Мы еще попытались попасть в джаз-клуб «Ронни Скотт» на ночное шоу. Но по воскресеньям их, как оказалось, не устраивали, и клуб уже закрывался.
— Идите домой, ребята, — предложил нам швейцар.
Кристоферу нужно было к своему парню — стендап прошел не очень хорошо. Я умоляла Оливию поехать ко мне, чтобы еще посидеть.
— Ноль пятнадцать. — Она подпрыгнула, взглянув на свои часы. — Мне пора, Лекс. Уже давным-давно пора.
Когда пришло такси, она забралась в салон, улеглась на заднее сиденье и посмотрела на меня снизу вверх через открытое окно.
— Какой-то жаркий денек, — сказала она и добавила смеясь: — Неужели сегодня воскресенье?
— Как будто вечер четверга[26].
— До встречи, подруга, до встречи!
Таксист, которому надоело нас слушать, начал выруливать.
Оливия села и взмахнула рукой:
— Лондон! Ну разве он не прекрасен?! — воскликнула она.
Я кивнула. Да, хорошо вновь оказаться в этом городе.
Такси влилось в ночной поток машин. Еще некоторое время я стояла на обочине, вспоминая мужчину, который был у меня после Джей Пи и с которым мы познакомились онлайн. Обычно мы встречались с ним в Мэрилебоне, совсем недалеко отсюда. Я часто вспоминала его в Нью-Йорке, когда впадала в апатию. Нет, это плохая идея. Исходя из того, что я знала, он, скорее всего, уже женат. Мимо темных окон и дверей закрывшихся ресторанов я направилась в свой отель.
Посреди моего номера стояла ванна, до которой я так и не добралась за всю прошедшую неделю. Я села прямо на кафельный пол, смотрела, как она наполняется. Погрузившись в воду, я взяла телефон. Сообщение от Итана: «Школа Уэсли выиграла в крикет». И он, как всегда, был рад меня повидать. Написано, как будто он из совсем другого времени. Я прищурилась, глядя на экран, и написала в ответ: «Отличные новости!» И, поскольку была пьяной и расслабленной, добавила: «Гондурас?»
И последнее задание на сегодня. Я нашла нужный номер, и вновь — задыхающийся голос из автоответчика, как будто она в слезах или только что проснулась.
— Далила, черт тебя подери! Почему ты не перезваниваешь?!
* * *
Врач осмотрел Мать спустя более чем неделю после рождения Итана. Первые несколько дней, воодушевленная, она воспринимала боли как должное. Лихорадка, начавшаяся на седьмой день, напугала ее. Не сводя глаз с Отца, она читала молитвы, умоляла его сделать что-нибудь. Он сдался на десятый день, когда ее трясло уже так, что она не могла держать Итана на руках, — должно быть, мало молилась.
Когда инфекцию вылечили и разрывы зашили, врач проинформировал родителей о том, что если они захотят еще детей, то вероятность осложнений будет очень велика и Матери следует рожать только в больнице. С этим врачом наш Отец считался: сильный, уверенный в себе человек, с которым особо не поспоришь.
Я не помню рождения Далилы, потому что была тогда слишком маленькой, но зато я хорошо помню, как мы приехали в больницу, когда родилась Эви, — вечером, в канун Нового года. Отец оставил нас у сестры Матери, той самой Пэгги — она уже вышла замуж за парня из своей школы и на свадьбе была беременна. Ей повязали на талии шифоновый бант, и до тех пор пока молодожены не вернулись из свадебного путешествия, все делали вид, что ничего не заметно.
Когда родилась Эви, у Пэгги уже росло двое шумных, хулиганистых мальчишек — один возраста Итана и второй постарше; она проводила дни, прибирая дом, который купил ее муж. Тони Грэйнджер работал в Манчестере агентом по продаже недвижимости, и дома бывал очень мало. Итан звал его «человеком без лица», потому что всё, что мы видели, — это как его темно-синий костюм и начищенные туфли, мелькнув, исчезают в одной из комнат их огромного белого дома.
