я знаю, что пора отступить. Сейчас в любом случае тот разговор, который мне так нужен, у нас не получится.

– Я знаю, – отозвалась я. – И буду очень рада тебя увидеть. – Я немного помолчала. Мне хотелось, чтобы между нами все стало как раньше. – Я думала, ты решила, что тебе надо приехать домой и провести с нами все лето, ты же нас целый год не видела.

– Никакого «надо» тут нет, есть только «хочу». Я хочу домой. – Она негромко рассмеялась. – Видно, во мне больше от домоседки, чем мне казалось.

Мы еще какое-то время продолжали этот вымученный разговор. Я спрашивала, что она сегодня будет делать. Марни спрашивала, как идет подготовка к моему празднику. Но обе мы задавали вопросы без особого интереса. Меня больше занимало росшее во мне чувство неизбежной беды, а ее, вероятно, тяготило сознание, что мать пока не хочет, чтобы она возвращалась домой, – несмотря на все мои заверения в обратном.

– У меня есть для тебя открытка ко дню рождения, – вдруг сообщила она. – Сегодня отправлю. Может, она и не придет вовремя, но я ее все равно пошлю.

– Буду очень рада ее получить, когда бы она ни пришла, – ответила я. И вскоре после этого мы разъединились.

Может, она потому и решила прислать цветы – на случай, если открытка не дойдет вовремя (она пока и не пришла). Я с беспокойством размышляю, во сколько ей обошлись эти розы, но тут я слышу гитарные переборы и вижу, что у нижних ступенек лестницы стоит растрепанный Джош, его темные волосы пока не приглажены ни водой, ни гелем. Он взрывается рэп-версией песенки «С днем рожденья», и тут до меня доходит, что мне нужно хотя бы ради него и Адама (и вообще всех, кто помогает мне устроить этот праздник) перестать чувствовать себя виноватой чуть ли не во всем на свете. Хватит. Наслаждайся этим днем.

– Спасибо! – кричу я Джошу, разражаясь аплодисментами. Раздается стук полого дерева о дерево: он кладет гитару на ступеньки.

– Ну, каково это – когда тебе сорок? – спрашивает он, входя на кухню, обнимая меня, поднимая над полом.

– Чудесно! – смеюсь я. – Хотя вся новизна, скорее всего, сотрется к завтрашнему дню.

Он опускает меня, делает шаг назад, демонстративно рассматривает:

– Классное платье.

Я разглаживаю подол белого сарафана:

– Спасибо. Я его специально купила, чтобы сегодня пойти на ланч вместе с Кирин.