Карен принимала мои приглашения в церковь – вероятно, чтобы повидаться с детьми. Несколько раз она приезжала в Центр помощи, чтобы наедине со мной обсудить, как у них дела. При этом она непременно рассказывала, как хорошо выполняет требования УДС – лишь бы детей вернули. Хоть я и не была посвящена в подробности бесед, условий и договоренностей между ней и УДС, казалось, она искренне старается сделать все, что нужно, только бы доказать, что она – ответственная мать и ей можно верить. В начале ноября Эл даже дал ей сезонную работу на полставки в Центре проведения мероприятий: финансовая независимость входила в список требований.
Мысленно я вернулась на несколько месяцев назад, к тому времени, как дети пробыли у меня восемь недель, а УДС попросило меня поприсутствовать на слушании дела с участием двух социальных работников, Карен и ее родителей (которые воспитывали старшую дочь, Деэнн). Насколько я поняла, меня пригласили лишь с одной целью: чтобы я рассказала о своем опыте общения с Карен с тех пор, как я познакомилась с ней в июне, и высказала свое мнение по поводу ее успехов. Когда пришла моя очередь, я высоко отозвалась о ее стараниях и добавила, что, как мне кажется, она со всей серьезностью относится к возвращению себе опеки над детьми. Пока я говорила, мы с Карен переглядывались и улыбались. Казалось, мы сдружились. Я довела до сведения соцработников, что Карен упоминала, сколь полезными оказались уроки родительских обязанностей, посещаемые по требованию. Все, что я увидела и узнала о Карен за краткое время нашего знакомства, внушало надежду.
Родители Карен, казалось, не были в этом уверены. Они качали головами и всем видом выражали серьезную озабоченность жизнью своей дочери и ее детей. Все время, пока я говорила, мать Карен заметно тревожилась, часто опускала глаза и смотрела на руки, сложенные на коленях. Она сидела неподвижно и молчала, но выражение ее лица было красноречивее всяких слов. Отец выражал чувства активнее: явно раздраженный, он ерзал на месте и качал головой.
В то время я думала, что ее родители смотрят сквозь призму ее былых поступков, да и еще, по мнению самой Карен, они не скрывали негативного отношения к тому, что все дети, кроме Деэнн, рождены в смешанных браках. Но через несколько месяцев мое мнение изменилось. Пожалуй, с моей стороны было наивно считать, будто мои два месяца наблюдений значат больше, чем почти тридцать лет, в течение которых Карен знают ее родители. Ведь былые поступки, которые повторялись, могли указывать на будущие решения. Возможно, у родителей Карен имелись веские причины сомневаться в ее пригодности для роли матери. Я вспомнила, как улыбалась соцработник во время моего выступления и как резко контрастировала с ее улыбкой печаль в глазах родителей Карен, пока они слушали меня и читали позитивный отчет сотрудников социальной службы, лежащий перед ними на столе.
Слушание прошло в сентябре, и мы разработали план подготовительного посещения. Карен выполнила требование УДС и переехала из дома родителей в свое жилье. В октябре она сняла в Каспере недавно отремонтированный домик. Сперва начались краткие визиты под надзором, раз в неделю: я привозила детей в дом к их матери, когда там присутствовал сотрудник УДС – часа на два, не больше, такое «свидание в песочнице». Я не могла не заметить: Кайл и Кайра, собираясь к маме, охотно садились в машину, Эндрю – спокойно, но как-то нерешительно, а маленькая Ханна явно тревожилась.
– Пожалуйста, не увози меня, Дебва. Я хочу быть здесь, с тобой, – умоляла Ханна. С приближением очередной поездки она все сильнее льнула ко мне. Я как могла уверяла ее: это ненадолго, я рядом, и добрая тетя из социальной службы тоже здесь…
– А через два часа я за тобой заеду, – говорила я. Она поддавалась на уговоры, но когда мы заходили к Карен, Ханна с четверть часа не отходила от меня, как приклеенная, и только потом убежала играть с остальными.