Итан обожал изводить кузенов, как некоторым детям нравится изводить домашних питомцев. Он рассказывал им всякие байки: если они смогут задержать дыхание под водой на одну минуту, их примут в некое тайное общество, в котором он состоит сам; в их городе серийный маньяк охотится на спящих мальчиков, и единственный проверенный способ избежать нападения — не смыкать глаз три ночи подряд. Он мог взять сокровища Бенджамина из его комнаты, подложить их под кровать Майклу и преспокойно ждать неизбежного скандала. Или, пока никого из взрослых нет поблизости, нарочно спихнуть со стола стакан одного из мальчишек, а потом, жуя, сказать: «Ты такой неуклюжий, Бенджамин!» И худенькому Итану, который был к тому же младше и которого неизменно поддерживала я, всегда верили.
Когда Отец пришел из больницы, чтобы забрать нас, мы как раз укладывались спать. Мы с Итаном передрались из-за того, кто будет читать историю на ночь, и Пэгги решила, что все будут читать по очереди, начиная с самого старшего: Майкл, Бенджамин, Итан и я. Трехлетняя Далила, жутко надоедливая, бегала из комнаты в комнату, довольная тем, что ее не укладывают спать.
Мы читали потрясающую книжку о пиратах — гораздо более захватывающую, чем все отцовские истории, даже если ее читать так, как Майкл — монотонно и высокопарно. Итан при этом выпучивал глаза: «Александра — и та читает лучше!»
Я волновалась оттого, что мне предстояло читать перед всеми, и по мере того, как Итан приближался к концу своего отрывка, сердце у меня билось все чаще. Я и вправду читала лучше Бенджамина, а может быть, даже лучше Майкла, и у меня, наконец, появился реальный шанс это доказать. Я откашлялась, вырвала книгу из рук Итана, и тут Отец постучал в дверь.
— Снова девочка, — сообщил он Пэгги и позвал нас.
— Чарльз, сейчас восемь, — сказала Пэгги. — Они уже в пижамах. Пусть переночуют здесь.
Итан и Далила уже стояли возле Отца, я же продолжала сидеть на диване с книгой в руках.
— Сейчас моя очередь. Моя очередь читать!
— Александра, идем!
— Все равно посетителей уже не пускают, — сказала Пэгги. — Ничего страшного, если они познакомятся с сестренкой завтра.
— Мне решать, когда они познакомятся с сестрой. Александра, ну-ка пойдем!
— Всего две страницы осталось!
Итан взглянул на Отца и тоже сказал:
— Идем, Александра.
— Но сейчас же моя очередь!
Отец выпустил руку Итана, отодвинул Пэгги в сторону, вошел в гостиную прямо в ботинках и схватил меня. Я все еще держала книгу, он легко вырвал ее у меня из рук, а потом швырнул в стену. Поверх его плеча я увидела неглубокие грязные следы, оставшиеся на кремовом ковре, и Пэгги, стоявшую с детьми в ярко освещенном холле, который в ночное время казался меньше, чем был на самом деле.
В машине, пока мы ехали, Отец объяснил, что Мать вскрыли. Ребенок занял неправильное положение. Врачам пришлось сделать разрез, чтобы достать его.
Я смотрела на Итана, надеясь, что он все разъяснит мне, но он и сам мало что понимал. Далила расплакалась.
Когда мы подъехали к больнице, я не хотела выходить из машины. Мне представлялось, как Мать лежит на холодном серебристом столе, ее живот распорот и видно, как функционирует каждый ее орган, словно механизмы в циферблате дорогих наручных часов. Из внутренностей выползает младенец, весь скользкий от крови.
На парковке я нащупала руку Итана, ожидая, что он будет смеяться надо мной — в восемь лет он считал себя взрослым для таких жестов. Однако он взял мою руку и сжал ее в ответ.
Конечно же, все оказалось не так, как я представляла. Мы шли по пустынным, ярко освещенным коридорам, читая названия отделений на ходу. Медсестра в родильном проводила нас к Матери. Она разговаривала с нами осторожно, как с ранеными, злобными зверушками.
Мать спала на кровати, целая и невредимая. Рядом стояла пластиковая колыбелька, в которой лежал младенец.
Отец не стал глядеть на ребенка. Он коснулся волос и лица Матери, желая ее разбудить; увидев его, она улыбнулась. Итан, Далила и я окружили колыбельку.
— Мне она не нужна, — сказала Далила.
— Ты еще не доросла! — воскликнула я. — Даже до того, чтобы ее увидеть.
Девочка спала. Я приподняла пальцем одну из ее маленьких безупречных ручек.
