— Знаешь, Итан, что происходит, когда считаешь себя очень умным? — спросил он. — Ты становишься невыносимо скучным и всем надоедаешь.

В глазах Итана задрожали слезы.

— Тебе просто не понравилось, что я прав, а ты — нет!

Последующие движения Отца напомнили мне о крокодилах, которых показывали в телепередачах о природе — тогда я ими очень увлекалась, — мирных и безмятежных до тех пор, пока их добыча не зайдет в воду. Отец вскочил, перегнулся через стол и ударил Итана так сильно, что тот слетел со стула, забрызгав кровью стол.

Далила, разбуженная грохотом, заревела.

— Меня сейчас стошнит, — прошептала я Матери, и это произошло тут же, в нескольких шагах от моего стула. Отец перешагнул через меня, скорчившуюся на полу — перед лицом все тот же пудинг с почками, — и распахнул парадную дверь. Он не закрыл ее за собой, и влажный ночной холодок проник в дом. Мать вытерла лицо Итана, мою рвоту и Далилу. Уже тогда ее подбородок и груди вытянулись от огорчений. Она стала угрюмой; взгляд, такой проникновенный на детских фотографиях, стал тяжелым и смиренным. Она допила ликер из Отцовского бокала и стала ждать его возвращения. В ее утробе ворочался новый ребенок. Парад продолжался.





* * *


Итан вернулся глубокой ночью. Я услышала, как внизу он говорит что-то Горацию, а потом снова уснула. Когда я проснулась вновь, он стоял на пороге моей комнаты, в коридоре позади него горел свет. Я вспомнила другой дверной проем — в доме на Мур Вудс-роуд; он стоял там точно так же. Его силуэт с тех пор не изменился.

— Поговорим? — предложил Итан.

Будто облучил меня, спящую, своим бодрствованием. Тонкая ткань дешевенькой пижамы, купленной на вокзале, собралась складками на моем животе и между ног. Я натянула одеяло до подбородка и щурилась, глядя на свет.

— Что такое?

— Ну, ты же у меня в гостях, значит, должна меня развлекать, — ответил Итан.

— На самом деле все должно быть наоборот, — заметила я.

Он прикрыл за собой дверь. В комнате запахло выдохшимся вином. На мгновение, пока он нащупывал выключатель, мы оба оказались в темноте.

— Как все прошло? — спросила я.

Он стоял, прислонившись к стене, и улыбался, как будто знал что-то, чего не знала я.

— Больше всего мне понравилось наблюдать, как они пытаются определить для себя, чего же им хочется больше — чтобы я преуспел или провалился. — Он замолчал, мысленно возвращаясь в гостиничный бар. По лицу было видно, что Итан доволен. Он не лез за словом в карман, метнул в них все свои претензии, и они еще не достигли цели — членов правления накроет позже, где-то к середине ночи.

— Ну а вы как провели вечер? Вы с Аной?

— Хорошо.

— Хорошо? Как именно хорошо?

— К чему ты клонишь, Итан?

— Для начала, — сказал он, — мне бы хотелось узнать, о чем вы разговаривали.

— Ни о чем. О свадьбе. О ее платье. Об острове. Ничего особенного.

— Мур Вудс-роуд?

— Эта не для беседы в субботний вечер, тебе так не кажется?

— Я хочу, чтобы ты поняла: у меня все сейчас складывается хорошо. Помехи мне совершенно ни к чему, Лекс. Я не могу отвлекаться на твои россказни, особенно сейчас.

— Мои россказни? — Я засмеялась.

— Я тщательно выбирал, что рассказывать Ане. Ты понимаешь, о чем я. Не хотел ее расстраивать. Есть вещи — конкретные вещи, — о которых ей не нужно знать.

— Правда, что ли? Неужели есть? — Я уже хохотала в голос. — Конкретные какие-то?

— Прекрати смеяться, Лекс! — закричал он. — Лекс!

Он пересек комнату и схватил меня за горло. Его ладонь обхватила мою шею. Всего на миг. Он просто показал мне, что может. Как только Итан отпустил меня, я выбралась из кровати, кашляя от потрясения.

— Прекрати, — произнес он. — Лекс, Лекс, пожалуйста.

Он протянул ко мне руки, всем своим видом демонстрируя, что желает примириться. Но на лице, как обычно, не отразилось ни одной эмоции. Я прислонилась к стене, отодвинувшись от него как можно дальше. Пот тек с головы на спину, перебирался на паучьих лапках.