Когда я возвращалась, Ханна и Эндрю казались тихими и замкнутыми. По своему опыту общения с подопечными я знала, что к переходному периоду посещений дети адаптируются по-разному, но следов физического ущерба я не видела – и потому просто уделяла им двоим больше внимания и объятий, чтобы успокоить. Однако они вели себя так при каждом посещении.
Карен иногда бывала с нами в церкви, где держалась мило и застенчиво. Порой она даже ездила с нами куда-нибудь пообедать. Что поразило меня во время этих поездок, так это ее явная близость к Кайлу и Кайре и отчужденность от Ханны и Эндрю.
Сотрудники УДС регулярно интересовались моими наблюдениями, и я охотно высказывала свое мнение. В Управлении считали, что посещения проходят успешно, хотя мои опасения усиливались. Я поделилась ими с Элом, и он подтвердил, что я права.
В конце ноября УДС одобрило краткое посещение без надзора. В случае удачи они бы позволили и визит с ночевкой, а если и он пройдет успешно, детям предстояло провести с матерью Сочельник и Рождество. Ханна боялась так, что чуть не рыдала. Как бы трудно мне ни было, я уговаривала ее и привозила к матери. Потом, когда я приезжала их забирать, Ханна словно лучилась от счастья. Ее братья и сестры обнимали мать на прощание, но Ханна – лишь после того, как я напоминала ей об этом.
У Карен ей, казалось, ничего не грозило. Визиты на девочке особо не отражались, и УДС разрешило продолжать их. Ханне было важно понять, что она в безопасности. Насколько я знала, детей изъяли из-под опеки Карен не из-за жестокого обращения. Расследование началось потому, что в организме малышки Элли обнаружили кокаин – и возникли опасения насчет образа жизни Карен, ее круга общения и пригодности на роль ответственной матери.
Я беспокоилась за Ханну и Эндрю. Я видела, как непросто складываются их отношения с родной матерью, и, решив поговорить с Карен в Центре помощи, собралась с духом и спросила ее, почему она меньше любит этих двоих, держит их на расстоянии и часто не ладит с ними.
Карен объяснила, что родила своих шестерых детей от троих мужчин. И, мягко говоря, между одним из отцов, Уильямом, и отцом Ханны и Эндрю возникли «разногласия» и вспыхнула ревность. Чем больше объясняла Карен, тем больше мне казалось, что Уильямом владела ненависть. Карен призналась, что он очень дурно обращался с Ханной и Эндрю, но она по-прежнему поддерживала с ним отношения – и, чтобы не ссориться лишний раз, часто держалась в стороне от двоих детей. Так она показывала преданность мужчине, по-видимому, сильно на нее влиявшему. К счастью, одним из требований, предъявленных УДС к Карен, было полное прекращение отношений с Уильямом: он то и дело попадал в тюрьму. Запрет УДС, разумеется, был продиктован заботой о том, чтобы Карен и дальше избегала наркотиков и негативного влияния.
Ханна и Эндрю иногда упоминали о нем, называя его «плохой дядя», но стоило мне начать расспросы, и они умолкали. Я старалась напоминать о нем пореже, а если слышала о нем от детей, спешила успокоить их. Пять месяцев, даже больше, пока эти дети жили в нашей семье, я слушала, наблюдала и поняла, что обращение Карен с ее двумя младшими детьми носило нездоровый характер не только в прошлом, когда этот человек был рядом. Она переняла его негатив.
Я проверила время. Ждать еще несколько часов. Каким оно стало для детей, это первое посещение с ночевкой? Каким будет их душевное состояние по возвращении? Я вдруг поняла, что тревожусь, и начала молиться – особенно о том, чтобы с Ханной и Эндрю ничего не случилось, чтобы никто не причинил им боли – ни телесной, ни душевной. Потом вспомнила, что и старшая дочь ночует у Карен. Может, Деэнн хорошо на них повлияет? И все же, пока тянулся этот день, меня не покидала смутная тревога.
Наконец в окнах гостиной мелькнул свет фар. Дети приехали. Распахнулась дверь, и они ввалились толпой, радостные. Хороший признак. Карен с малышкой Элли на руках шла позади и счастливо улыбалась. Она выглядела такой же довольной, как и дети.