— Она так похожа на Александру, — произнесла Мать, и в моей груди разлилась странная, беспричинная гордость. Эта девочка стоила моей очереди читать.
Моя сестра, которая так на меня похожа. Настанет день, когда я буду читать для нее.
— Эту мы назовем Эва, — сказал Отец.
Далила так и не изменила своего отношения к Эви. Почти четыре года она была самым младшим ребенком в семье и теперь воспринимала Эву как захватчика, как злобного придворного, пробравшегося в ее королевство в теле младенца.
Эви должна была спать в комнате Далилы, но ничего хорошего из этого не вышло. Далила забирала себе ее пеленки, устраивала в кроватке ловушки. Так, однажды она подложила туда вилку, затем мои школьные цветные карандаши, щипчики с туалетного столика Матери.
— Это подарочки для малышки, — оправдывалась она.
А потом в доме произошло переселение: отныне я спала в детской, рядом с Эви, а Далила переехала в комнату к Итану.
Далила всегда выходила сухой из воды, но не потому, что она была хитра, как Итан. Ей оттого все сходило с рук, что она была красивой, как Мать. Неоспоримый факт, подобный тем, какие обсуждал с учениками мистер Грегс; со временем я с ним смирилась.
В школе мы обязательно фотографировались каждый год. Кроме классных нам делали и семейные снимки. Когда Далила в первый раз пришла с нами, фотограф сделал вид, будто роняет камеру.
— Что это за маленькая красавица к нам пришла! — восхитился он. — Ну-ка проходи, сюда-сюда. — И он вручил ей толстого плюшевого мишку, с помощью которого обычно успокаивал капризных учеников. — Сначала несколько кадров только с тобой.
Поснимав Далилу с разных сторон, подальше и поближе, он пригласил в кадр нас с Итаном. Мишку Далила отбросила; я подобрала игрушку с пыльного пола актового зала, но фотограф покачал головой.
— Нет-нет, — сказал он, — это только для самых красивых малышек. Да и ты все равно уже слишком большая.
Эту групповую фотосессию заказали наши родители. Беззаботный Итан, торжествующая Далила и раскрасневшаяся я — гляжу в потолок и очень стараюсь не разреветься. Мать купила дешевую рамку в супермаркете, вставила фотографию и повесила в гостиной так, что она все время бросалась в глаза. Далила, вдохновившись ею, попросила посмотреть другие ее детские фотографии.
— Да мы одинаковые! — воскликнула она и добавила, глядя на меня поверх альбома: — А вот Лекс совсем другая.
— У меня такие же волосы, — возразила я.
— Волосы — да. А лицо — другое, глаза — другие, и руки, и ноги — другие!
В детстве я считала Далилу глупой. Оценки в школе у нее были безобразными.
«Далиле нужно заниматься», — писала ее учительница. Или: «У Далилы нет способностей к этому предмету, ей нужно больше стараться».
Я слышала, как два педагога говорят о ней.
«Это точно не Итан», — сказала одна.
А вторая кивнула: «И не Александра».
Когда Далилу усаживали за уроки, она клала голову на руки и тянулась через весь стол к Отцу:
— Ну почему вместо этого мне нельзя послушать одну из твоих историй!
Сейчас, вспоминая, с каким вниманием она слушала россказни Отца, с каким восхищением разглядывала детские фотографии Матери, сделанные задолго до начала ее Парада, я думаю, Далила была умнее нас с Итаном. Гораздо умнее нас всех.
Какое-то время я ныла, что мне теперь приходится спать в одной комнате с Эви. Меня раздражала Далила и то, что я больше не могу болтать с Итаном по ночам — после того как он поделился с семьей своими знаниями о Диком Западе, школьные дела мы обсуждали только ночью. Наша с Эви детская была завалена вещами, оставшимися от отцовских начинаний в бизнесе: на тумбочке валялся компьютер, блестящими внутренностями наружу; под кроваткой свернулись клубком провода. Но Эви оказалась сдержанным, спокойным ребенком, и скоро я полюбила ее. Как и говорила Мать, она очень походила на меня. Сразу стало ясно, чья именно она сестра. Мне как раз не помешал бы союзник. Вместо того чтобы рассказывать Итану, как прошел мой день, я теперь шепотом разговаривала с Эви через комнату. В коробах Отца нашлась лампа, и, когда учитель разрешал нам брать книги домой, я читала ей вслух, дождавшись, пока дом погрузиться в ночь.
