– Это неправильно, мама. Почему плохим родителям всегда дают второй шанс? Ну сколько можно? Что мы, мало детей настрадавшихся видели? Так нет, их опять туда! Как этим родителям удается так легко отделаться? Это же нечестно!

Я вгляделась в обеспокоенное лицо сына. Нам и прежде случалось вести такие разговоры, и я знала: еще предстоит. Мало того, о таком спрашивали все мои дети. Чарльз всегда защищал наших подопечных. За десять лет он, как и мы все, повидал всякое – детей с ожогами от сигарет, избитых, с покалеченной психикой. Он жаждал справедливости, требовал наказать жестоких и нерадивых родителей, забрать у них детей немедленно – и навсегда. Визиты, консультации психолога, сложности реабилитации и воссоединения семей – все это было выше его понимания. Но я гордилась тем, что сын принимает происходящее близко к сердцу, и тем, как развито в нем чувство различения добра и зла.

– Такие дети попадают к нам в дом именно потому, что их родителям не удалось легко отделаться, – попыталась объяснить я. – Власти вмешиваются, когда им становится известно, что с ребенком жестоко обращаются или что ему грозит опасность. Вот почему им нужны такие семьи, как наша, которые готовы принять детей и дарить им заботу и любовь, пока УДС выясняет всю правду и круг проблем, определяет, можно ли их устранить и понадобится ли детям усыновление в новых семьях. Все это требует времени и огромной работы, иначе не понять, что на самом деле происходило в их прежнем доме и каким окажется наилучшее решение. Все это сложно, запутанно и неприятно, понимаешь?

– А ты? Ты считаешь, детям Бауэр у Карен ничего не грозит?

– Для того они и пробыли у нас все это время, – я понимала, что ухожу от вопроса, который не давал мне покоя. – УДС разберется и все решит. А мы будем делать свое дело. Видеть, слышать, сообщать. И показывать этим детям, как выглядит нормальная семья. Мы любим их, заботимся о них, стараемся, чтобы они поняли, что для нас и для Бога они особенные. Да, порой нам трудно. Но мы можем лишь одно: делать то, что должны, и как можно лучше.

Видимо, на время этих слов хватило. Чарльз допил молоко и ушел из кухни, а я осталась думать о детях Бауэр и размораживать говяжий фарш.

За почти семь месяцев, прошедших с тех пор, как дети Бауэр прибыли к нам, я успела полюбить их всех. В отношениях внутри этой семьи я разобралась быстро. Кайл и Кайра, почти одногодки, воспитанные и послушные, чуть ли не все делали вместе. Они хорошо учились и ладили со всей семьей, но меня не покидало ощущение, что они оба как будто пропускают все через некие фильтры и осторожно подбирают слова – как и должны «хорошие» дети.

Кайл явно влиял на Кайру, Ханну и Эндрю. Он умел «смотреть свысока», и если его беспокоило что-то, чем занималась троица, он часто заставлял их прекратить – и да, он мог заставить. Из всех детей он был самым серьезным и, несомненно, чувствовал свою ответственность за все их поступки – тяжкое бремя для шестилетнего ребенка.

Кайра всегда стремилась нравиться, часто сияла «улыбкой идеального ребенка» и во многом она напоминала мне Карен. Она могла быть милой тихоней, но вместе с тем умела одним взглядом усмирить младшую сестру и брата, когда те позволяли себе лишнее. Порой, когда Ханна плакала или ныла, Кайра молча становилась перед ней – в упрек – и малышка тут же затихала. Еще Кайра умела дерзить и настоять на своем, если считала, что с ней обошлись несправедливо.

Ханна была самой ласковой, охотно обнималась, обожала держаться за руки, льнула к нам. Ей нравилось, когда ее щекотали, и она смеялась так, что я невольно улыбалась в ответ. Между нами и ней сразу возникли прочные узы, и они крепли с каждым днем.

Предыдущим вечером Ханна пришла с книжкой к Элу, сидевшему в кресле.

– Ты мне почитаешь? – спросила она.

Он усадил ее к себе на колени и начал читать, а она прижалась к нему, как плюшевый медвежонок.

Кайл и Кайра все «фильтровали». У Ханны никаких «фильтров» не было. Ее, самую эмоциональную из детей, было легко обидеть и довести до слез, и если она тревожилась, волновалась, боялась, печалилась, ликовала или просто была довольна, – это видели все.

Эндрю, озорник, был полон энергии. Казалось, он и по комнате не ходил, а бегал вприпрыжку – или скакал на кровати. Тем утром мне пришлось разнимать их с Ханной: он заскочил на ее только что заправленную кровать и принялся прыгать, и пришлось заправлять заново. Но с этим обаятельным и улыбчивым мальчуганом трудно было обращаться строго дольше минуты. Впрочем, он был хитрец и мог нашкодить. Я ловила его, когда он пытался стянуть печенье из шкафа, находила у него под подушкой крекеры, выпечку, даже сыр – и не удивлялась. Многие наши подопечные таскают и прячут еду – порой причина в том, что они росли в домах, где еды не хватало, но чаще это знак неутоленной жажды эмоций. Они запасают и прячут то, в чем находят утешение, и боятся, что им никто не поможет, кроме них самих.