Ханна прорвалась ко мне первой. Ее волосы были гладко зачесаны в хвостик с длинным локоном на конце, на ободке для волос красовался большой бант. Вся ее одежда была новенькой, она держала в руках куклу, которой я никогда прежде не видела. Ханна забралась ко мне на колени, спеша что-то рассказать. Я наклонилась к ее милому личику. И тут увидела его – иссиня-черный синяк у нее на лбу и вокруг левого глаза.
Прежде чем я успела спросить, откуда он взялся, Ханна выпалила:
– Дебва, я вчера поскользнулась в ванне! Там была пена, и я поскользнулась, когда вылезала, – она старательно вытаращила глаза, сжала челюсти и показала зубы в натужной улыбке. – А мама купила мне новую куклу, потому что я смелая. Я сама ее выбрала! – И она показала мне куклу.
– Ого! Здорово ты упала. Наверное, было очень больно, – я с трудом улыбнулась и подняла голову, глядя на быстро подошедшую Карен.
– Да уж. Всем детям хотелось поиграть в ванне, и Ханна пыталась выбраться из нее сама. Я просила ее подождать, но она не послушалась и ударилась о бортик, – Карен широко улыбалась. Они с дочерью переглянулись, будто желая подтвердить слова друг друга – или мне показалось?
Карен поймала мой вопросительный взгляд и добавила:
– Ну да, пена бывает скользкой.
Я не сомневалась: Карен увидела мое недоверие. В этой истории было слишком много драмы. Ее словно репетировали. И даже если все было так и девочка правда набила синяк в ванной, сама форма подачи определенно внушала подозрения.
Торопливо обняв по очереди всех детей, Карен села в машину и скрылась в темноте.
– Как же приятно видеть вас снова! Ну, переодевайтесь в пижамы и приходите в кухню пить молоко с печеньем перед сном.
Через пять минут дети уже сидели за столом в ожидании лакомства.
– Так чем же вы занимались у мамы? – спросила я жизнерадостным тоном, чтобы подбодрить детей и разговорить их. Но они вдруг умолкли, только пили молоко и жевали печенье. – Ходили куда-нибудь? К вам приходили гости?
Они еще больше притихли, переглядываясь друг с другом. Ханна уставилась в тарелку, на крошки печенья. Ее плечи поникли. Эндрю, который все еще жевал, метнул быстрый взгляд на сестер и брата. Кайл и Кайра смотрели на Ханну в упор. Не стоит выпытывать у них ответы. По их реакции я заподозрила: им строго приказали молчать. К худу или к добру, но они слушались мать.
– Ладно, пришло время вечернего чтения. Все в постель!
Они знали распорядок, но мне казалось, они ждут от меня этих слов, чтобы успешнее приспособиться к тому, что они снова дома. У ребенка даже одна ночь вне привычной обстановки может разрушить весь его мир. Все улеглись, я начала читать, потом пришло время молитвы. Я шла от кровати к кровати, вставала на колени, молилась вместе с каждым и, завершив молитву, целовала детей в лоб.
Когда я дошла до кровати Ханны, я как следует укрыла ее одеялом, подоткнула его со всех сторон и помолилась Богу, прося Его помочь девочке поделиться тем, что у нее на душе, и позаботиться о ней. Я молилась и о Карен. А когда открыла глаза, то поняла, что Ханна не сводила с меня взгляда на протяжении всей молитвы. Я задержалась ненадолго, думая, что она захочет что-нибудь сказать, но она молчала. Я осторожно поцеловала ее в лоб и прошептала:
– Я люблю тебя, а Иисус любит тебя еще больше.
Утро понедельника выдалось холодным, и я затопила дровяную печку. Эл спал: в воскресенье ему пришлось работать допоздна. В ожидании, когда проснутся все домашние, я налила себе кружку горячего кофе и обхватила ее, чтобы согреть озябшие ладони. Вскоре сработают будильники, дети начнут торопливо одеваться, заправлять постели, придут за стол, будут ждать завтрак, потом соберем обеды, выставим рюкзаки к входной двери – и машина семьи Мерк отправится по своему обычному маршруту, развозя всех по школам и детским садам.
