* * *
Сначала я поговорила с Девлин, спросила ее, можно ли мне поработать из Лондона недельку. Или больше.
— Трагедия последней воли, — сказала она. — Какая захватывающая история!
В Нью-Йорке было едва за полдень, и Девлин, уже слегка опьяневшая, ответила тотчас. Судя по слышавшемуся в трубке гомону, она находилась в каком-то кафе или баре.
— Не то слово, — ответила я.
— Будь по-твоему. Найдем тебе рабочее место в Лондоне, не волнуйся. И работу тоже найдем.
Мама и Папа сейчас обедают, с ними можно связаться и попозже. Я набрала Итана, трубку взяла его невеста; он — на открытии галереи, вернется только поздно вечером. Она знает, что я прилетела, они ждут меня в гости — будут очень рады повидаться. Далиле я оставила сообщение на автоответчике, хотя вряд ли она перезвонит. Напоследок я поговорила с Эви. Она была не дома — рядом раздавался чей-то смех.
— Ну, — сказала я, — ведьма, кажется, мертва.
— Ты видела тело?
— Боже упаси. Я не захотела смотреть.
— Но тогда… это точно? Ты уверена?
— Вполне уверена.
Я сказала ей про дом на Мур Вудс-роуд и про наше большое наследство.
— У них было двадцать тысяч фунтов? Ничего себе новость!
— Новость? После нашего-то роскошного детства?
— Не знаю, как ты, а я так и вижу, как Отец делает заначку: «Бог мой да восполнит всякую нужду вашу»[3], — какой бы она ни была.
— И дом! — воскликнула я. — Просто не верится, что он еще стоит.
— Слушай, а найдутся ведь любители таких развлечений. В Лос-Анджелесе, думаю, есть такие экскурсии: посещение мест убийств, смерти знаменитостей и всякое такое. Короче — извращение.
— Ну, Холлоуфилд далековато находится для таких экскурсий, ты не находишь? Да и не тянет наша история на «Черную Орхидею»[4].
— Боюсь, спрос будет не слишком большой.
— Билеты придется просто раздаривать.
— А вообще экскурсии — это хорошая идея, — сказала Эви. — С нашим участием проект превратится в золотую жилу. Можно будет сменить деятельность, если юриспруденция подкачает.
— Эту нишу уже давно занял Итан, — ответила я. — Но что, в самом деле, делать с этим чертовым домом?
Вновь раздался чей-то смех. На этот раз ближе.
— Ты где? — спросила я.
— На пляже. Тут сейчас будет что-то типа концерта.
— Тогда обязательно сходи.
— Ладно. Я по тебе очень соскучилась. А дом… — Там у нее бушевал ветер, захлестывая солнце через океан. — Нужно, чтобы в нем поселилось счастье. Это взбесило бы Отца больше всего на свете.
— Отличная мысль!
— Ладно, мне уже пора.
— Веселись там!
— Обязательно. А ты сегодня молодец.
* * *
План был такой: мы, как агенты под прикрытием, прислушивались к каждому шагу Отца. В Эпоху привязывания мы даже делали записи в нашей Библии огрызком школьного карандаша (Книга Бытия, 19:17 — тогда мы еще не утратили вкус к мелодраме[5]). Когда мы больше не могли добраться до книги, я выучила отцовский распорядок дня наизусть; мисс Глэйд, когда я еще ходила в школу, научила меня, как нужно запоминать.
— Представь себе дом, — говорила она. — В каждой комнате происходит что-то, что тебе нужно запомнить. В холле свалился Франц Фердинанд — его только что застрелили. Ты идешь в гостиную, и мимо тебя мчатся к выходу сербы, они в панике — начинается война. На кухне — Австро-Венгрия, сидит с оставшимися союзниками. Ну-ка, кто у нас среди них?
Отец присутствовал всюду, поэтому распорядок его дня расшифровать было гораздо проще.
После стольких месяцев, проведенных в комнате, я знала, как скрипит каждая половица, как щелкает каждый выключатель в доме. Я живо представляла себе, как туша Отца передвигается по комнатам.
Мы несколько раз дежурили по ночам, в своих постелях и выяснили — встает он поздно. Зимой, когда раздавались его первые неторопливые шаги, было уже светло. Наша спальня располагалась в самом конце коридора, его — через две двери, так что ночное время никак не подходило: он спал очень чутко и догнал бы нас в считаные секунды. Бывало, я проснусь, а он или в дверях или стоит, склонившись у моей постели, как будто что-то задумал. Но что бы ни было у него на уме, он всегда отступал и через некоторое время растворялся в темноте.