— Она тебя даже не понимает, — говорила Далила.
— Идите домой, ребята, — предложил нам швейцар.
Кристоферу нужно было к своему парню — стендап прошел не очень хорошо. Я умоляла Оливию поехать ко мне, чтобы еще посидеть.
— Ноль пятнадцать. — Она подпрыгнула, взглянув на свои часы. — Мне пора, Лекс. Уже давным-давно пора.
Когда пришло такси, она забралась в салон, улеглась на заднее сиденье и посмотрела на меня снизу вверх через открытое окно.
— Какой-то жаркий денек, — сказала она и добавила смеясь: — Неужели сегодня воскресенье?
— Как будто вечер четверга[26].
— До встречи, подруга, до встречи!
Таксист, которому надоело нас слушать, начал выруливать.
Оливия села и взмахнула рукой:
— Лондон! Ну разве он не прекрасен?! — воскликнула она.
Я кивнула. Да, хорошо вновь оказаться в этом городе.
Такси влилось в ночной поток машин. Еще некоторое время я стояла на обочине, вспоминая мужчину, который был у меня после Джей Пи и с которым мы познакомились онлайн. Обычно мы встречались с ним в Мэрилебоне, совсем недалеко отсюда. Я часто вспоминала его в Нью-Йорке, когда впадала в апатию. Нет, это плохая идея. Исходя из того, что я знала, он, скорее всего, уже женат. Мимо темных окон и дверей закрывшихся ресторанов я направилась в свой отель.
Посреди моего номера стояла ванна, до которой я так и не добралась за всю прошедшую неделю. Я села прямо на кафельный пол, смотрела, как она наполняется. Погрузившись в воду, я взяла телефон. Сообщение от Итана: «Школа Уэсли выиграла в крикет». И он, как всегда, был рад меня повидать. Написано, как будто он из совсем другого времени. Я прищурилась, глядя на экран, и написала в ответ: «Отличные новости!» И, поскольку была пьяной и расслабленной, добавила: «Гондурас?»
И последнее задание на сегодня. Я нашла нужный номер, и вновь — задыхающийся голос из автоответчика, как будто она в слезах или только что проснулась.
— Далила, черт тебя подери! Почему ты не перезваниваешь?!
* * *
Врач осмотрел Мать спустя более чем неделю после рождения Итана. Первые несколько дней, воодушевленная, она воспринимала боли как должное. Лихорадка, начавшаяся на седьмой день, напугала ее. Не сводя глаз с Отца, она читала молитвы, умоляла его сделать что-нибудь. Он сдался на десятый день, когда ее трясло уже так, что она не могла держать Итана на руках, — должно быть, мало молилась.
Когда инфекцию вылечили и разрывы зашили, врач проинформировал родителей о том, что если они захотят еще детей, то вероятность осложнений будет очень велика и Матери следует рожать только в больнице. С этим врачом наш Отец считался: сильный, уверенный в себе человек, с которым особо не поспоришь.
Я не помню рождения Далилы, потому что была тогда слишком маленькой, но зато я хорошо помню, как мы приехали в больницу, когда родилась Эви, — вечером, в канун Нового года. Отец оставил нас у сестры Матери, той самой Пэгги — она уже вышла замуж за парня из своей школы и на свадьбе была беременна. Ей повязали на талии шифоновый бант, и до тех пор пока молодожены не вернулись из свадебного путешествия, все делали вид, что ничего не заметно.
Когда родилась Эви, у Пэгги уже росло двое шумных, хулиганистых мальчишек — один возраста Итана и второй постарше; она проводила дни, прибирая дом, который купил ее муж. Тони Грэйнджер работал в Манчестере агентом по продаже недвижимости, и дома бывал очень мало. Итан звал его «человеком без лица», потому что всё, что мы видели, — это как его темно-синий костюм и начищенные туфли, мелькнув, исчезают в одной из комнат их огромного белого дома.
Итан обожал изводить кузенов, как некоторым детям нравится изводить домашних питомцев. Он рассказывал им всякие байки: если они смогут задержать дыхание под водой на одну минуту, их примут в некое тайное общество, в котором он состоит сам; в их городе серийный маньяк охотится на спящих мальчиков, и единственный проверенный способ избежать нападения — не смыкать глаз три ночи подряд. Он мог взять сокровища Бенджамина из его комнаты, подложить их под кровать Майклу и преспокойно ждать неизбежного скандала. Или, пока никого из взрослых нет поблизости, нарочно спихнуть со стола стакан одного из мальчишек, а потом, жуя, сказать: «Ты такой неуклюжий, Бенджамин!» И худенькому Итану, который был к тому же младше и которого неизменно поддерживала я, всегда верили.