В то утро, когда я привела Ханну в ее группу, учительница сразу же спросила про синяк. К утру он припух сильнее, налился густой синевой. От вопроса Ханна закаменела, потом быстро отбарабанила свою историю про ванну с пеной. Учительница взглянула на меня и слегка повела бровью. Я еле заметно покачала головой, давая понять, что и сама сомневаюсь в подлинности этого рассказа.
Попрощавшись с Ханной, я отправилась в Центр помощи. Едва войдя, я включила обогреватель и кофемашину, потом выставила на стол три чашки. Вскоре должны были прийти мой секретарь и психолог-консультант.
Но мысленно я все время видела этот синяк, захвативший лоб и глаз Ханны. Позвонить сотрудникам опеки? Я знала, что не обязана докладывать о каждой шишке и синяке. Но это была первая ночевка детей у Карен. И я все-таки решила позвонить, а там пусть решает Эллен. Она всегда проявляла искреннее неравнодушие к семьям, с которыми работала, но, как и подобает профессионалу, сохраняла эмоциональную дистанцию.
Я набрала ее номер.
– Привет, Эллен. Это Деб Мерк. Я что звоню… дети Бауэр у мамы ночевали, в общем, у Ханны лоб разбит и синяк под глазом. Говорит, поскользнулась, вылезая из ванны. Мать повторяет. Что-то мне не верится – ни той, ни другой. Не знаю, может, правда это… может, они боятся, что их теперь не так поймут. А может, все было совсем не так, и они пытаются все скрыть, вот и придумали эту байку. Решила, вам надо знать.
Эллен ответила так, как я и ждала:
– Вы не могли бы сегодня привезти Ханну ко мне в офис? Я сама посмотрю, надо ли показать ее врачу.
Мои подозрения стали казаться более реальными, когда я высказала их. Сердце заколотилось.
– Скоро поеду забирать ее из детской группы. Но мне бы не хотелось ее пугать и заставлять гадать, почему из всех ее братьев и сестер к вам привезли только ее.
Я хотела, чтобы Ханна доверяла мне. Мы с ней сблизились, мне хотелось, чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.
– Я вам подыграю. Скажите, что вам надо по пути заехать ко мне, взять важные бумаги. И я сумею это подтвердить. Оставим ее в игровой комнате с двухсторонним зеркальным окном. Как скоро сможете подъехать?
Я поняла: она ждет меня как можно быстрее.
– Да только секретаря дождусь, – я повесила трубку, надела пальто и схватила сумочку. В груди нарастала тревога.
Надеюсь, рассказ Ханны – правда. Я хочу, чтобы Карен была именно такой матерью, в которой нуждается Ханна.
Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?
Едва появилась секретарь, я вылетела за дверь, крикнув: «Извините, убегаю!» Я даже не успела пожелать ей доброго утра.
В машине я не сразу нашла нужный ключ. От слез все расплывалось. Я дала волю подозрениям, и стало ясно, насколько они сильны. Что случилось с Ханной? Ей страшно, она одна, ее некому защитить? Я закрыла глаза и взмолилась: «Господи, помоги мне сохранять спокойствие. Не допусти, чтобы Ханна нервничала или тревожилась. Я хочу, чтобы она доверяла мне. Хочу, чтобы она доверяла Тебе! Успокой мое сердце и подготовь Ханну к поездке к Эллен».
Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?
Я открыла глаза, сделала глубокий вдох и выдох.
– Вверяю Ханну, Эллен и саму себя в Твои руки, Господи.
Я надеялась, что синяк под глазом – всего лишь несчастный случай. Но чутье твердило: это не так.
4. Подсказки из прошлого
– Тебе водить! – услышала я, как Кайл объявляет о своей победе под хихиканье Кайры.