Характер малышки Элли еще только складывался, и пока она была просто ласковой и улыбчивой.

Да, эти пятеро уникальных детей прочно заняли место в нашей жизни.

Ужин был готов, я позвала всех к столу.

Проглотив первый кусок, Эндрю объявил:

– М-м, Дебва, у тебя все такое вкусное!

Это была одна из его любимых фраз за столом.

– Мне очень нравится готовить для тебя, Эндрю, потому что ты ценишь это выше всех, – ответила я, и он просиял.

После ужина Сэди и Хелен помогли мне проследить, чтобы все дети собрали зубные щетки, пижамы и смену одежды. Мы ждали Карен. Кайл и Кайра – как обычно, с восторгом и нетерпением, Эндрю вел себя тише обычного, но послушно собирался. Ханна не протестовала, но собиралась медленно и замкнулась в себе. Уложив вещи, она в прямом смысле прицепилась ко мне: обхватила меня обеими руками за ноги, пока я заканчивала протирать кухонный стол. Я взяла ее на руки, прижала к себе, она уткнулась личиком мне в шею.

– Мама приехала! – крикнула Кайра от входной двери, где стояла на часах.

Мы с Ханной замерли. Я поставила ее на пол, присела, заглянула ей в глаза и прошептала:

– Я увижусь с тобой завтра после ужина. И приеду за тобой, хорошо? Помни, что я люблю тебя, а Иисус любит тебя еще больше.

Я взяла ее за щечки и расцеловала. Она не ответила, только грустно посмотрела мне в глаза.

Кайл впустил Карен и вместе с Кайрой повис на ней. Эндрю последовал их примеру. Я взяла Ханну за руку и повела ее к двери, Хелен принесла Элли и отдала ее матери.

– Так, берем сумки и вперед! – распорядилась я. – Веселее!

Я отпустила руку Ханны. Дети вышли из дома. Ханна плелась позади всех.





Посещения без надзора продолжались весь февраль и март. Новых «несчастных случаев», возбуждающих подозрения, не происходило, но Эндрю и особенно Ханна ездить к матери явно не любили, а по возвращении казались угрюмыми. Иногда Ханна в слезах упрашивала позволить ей остаться со мной, и я терзалась, когда приходилось отправлять ее к Карен. Чего она так боится? С ней дурно обращаются? Что происходит на этих визитах? Или это все – следы прошлого?

Несколько раз, когда дети возвращались, младшие с порога принимались рассказывать о том, что говорили или делали, и тогда двое старших угрожающими взглядами немедленно заставляли их замолчать.

Однажды вечером, пока я купала Ханну, она разговорилась и болтала о том о сем. Я навострила уши, когда она упомянула о том, что делала в мамином доме. И вдруг она резко умолкла.

– В мамином доме что-то случилось? – спросила я.

– Если я скажу, мне будет очень-очень плохо, – ответила она.


Я никогда не требовала от них ответов: возможно, мать запрещала им отвечать на такие вопросы. Родители из приемной семьи ходят по лезвию бритвы: они хотят знать правду – но рискуют подорвать авторитет настоящих родителей. Есть время говорить, есть время молчать. Я старалась не возлагать на детей такое бремя. Но каждый раз я говорила об этом в социальной опеке.

Дети упорно молчали: о визитах – ни слова. Карен делилась со мной воспоминаниями о прошлом, особенно об Уильяме – с которым, по решению суда, она не должна была поддерживать никаких отношений. Она призналась, что Уильям так ненавидел отца Ханны и Эндрю и злился, что Карен была близка с ним, что не просто не замечал детей. Он вел себя резко и грубо, часто кричал, требовал прогнать их с глаз долой, в другую комнату. Карен даже сказала, что у него был взрывной темперамент, и он срывался не только на детей, но и на ней самой. Однако она так глубоко увязла в этих отношениях, что вместо того, чтобы разорвать их, всячески старалась задобрить его, не желая отпускать из своей жизни. И я не могла избавиться от мысли: она что, так с ним и встречается? Наплевав на все требования УДС?





Однажды, зайдя в торговый центр по делам, я столкнулась с Лизой – подругой Карен. Мы пару раз встречались у Карен, когда я привозила детей. Лиза мне нравилась. Она казалась уравновешенной и явно была неравнодушна к детям.

– Как дела у детей Бауэр? – спросила она.

Не желая злоупотреблять ничьим доверием, я ответила легким тоном:

– Все хорошо. А что?

Лиза помрачнела.