Когда Отец пришел из больницы, чтобы забрать нас, мы как раз укладывались спать. Мы с Итаном передрались из-за того, кто будет читать историю на ночь, и Пэгги решила, что все будут читать по очереди, начиная с самого старшего: Майкл, Бенджамин, Итан и я. Трехлетняя Далила, жутко надоедливая, бегала из комнаты в комнату, довольная тем, что ее не укладывают спать.
Мы читали потрясающую книжку о пиратах — гораздо более захватывающую, чем все отцовские истории, даже если ее читать так, как Майкл — монотонно и высокопарно. Итан при этом выпучивал глаза: «Александра — и та читает лучше!»
Я волновалась оттого, что мне предстояло читать перед всеми, и по мере того, как Итан приближался к концу своего отрывка, сердце у меня билось все чаще. Я и вправду читала лучше Бенджамина, а может быть, даже лучше Майкла, и у меня, наконец, появился реальный шанс это доказать. Я откашлялась, вырвала книгу из рук Итана, и тут Отец постучал в дверь.
— Снова девочка, — сообщил он Пэгги и позвал нас.
— Чарльз, сейчас восемь, — сказала Пэгги. — Они уже в пижамах. Пусть переночуют здесь.
Итан и Далила уже стояли возле Отца, я же продолжала сидеть на диване с книгой в руках.
— Сейчас моя очередь. Моя очередь читать!
— Александра, идем!
— Все равно посетителей уже не пускают, — сказала Пэгги. — Ничего страшного, если они познакомятся с сестренкой завтра.
— Мне решать, когда они познакомятся с сестрой. Александра, ну-ка пойдем!
— Всего две страницы осталось!
Итан взглянул на Отца и тоже сказал:
— Идем, Александра.
— Но сейчас же моя очередь!
Отец выпустил руку Итана, отодвинул Пэгги в сторону, вошел в гостиную прямо в ботинках и схватил меня. Я все еще держала книгу, он легко вырвал ее у меня из рук, а потом швырнул в стену. Поверх его плеча я увидела неглубокие грязные следы, оставшиеся на кремовом ковре, и Пэгги, стоявшую с детьми в ярко освещенном холле, который в ночное время казался меньше, чем был на самом деле.
В машине, пока мы ехали, Отец объяснил, что Мать вскрыли. Ребенок занял неправильное положение. Врачам пришлось сделать разрез, чтобы достать его.
Я смотрела на Итана, надеясь, что он все разъяснит мне, но он и сам мало что понимал. Далила расплакалась.
Когда мы подъехали к больнице, я не хотела выходить из машины. Мне представлялось, как Мать лежит на холодном серебристом столе, ее живот распорот и видно, как функционирует каждый ее орган, словно механизмы в циферблате дорогих наручных часов. Из внутренностей выползает младенец, весь скользкий от крови.
На парковке я нащупала руку Итана, ожидая, что он будет смеяться надо мной — в восемь лет он считал себя взрослым для таких жестов. Однако он взял мою руку и сжал ее в ответ.
Конечно же, все оказалось не так, как я представляла. Мы шли по пустынным, ярко освещенным коридорам, читая названия отделений на ходу. Медсестра в родильном проводила нас к Матери. Она разговаривала с нами осторожно, как с ранеными, злобными зверушками.
Мать спала на кровати, целая и невредимая. Рядом стояла пластиковая колыбелька, в которой лежал младенец.
Отец не стал глядеть на ребенка. Он коснулся волос и лица Матери, желая ее разбудить; увидев его, она улыбнулась. Итан, Далила и я окружили колыбельку.
— Мне она не нужна, — сказала Далила.
— Ты еще не доросла! — воскликнула я. — Даже до того, чтобы ее увидеть.
Девочка спала. Я приподняла пальцем одну из ее маленьких безупречных ручек.
— Она так похожа на Александру, — произнесла Мать, и в моей груди разлилась странная, беспричинная гордость. Эта девочка стоила моей очереди читать.