– Где вы, где вы, выходите! – зазвенел голос Хелен по всему дому. Это она затеяла игру в прятки, чтобы занять детей в эту морозную пятницу января 1997 года. До кухни, где я готовила ужин, доносился топот маленьких ножек – бежали куда-то к гостиной. После ужина Карен должна была забрать детей на очередную ночевку.
– Кайра водит! – объявила Хелен. – Кайра, считай до двадцати, а остальные пусть прячутся. Только на этот раз считай помедленнее.
Знакомый смех Ханны слышался из комнаты Сэди.
– Вот так, замечательно, Ханна. А теперь улыбочку! – Сэди у себя в комнате делала вид, будто фотографирует Ханну в разных нарядах – их любимое развлечение.
Чарльз приплелся на кухню и открыл холодильник.
– Что на ужин?
– Гамбургеры. Уже голодный?
Он кивнул, налил себе молока, а потом выпалил те слова, которые сдерживал неделями:
– Мама, почему Карен до сих пор разрешают принимать детей без надзора после того, как у Ханны появился тот синяк? Я не понимаю.
– Видишь ли, это могло произойти случайно. Мы знаем только то, что рассказали нам Ханна и Карен. – Чарльз с сомнением взглянул на меня, но я продолжала высказывать совсем неубедительные доводы: – Эллен взяла эту травму на заметку, расспросила Карен и, по-видимому, пришла к убеждению, что Ханна в самом деле поскользнулась в ванне. И кстати, на Рождество Ханна охотно отправилась к матери с ночевкой. Наша обязанность – наблюдать за детьми и выслушивать их после посещений. Будем надеяться, ничего такого впредь не случится.
Чарльз не смог скрыть досаду.
Мысленно я вернулась на несколько месяцев назад, к тому времени, как дети пробыли у меня восемь недель, а УДС попросило меня поприсутствовать на слушании дела с участием двух социальных работников, Карен и ее родителей (которые воспитывали старшую дочь, Деэнн). Насколько я поняла, меня пригласили лишь с одной целью: чтобы я рассказала о своем опыте общения с Карен с тех пор, как я познакомилась с ней в июне, и высказала свое мнение по поводу ее успехов. Когда пришла моя очередь, я высоко отозвалась о ее стараниях и добавила, что, как мне кажется, она со всей серьезностью относится к возвращению себе опеки над детьми. Пока я говорила, мы с Карен переглядывались и улыбались. Казалось, мы сдружились. Я довела до сведения соцработников, что Карен упоминала, сколь полезными оказались уроки родительских обязанностей, посещаемые по требованию. Все, что я увидела и узнала о Карен за краткое время нашего знакомства, внушало надежду.
Родители Карен, казалось, не были в этом уверены. Они качали головами и всем видом выражали серьезную озабоченность жизнью своей дочери и ее детей. Все время, пока я говорила, мать Карен заметно тревожилась, часто опускала глаза и смотрела на руки, сложенные на коленях. Она сидела неподвижно и молчала, но выражение ее лица было красноречивее всяких слов. Отец выражал чувства активнее: явно раздраженный, он ерзал на месте и качал головой.
В то время я думала, что ее родители смотрят сквозь призму ее былых поступков, да и еще, по мнению самой Карен, они не скрывали негативного отношения к тому, что все дети, кроме Деэнн, рождены в смешанных браках. Но через несколько месяцев мое мнение изменилось. Пожалуй, с моей стороны было наивно считать, будто мои два месяца наблюдений значат больше, чем почти тридцать лет, в течение которых Карен знают ее родители. Ведь былые поступки, которые повторялись, могли указывать на будущие решения. Возможно, у родителей Карен имелись веские причины сомневаться в ее пригодности для роли матери. Я вспомнила, как улыбалась соцработник во время моего выступления и как резко контрастировала с ее улыбкой печаль в глазах родителей Карен, пока они слушали меня и читали позитивный отчет сотрудников социальной службы, лежащий перед ними на столе.
