во всем теле. Верно говорили все про дихрою – от нее становится все ясно и понятно. Ты открываешь глаза утром, смотришь в потолок и думаешь, что тебе никуда не надо спешить. Эти здания, памятники, монастыри и статуи, которые в них хранятся, – все это от тебя никуда не денется, оно стояло тут веками до тебя, простоит еще столько же после твоей смерти, а может, и дольше. Нет смысла суетиться».

Цыбиков отложил карандаш в сторону и зевнул, прикрыв рот кулаком. Мыслей в голове хватало, самых разных, вроде бы интересных (а может, и не очень, плевать), но записывать их он просто не видел смысла.

«Запишу эти – появятся новые, кажется, их поток бесконечен… И что же, на каждую бумагу изводить? Рука писать устанет…»

Кроме того, Гомбожабу надлежало описать еще и поездку в Сэру для официального дневника – сегодня был последний их день в монастыре, а уже завтра утром они с Жаргалом отправятся дальше, в древнейшую столицу Тибета – Цзэтан.

«Зачем я туда еду? Еще несколько месяцев назад я грезил тем, что ее увижу, а теперь это – всего лишь дежурный визит, нужный, чтобы отчитаться перед Савельевым и остальными…»

Казалось, грустная мысль, но нет – Цыбиков, напротив, был весьма воодушевлен. Только не перспективой посетить старый город с множеством памятников, вовсе нет; востоковед искренне радовался тому, что теперь, кажется, научился видеть картинку шире, чем раньше, четче, чем раньше, отделять важное от неважного.

«Думал, зачем тут столько золота вокруг?»

Цыбиков вздрогнул и огляделся по сторонам. Голос звучал в голове, но доносился как будто извне.

«Ну вот, опять…»

«Что – «опять»?»

«Опять – как вчера…»

«Вчера, сегодня… Ты реально думаешь об этом? Лучше скажи, думал ли ты, зачем тут столько золота? На крышах, на статуях… везде!»

«Ну… традиции».

«Традиции… Золото ослепляет. Ты смотришь сверху, издалека – так богато все, так дорого… А подходишь ближе – там за щепотку риса готовы друг друга убивать… Оно, конечно, плевать, просто такой контраст, вот и сказал тебе…»

Голос стих и, сколько Цыбиков ни пытался воззвать к нему, так больше и не проявил себя. Растерянный, востоковед посмотрел на чашку с дымящимся отваром дихрои, которая стояла на полу рядом с его лежаком.

«Дело в ней? Из-за нее у меня в голове поселился этот голос?»

Цыбиков нарочно провоцировал своего странного внутреннего собеседника, но тот так и не вернулся. Теперь на смену растерянности пришло разочарование: разговор показался востоковеду довольно… увлекательным.

– Все в порядке, Гомбожаб? – сонно поинтересовался Жаргал.

Цыбиков повернулся к нему: слуга лежал и, щуря заспанные глаза, недоуменно взирал на хозяина.

– Да, в порядке, – буркнул востоковед. – Спи.

– Как скажешь, – пробормотал Жаргал и тут же уснул, как и велел наниматель.

Цыбиков некоторое время наблюдал за тем, как вздымается одеяло – синхронно с дыханием спящего слуги.

«Хорошо жить просто, – подумал Гомбожаб. – Думать только о том, что съесть или выпить. Следовать за кем-то, выполнять его мелкие поручения и получать за это какие-то деньги… не забивая себе голову мыслями о том, почему у храмов позолоченные крыши, а внутри храмов – позолоченные статуи, посвященные давно умершим людям… Почему об этих давно умерших людях заботятся больше, чем о тех, кто живет здесь и сейчас?»

Цыбиков уже в открытую взывал к внутреннему голосу, но тот молчал. Поняв, что все старания бесполезны, Гомбожаб допил остатки отвара дихрои и лег спать – завтрашним утром им предстояло долгое путешествие по реке Уй.

Голос не вернулся даже тогда, когда глаза востоковеда уже сковала дрема.

Проснувшись утром, Цыбиков скользнул взглядом по комнате. Солнечный свет, который худо-бедно освещал интерьер обиталища Октая, причудливым образом озарил столик со стоящим на нем чайником, как бы намекая на скорое чаепитие, и Гомбожаб невольно улыбнулся.

– Доброе утро, – поприветствовал его хозяин.

Повернув голову, Цыбиков увидел, что Октай сидит с книгой у дальней стены.

– Доброе утро, – ответил Гомбожаб.

– Ты улыбаешься, – сказал хозяин. – Хороший сон?

– Хорошее настроение, – усмехнулся Цыбиков.

Он сел и принялся одеваться. Пока залезал в штаны, покосился в сторону лежака Жаргала и с удивлением обнаружил, что слуга куда-то пропал.

– Он сказал, скоро вернется, – проследив взгляд гостя, пояснил Октай.

– Ну, хорошо, – пожал плечами Цыбиков.

Следуя советам Ампила, он положил в чашку пол-ложки дихрои и пошел к столику. Усевшись, востоковед налил себе кипятка и на время отставил чашку в сторону.

– Судя по твоему виду, поездка в Сэру не прошла даром, – заметил Октай.