— Только не разбуди Ану, — попросил он. — Пожалуйста.

— Некоторые конкретные… — Я ждала, когда перестану дрожать, чтобы закончить фразу. — Какие, например? То, что ты — наследник трона? Истинный сын своего отца?


— Это нечестно!

— Знаешь, я всегда считала, это ты нас спасешь, — продолжала я. — Ждала, думала: его ведь даже не привязывают. Ну не сегодня, так завтра. Когда ему стукнет восемнадцать. Когда он сможет выходить из дома в любое время.

— Я пытался, Лекс! Когда мы были маленькими. Ты разве не помнишь? Тогда я еще мог. Потом мне уже не хватало смелости.

Мы разглядывали друг друга через кровать. Теперь он казался мне меньше — Итан, которому не хватило смелости. Итан c милым личиком, вызывающим сочувствие.

— А по-моему, все было не так, — сказала я. — Я помню все совсем иначе.

Он присел на кровать и принялся разглаживать складки на одеяле.

Мы прислушались, не проснулась ли Ана, но в доме было тихо: полы, книжные полки, эркерные окна — все дышало спокойствием.

— Так или иначе, сегодня мы разговаривали о других вещах, — сказала я.

Он кивнул.

— Иди спать, Итан.

— То, о чем я говорил, — произнес он. — Ну, про членов правления…

— Да?

— Я не провалюсь. Правда ведь?

— Не сомневаюсь.

Он пьяно улыбнулся. Улыбнулся весь. Глаза — тоже. Как будто уже забыл о случившемся пару мгновений назад.

— Спасибо. — Он поднялся и, пошатываясь, пошел к двери.

Я слышала, как он удаляется по коридору к себе в спальню, задевает картину где-то на полпути. Затем зашуршал их с Аной матрас. Я сидела, прислонившись к стене и вытянув ноги, и держала себя за горло так же, как держал он, — сначала сильно, затем слабее, — убеждаясь, что пальцы слушаются меня, а тело подчиняется командам, поступающим из мозга. Я вернулась в постель только после того, как почувствовала, что мне стало от этого приятно…





* * *


Когда больничная палата надоедала, доктор Кэй помогала мне забираться в инвалидное кресло, и мы кружили по коридорам. Мне нравился больничный двор, хотя это был просто лысеющий садик между отделениями, в котором чаще всего курили и вели важные телефонные переговоры. Врачи требовали, чтобы, выходя наружу, я всегда надевала темные очки, и доктор Кэй, которой не понравились те, что мне выдали в больнице, обещала принести свои. Так меня и выкатывали — в пижаме, закутанную в одеяло и в «Вэйфарерсах»[17].

В тот день следователей не было.

— Меня попросили задать тебе один конкретный вопрос, — начала доктор Кэй. — Довольно деликатный.

Мы сидели рядышком — она на скамейке, я в инвалидном кресле. Она полагала, что разговаривать о трудных вещах проще, когда не смотришь друг на друга.

— О твоем брате. Итане.

Я догадывалась, ждала чего-то подобного. До сих пор следователи не задавали вопросов о нем. Прошло, наверное, больше месяца с тех пор, как я последний раз слышала его имя.

— Видишь ли, — продолжила доктор Кэй. — Он выглядел не так, как вы. Крепче. У него ничего не было сломано. Он не был прикован.

Я сцепила пальцы и убедилась, что доктор Кэй не видит их под одеялом.

— По данным видеонаблюдения можно предположить, что ему даже разрешалось выходить из дома.

Я представила, как следователи сидят, сгорбившись перед экраном, и просматривают видео — целый год одной и той же скучной улицы. Искали кого-нибудь, похожего на Итана.

— Полицейские интересуются, — продолжала доктор Кэй, — страдал ли он вообще? Или он играл совсем другую роль?

Следователи работали целый месяц. Они ждут звонка доктора Кэй по итогам нашего разговора. Их челюсти плотно сжаты, все документы уже готовы.

— Итан когда-нибудь причинял тебе вред? — спросила она.

Я постаралась сделать лицо, как у нее — словно фасад дома, — и ответила:

— Нет.

— Мне, наверное, не следует этого говорить, но я все-таки скажу: время выгораживать кого бы то ни было прошло.

— Он ничего не мог поделать. Как и все мы.