Слушание прошло в сентябре, и мы разработали план подготовительного посещения. Карен выполнила требование УДС и переехала из дома родителей в свое жилье. В октябре она сняла в Каспере недавно отремонтированный домик. Сперва начались краткие визиты под надзором, раз в неделю: я привозила детей в дом к их матери, когда там присутствовал сотрудник УДС – часа на два, не больше, такое «свидание в песочнице». Я не могла не заметить: Кайл и Кайра, собираясь к маме, охотно садились в машину, Эндрю – спокойно, но как-то нерешительно, а маленькая Ханна явно тревожилась.
– Пожалуйста, не увози меня, Дебва. Я хочу быть здесь, с тобой, – умоляла Ханна. С приближением очередной поездки она все сильнее льнула ко мне. Я как могла уверяла ее: это ненадолго, я рядом, и добрая тетя из социальной службы тоже здесь…
– А через два часа я за тобой заеду, – говорила я. Она поддавалась на уговоры, но когда мы заходили к Карен, Ханна с четверть часа не отходила от меня, как приклеенная, и только потом убежала играть с остальными.
Когда я возвращалась, Ханна и Эндрю казались тихими и замкнутыми. По своему опыту общения с подопечными я знала, что к переходному периоду посещений дети адаптируются по-разному, но следов физического ущерба я не видела – и потому просто уделяла им двоим больше внимания и объятий, чтобы успокоить. Однако они вели себя так при каждом посещении.
Карен иногда бывала с нами в церкви, где держалась мило и застенчиво. Порой она даже ездила с нами куда-нибудь пообедать. Что поразило меня во время этих поездок, так это ее явная близость к Кайлу и Кайре и отчужденность от Ханны и Эндрю.
Сотрудники УДС регулярно интересовались моими наблюдениями, и я охотно высказывала свое мнение. В Управлении считали, что посещения проходят успешно, хотя мои опасения усиливались. Я поделилась ими с Элом, и он подтвердил, что я права.
В конце ноября УДС одобрило краткое посещение без надзора. В случае удачи они бы позволили и визит с ночевкой, а если и он пройдет успешно, детям предстояло провести с матерью Сочельник и Рождество. Ханна боялась так, что чуть не рыдала. Как бы трудно мне ни было, я уговаривала ее и привозила к матери. Потом, когда я приезжала их забирать, Ханна словно лучилась от счастья. Ее братья и сестры обнимали мать на прощание, но Ханна – лишь после того, как я напоминала ей об этом.
У Карен ей, казалось, ничего не грозило. Визиты на девочке особо не отражались, и УДС разрешило продолжать их. Ханне было важно понять, что она в безопасности. Насколько я знала, детей изъяли из-под опеки Карен не из-за жестокого обращения. Расследование началось потому, что в организме малышки Элли обнаружили кокаин – и возникли опасения насчет образа жизни Карен, ее круга общения и пригодности на роль ответственной матери.
Я беспокоилась за Ханну и Эндрю. Я видела, как непросто складываются их отношения с родной матерью, и, решив поговорить с Карен в Центре помощи, собралась с духом и спросила ее, почему она меньше любит этих двоих, держит их на расстоянии и часто не ладит с ними.
Карен объяснила, что родила своих шестерых детей от троих мужчин. И, мягко говоря, между одним из отцов, Уильямом, и отцом Ханны и Эндрю возникли «разногласия» и вспыхнула ревность. Чем больше объясняла Карен, тем больше мне казалось, что Уильямом владела ненависть. Карен призналась, что он очень дурно обращался с Ханной и Эндрю, но она по-прежнему поддерживала с ним отношения – и, чтобы не ссориться лишний раз, часто держалась в стороне от двоих детей. Так она показывала преданность мужчине, по-видимому, сильно на нее влиявшему. К счастью, одним из требований, предъявленных УДС к Карен, было полное прекращение отношений с Уильямом: он то и дело попадал в тюрьму. Запрет УДС, разумеется, был продиктован заботой о том, чтобы Карен и дальше избегала наркотиков и негативного влияния.