– Не прошла, – подтвердил Цыбиков.


– Что тебя больше всего вдохновило?

«Отвар дихрои», – подумал Гомбожаб про себя, а вслух сказал:

– Все понемногу.

– Понятно… А я, когда прибыл сюда впервые, больше всего был поражен статуей Одиннадцатиликого! Ты ведь знаешь, что настоятель Чжялцань-санбо, при котором статуя попала в монастырь, был перерожденцем монахини Балмо, похитившей и спрятавшей Одиннадцатиликого в пещере?

– Я слышал об этой легенде, – кивнул Гомбожаб.

Воодушевление, с которым Октай рассказывал мифические и, в общем-то, совершенно неважные ныне факты, навевало на Цыбикова скуку. Он снова вспомнил о мыслях, посещавших его вчера.

«Красивые истории из прошлого, которые затмевают невзрачное настоящее… А, плевать. Их уже не переделать»

Глоток дихрои чуть замедлил поток его мыслей. Октай, кажется, говорил что-то еще, но востоковед давно перестал его слушать.

Вернулся Жаргал.

– Где ты был? – спросил Цыбиков.

– Молился, – ответил слуга и, потупив взгляд, добавил:

– Я ведь отсутствовал не слишком долго, Гомбожаб?

– Да нет, – равнодушно пожал плечами востоковед. – Все в порядке.

Полчаса спустя, распрощавшись с Октаем, Цыбиков и Жаргал отправились к реке, чтобы нанять лодку для путешествия в Цзэтан. Заплатив тибетцу за себя и слугу, востоковед расположился на корме. Приготовились к долгой дороге: плыть предстояло почти сутки. Хозяин же лодки неустанно греб и тянул некую заунывную песню. Велик был соблазн попросить тибетца замолчать, но Цыбиков воздержался.

«Пусть орет. По его жизни горланить что-то веселое – верх лицемерия, а так ему, может, проще…»

Лодка шла неторопливо – от силы четыре версты в час. Дважды за день по просьбе Цыбикова причаливали к берегу – перекусить и выпить чаю. Когда опустилась ночь, гребец убрал весла внутрь и, свернувшись калачиком, словно дворовый пес, мигом уснул.

– Мне сесть на весла? – предложил Жаргал, впрочем, безо всякой охоты.

– Да нет, – медленно ответил Цыбиков, глядя на мирно посапывающего гребца. – Не надо… отдыхай…

Из-за того, что тибетец уснул, тишину ночи нарушали только редкие голоса птиц да стрекот насекомых. Гомбожаб кое-как устроился на корме, поднял ворот куртки и постарался уснуть.

Той ночью мысли, что свои, что чужие, не тревожили Цыбикова, однако же сновидение приснилось ему довольно необычное – будто бы он снова был в Петербурге, в своей квартирке на окраине города. Судя по тому, что на столе стоял худре и лежала книга «Сто ступеней к блаженству», вдоль и поперек исписанная карандашными заметками, все происходило в будущем – уже по возвращении Гомбожаба из поездки в Тибет. Сам востоковед отчего-то видел себя со стороны, будто его тонкое тело на время покинуло грубое, позволив ему немного пожить собственной жизнью. Цыбиков-из-сна сидел на стуле, рассеянно глядя в стену перед собой; пальцы путешественника нетерпеливо отбивали ритм по столешнице.

Вдруг в дверь постучали. Цыбиков-из-сна отреагировал на звук далеко не сразу – лишь с третьей попытки невидимому визитеру удалось привлечь внимание хозяина. Путешественник, опершись на стол рукой, поднялся и отправился в прихожую. Пока он шел, стук повторился в четвертый раз.

– Да чего ж вам так неймется… – раздраженно процедил Цыбиков-из-сна.

Он вел себя очень странно.

«Откуда столько злобы? Случилось что-то? Может, на меня сейчас снизошел чойчжон22 и транслирует мне мое будущее?»

Цыбиков-из-сна повернул ключ в замке и распахнул дверь. Морщины на лбу путешественника моментально разгладились, а губы растянулись в широкой улыбке.

– Ампил! – радостно воскликнул Цыбиков-из-сна. – Входи скорей!

Гость перешагнул порог и, сняв с лысой головы приплюснутую кепку, огляделся по сторонам. Сейчас, одетый в серый плащ, строгие коричневые брюки и туфли того же цвета, Ампил мало чем походил на того монаха, с которым Гомбожаба свела судьба в поисках дихрои.

– Ну и? – спросил Ампил. – Зачем ты меня позвал?

– Я просто не знаю, как мне поступить, – снова разом погрустнел Цыбиков-из-сна.

– Что опять тебя так взволновало? – с усталым вздохом спросил гость.

– Здесь, в Тибете, так жестоко обращаются с простолюдинами… я не знаю, молчать ли мне или…

Цыбиков-из-сна запнулся.

– Или что? – хмыкнул Ампил. – Рассказать кому-то? Но кому? В России? Ну, расскажешь ты там про это, и что изменится? Разве жестокости станет меньше?

– Не знаю…

– Ты, похоже, все еще ничего не понял, Гомбожаб, – покачал головой Ампил.

– Чего я не понял?

– Говорю ж – ничего!