Утро они с Матерью и Ноем проводили внизу. Дом наполняли вкусные запахи, мы слышали, как родители читают молитвы, смеются над чем-то, нам недоступным. Если Ной плакал, Отец тут же уходил в сад. Хлопала кухонная дверь. В саду он занимался — кряхтение доносилось до нашего окна. Иногда заходил к нам перед обедом — сияющий, кожа покрасневшая и влажная — варвар после битвы, несущий полотенце как голову врага. Нет, утро тоже не подходило: входная дверь оставалась запертой, и каким бы путем мы ни спустились вниз — через кухню или прямо через окно, — Отец оказался бы тут как тут.
У нас с Эви было одно разногласие.
— Только через дом, — говорила она. — Окно слишком высоко. Ты просто забыла, как оно высоко.
— Сначала придется взломать замок в нашей двери, потом пройти через весь дом. Мимо комнаты Итана, мимо спальни Отца и Матери, мимо Гэйба и Ди. Спуститься по лестнице. Внизу спит Ной, и Мать — иногда. Это нереально.
— Почему Гэбриел и Далила не сбегут? — спросила Эви и добавила шепотом: — Им ведь проще.
— Не знаю, — ответила я.
На самом деле однажды ночью, много месяцев назад, я слышала нечто такое — тихое и страшное — в другом конце коридора. Неудавшийся побег. Эви тогда спала и так ничего и не узнала. Надежда болталась меж нами на волоске, и я решила, что не стоит ей рассказывать.
После обеда Отец оставался в гостиной, и наступала тишина. Здесь-то я и видела шанс. Пока Отец отдыхал, дом с облегчением вздыхал и расслаблялся. По коридору крался шепот Далилы. В иные дни Итан стучал по стене, совсем как тогда, когда мы были маленькими и горели желанием выучить азбуку Морзе. Иногда к нам приходила Мать. Раньше я умоляла ее сделать хоть что-нибудь, сейчас же лишь комментировала про себя все ее признания и отворачивалась.
— Это единственная возможность, — говорила я Эви. — Когда он не спит, нечего и пытаться.
— Ну хорошо, — отвечала она, но я видела: для нее это всего лишь фантазия, одна из сказок, которые я рассказывала ей, чтобы скоротать дни.
Окно мы обсуждали и раньше. Закрытое картоном, оно оставалось для нас за пределами видимости.
— Ну, оно же открывается, — говорила я. — Разве нет?
Но в памяти не возникало ни шпингалета, ни задвижки; и что там под ним, внизу — трава или бетон? И я признавала:
— Может, я и правда не помню.
— Вряд ли оно открывается, — говорила Эви. — И его все равно уже сто лет никто трогал.
Мы изогнулись так, чтобы увидеть друг друга через Территорию.
— Ну а если разбить окно, — продолжила Эви, — сколько у нас будет времени?
— Пройдет несколько секунд, прежде чем он поймет, что случилось, — ответила я. — Еще несколько — добежит до лестницы. Секунд десять — до нашей двери. И ему еще нужно будет открыть замок. — У меня заныла шея, и я легла обратно. — Всего секунд двадцать.
Эта мизерная цифра повисла в пространстве между нашими кроватями. Эви сказала что-то, но слишком тихо.
— Что-что?
— Тогда давай, — повторила она.
— Давай.
Оставались еще цепи — раньше они были основным препятствием. Но Отец проявил неосмотрительность. После того, как он обнаружил у нас в комнате книгу «Мифы Древней Греции», и того, что за этим последовало, он перестал оставлять нам свет. Мне нравилось думать, будто ему невыносимо видеть меня, но, скорее всего, у него просто не получалось нащупать спьяну выключатель; в любом случае — это уже неважно. Я изо всех сил растопыривала пальцы, и однажды он защелкнул наручники вокруг оснований больших пальцев и мизинцев, а не на запястьях. Значит, это буду я, и уже совсем скоро.
— Он промахнулся, — шепнула я Эви, подождав, пока весь дом уснет.
Лишь тяжелое дыхание в ответ. Я ждала слишком долго. Она тоже уснула.
* * *
Вечер продолжался. Стемнело, но снаружи по-прежнему стояла жара. Я заказала в номер два джин-тоника и осушила стаканы в постели, обнаженная. Мелькнула мысль о пробежке, но отель был окружен дорогами, и мне не хотелось петлять между ними. Лучше выпить, решила я, и с кем-нибудь познакомиться. Черное платье-комбинация, кожаные ботинки; у администратора я заказала такси и еще выпить.
В машине я думала о том, как хорошо все идет: три порции алкоголя, я одна, Мать мертва, и незнакомый город вокруг. Я опустила стекло до самого низа. Желающие повеселиться выстраивались в очередь возле баров, сидели на мостовых.
— Грозу обещали, — сказал таксист.
Он еще что-то добавил, но мы как раз выехали на перекресток, и его слова потонули в дорожном шуме.
— Что, простите?