Моя сестра, которая так на меня похожа. Настанет день, когда я буду читать для нее.
— Эту мы назовем Эва, — сказал Отец.
Далила так и не изменила своего отношения к Эви. Почти четыре года она была самым младшим ребенком в семье и теперь воспринимала Эву как захватчика, как злобного придворного, пробравшегося в ее королевство в теле младенца.
Эви должна была спать в комнате Далилы, но ничего хорошего из этого не вышло. Далила забирала себе ее пеленки, устраивала в кроватке ловушки. Так, однажды она подложила туда вилку, затем мои школьные цветные карандаши, щипчики с туалетного столика Матери.
— Это подарочки для малышки, — оправдывалась она.
А потом в доме произошло переселение: отныне я спала в детской, рядом с Эви, а Далила переехала в комнату к Итану.
Далила всегда выходила сухой из воды, но не потому, что она была хитра, как Итан. Ей оттого все сходило с рук, что она была красивой, как Мать. Неоспоримый факт, подобный тем, какие обсуждал с учениками мистер Грегс; со временем я с ним смирилась.
В школе мы обязательно фотографировались каждый год. Кроме классных нам делали и семейные снимки. Когда Далила в первый раз пришла с нами, фотограф сделал вид, будто роняет камеру.
— Что это за маленькая красавица к нам пришла! — восхитился он. — Ну-ка проходи, сюда-сюда. — И он вручил ей толстого плюшевого мишку, с помощью которого обычно успокаивал капризных учеников. — Сначала несколько кадров только с тобой.
Поснимав Далилу с разных сторон, подальше и поближе, он пригласил в кадр нас с Итаном. Мишку Далила отбросила; я подобрала игрушку с пыльного пола актового зала, но фотограф покачал головой.
— Нет-нет, — сказал он, — это только для самых красивых малышек. Да и ты все равно уже слишком большая.
Эту групповую фотосессию заказали наши родители. Беззаботный Итан, торжествующая Далила и раскрасневшаяся я — гляжу в потолок и очень стараюсь не разреветься. Мать купила дешевую рамку в супермаркете, вставила фотографию и повесила в гостиной так, что она все время бросалась в глаза. Далила, вдохновившись ею, попросила посмотреть другие ее детские фотографии.
— Да мы одинаковые! — воскликнула она и добавила, глядя на меня поверх альбома: — А вот Лекс совсем другая.
— У меня такие же волосы, — возразила я.
— Волосы — да. А лицо — другое, глаза — другие, и руки, и ноги — другие!
В детстве я считала Далилу глупой. Оценки в школе у нее были безобразными.
«Далиле нужно заниматься», — писала ее учительница. Или: «У Далилы нет способностей к этому предмету, ей нужно больше стараться».
Я слышала, как два педагога говорят о ней.
«Это точно не Итан», — сказала одна.
А вторая кивнула: «И не Александра».
Когда Далилу усаживали за уроки, она клала голову на руки и тянулась через весь стол к Отцу:
— Ну почему вместо этого мне нельзя послушать одну из твоих историй!
Сейчас, вспоминая, с каким вниманием она слушала россказни Отца, с каким восхищением разглядывала детские фотографии Матери, сделанные задолго до начала ее Парада, я думаю, Далила была умнее нас с Итаном. Гораздо умнее нас всех.
Какое-то время я ныла, что мне теперь приходится спать в одной комнате с Эви. Меня раздражала Далила и то, что я больше не могу болтать с Итаном по ночам — после того как он поделился с семьей своими знаниями о Диком Западе, школьные дела мы обсуждали только ночью. Наша с Эви детская была завалена вещами, оставшимися от отцовских начинаний в бизнесе: на тумбочке валялся компьютер, блестящими внутренностями наружу; под кроваткой свернулись клубком провода. Но Эви оказалась сдержанным, спокойным ребенком, и скоро я полюбила ее. Как и говорила Мать, она очень походила на меня. Сразу стало ясно, чья именно она сестра. Мне как раз не помешал бы союзник. Вместо того чтобы рассказывать Итану, как прошел мой день, я теперь шепотом разговаривала с Эви через комнату. В коробах Отца нашлась лампа, и, когда учитель разрешал нам брать книги домой, я читала ей вслух, дождавшись, пока дом погрузиться в ночь.
— Она тебя даже не понимает, — говорила Далила.