– Дебра, признаюсь, у меня камень с души упал, когда я узнала, что они у вас и что Управление велит Карен держаться от Уильяма подальше. Он ей всю жизнь порушил. Был жесток с Ханной и Эндрю. От него одни неприятности.

– Видимо, с ним и правда проблем не оберешься. Не возражаете, если я спрошу? Как именно он проявлял жестокость к детям?

Может, хоть что-то узнаю.

И рассказ ее был ужасен. Стоило Ханне или Эндрю заплакать, разволноваться или чем-то досадить Уильяму, он хватал их, заклеивал им рты скотчем, связывал руки, запихивал в стенной шкаф – и мог держать там часами.

– Карен не вмешивалась, – сказала мне Лиза. – У них там не отношения, а не пойми что. Трагедия в лицах. Все не как у людей. Она готова скорее ублажать его, чем защищать родных детей. Я твердила ей это до посинения, но она ни за что не осмелится ему перечить. Я ее предупредила: не смей такого допускать. Надеюсь, хоть теперь его не будет в ее жизни.

Нет, шока не было. За годы я наслушалась историй и пострашнее, и видела их следы на детских телах. Я не очерствела, не стала равнодушно воспринимать рассказы о жестокости к детям, меня до сих пор передергивает от них, но я уже не ахаю, не прихожу в ярость и не возмущаюсь вслух. Вот и тогда я на мгновение закрыла глаза и позволила себе осознать страшную истину.

– Спасибо, что рассказали, – произнесла я. – Это важно. Это многое проясняет.

В тот же день я позвонила Эллен и рассказала ей все. Судя по голосу, она не удивилась. Неужели в Управлении обо всем знают? Может, потому Карен и получила предписание не поддерживать с Уильямом никаких отношений и не допускать к нему детей?

– Уильям – это сплошные неприятности, – сказала Эллен. – Хорошо, что Карен, видимо, держит слово. Дети не говорили, что встречались с ним?

– Нет. Дети вообще ничего не говорят о визитах, – объяснила я. – Я все это узнала от подруги Карен.

– Обязательно занесу это в дело, – заверила Эллен.

Несколько дней спустя я привезла детей к Карен на полдня и задержалась у нее, надеясь поговорить. Дети затеяли игру в гостиной, и мы с Карен остались вдвоем в кухне.

– У меня к вам вопрос, – сказала я. – Насчет Уильяма и детей.

– Так, – Карен насторожилась.

– Правда ли бывали случаи, когда Уильям связывал Ханну и Эндрю скотчем и запирал в стенном шкафу?

Карен отвела глаза и тихо ответила:

– Да… иногда… – она смотрела в пол. – Это Уильям так решил. Я не одобряла. Но с ним не поспоришь.

Ее ответ подтвердил мои опасения: значит, случай не единичный. Скорее, типовой.

– А кто вам сказал? – спросила Карен.

– Я не вправе разглашать эту информацию, – ответила я. – Но это были не дети.

Допытываться она не стала. В кухню вернулась Кайра, и мы сменили тему, а через несколько минут я уехала.

Что еще скрывает эта семья?





Теперь, когда я поняла, сколько натерпелись Ханна и Эндрю до того, как их изъяли у матери, мне стало ясно, почему распались их отношения с ней. Секреты этой семьи оказались гораздо более зловещими и мрачными, чем мне сперва казалось.

От доверия между матерью и ребенком не осталось и следа. Карен предала свою роль защитницы и воспитательницы Ханны и Эндрю. Кайл и Кайра это видели: с младшими поступили жестоко, мать это позволяет – а может, так и надо? Может, младшие и правда не столь ценны? Все четверо детей не раз видели, как мать принимает в их доме опасного, злого, мстительного мужчину, терпит его поведение, молча соглашается с ним…

Вопросы давили, как глыба, грозили сокрушить. Если власть Уильяма над Карен так велика, удается ли ей «держаться подальше»? Оставаясь у матери, не боятся ли дети того, что он придет? Может, именно это и пугает Ханну и Эндрю? И поэтому они возвращаются домой хмурыми? Как влияние Уильяма извратило и убило в Карен любовь к детям и желание их растить? Способна ли она относиться к Ханне и Эндрю иначе, сможет ли она их полюбить?

Я вспоминала: сперва Карен относилась ко всем детям по-доброму, но потом поменяла свое отношение к Ханне. Сначала Карен вроде бы улыбалась, словно желала обрадовать дочку, но потом смотрела сурово, со злостью – и улыбка Ханны меркла, девочка опускала голову, уходила в себя. Я так и не поняла, что между ними происходит, но в этом явно не было ничего хорошего.

Все четверо детей в присутствии матери вели себя послушно, но сдержанно. Казалось, они не знали, где проходит граница между настоящими чувствами и равнодушием. А невысказанные подсказки для Ханны и Эндрю были не такими, как для Кайла и Кайры.