Ханна и Эндрю иногда упоминали о нем, называя его «плохой дядя», но стоило мне начать расспросы, и они умолкали. Я старалась напоминать о нем пореже, а если слышала о нем от детей, спешила успокоить их. Пять месяцев, даже больше, пока эти дети жили в нашей семье, я слушала, наблюдала и поняла, что обращение Карен с ее двумя младшими детьми носило нездоровый характер не только в прошлом, когда этот человек был рядом. Она переняла его негатив.
Я проверила время. Ждать еще несколько часов. Каким оно стало для детей, это первое посещение с ночевкой? Каким будет их душевное состояние по возвращении? Я вдруг поняла, что тревожусь, и начала молиться – особенно о том, чтобы с Ханной и Эндрю ничего не случилось, чтобы никто не причинил им боли – ни телесной, ни душевной. Потом вспомнила, что и старшая дочь ночует у Карен. Может, Деэнн хорошо на них повлияет? И все же, пока тянулся этот день, меня не покидала смутная тревога.
Наконец в окнах гостиной мелькнул свет фар. Дети приехали. Распахнулась дверь, и они ввалились толпой, радостные. Хороший признак. Карен с малышкой Элли на руках шла позади и счастливо улыбалась. Она выглядела такой же довольной, как и дети.
Ханна прорвалась ко мне первой. Ее волосы были гладко зачесаны в хвостик с длинным локоном на конце, на ободке для волос красовался большой бант. Вся ее одежда была новенькой, она держала в руках куклу, которой я никогда прежде не видела. Ханна забралась ко мне на колени, спеша что-то рассказать. Я наклонилась к ее милому личику. И тут увидела его – иссиня-черный синяк у нее на лбу и вокруг левого глаза.
Прежде чем я успела спросить, откуда он взялся, Ханна выпалила:
– Дебва, я вчера поскользнулась в ванне! Там была пена, и я поскользнулась, когда вылезала, – она старательно вытаращила глаза, сжала челюсти и показала зубы в натужной улыбке. – А мама купила мне новую куклу, потому что я смелая. Я сама ее выбрала! – И она показала мне куклу.
– Ого! Здорово ты упала. Наверное, было очень больно, – я с трудом улыбнулась и подняла голову, глядя на быстро подошедшую Карен.
– Да уж. Всем детям хотелось поиграть в ванне, и Ханна пыталась выбраться из нее сама. Я просила ее подождать, но она не послушалась и ударилась о бортик, – Карен широко улыбалась. Они с дочерью переглянулись, будто желая подтвердить слова друг друга – или мне показалось?
Карен поймала мой вопросительный взгляд и добавила:
– Ну да, пена бывает скользкой.
Я не сомневалась: Карен увидела мое недоверие. В этой истории было слишком много драмы. Ее словно репетировали. И даже если все было так и девочка правда набила синяк в ванной, сама форма подачи определенно внушала подозрения.
Торопливо обняв по очереди всех детей, Карен села в машину и скрылась в темноте.
– Как же приятно видеть вас снова! Ну, переодевайтесь в пижамы и приходите в кухню пить молоко с печеньем перед сном.
Через пять минут дети уже сидели за столом в ожидании лакомства.
– Так чем же вы занимались у мамы? – спросила я жизнерадостным тоном, чтобы подбодрить детей и разговорить их. Но они вдруг умолкли, только пили молоко и жевали печенье. – Ходили куда-нибудь? К вам приходили гости?
Они еще больше притихли, переглядываясь друг с другом. Ханна уставилась в тарелку, на крошки печенья. Ее плечи поникли. Эндрю, который все еще жевал, метнул быстрый взгляд на сестер и брата. Кайл и Кайра смотрели на Ханну в упор. Не стоит выпытывать у них ответы. По их реакции я заподозрила: им строго приказали молчать. К худу или к добру, но они слушались мать.
– Ладно, пришло время вечернего чтения. Все в постель!
Они знали распорядок, но мне казалось, они ждут от меня этих слов, чтобы успешнее приспособиться к тому, что они снова дома. У ребенка даже одна ночь вне привычной обстановки может разрушить весь его мир. Все улеглись, я начала читать, потом пришло время молитвы. Я шла от кровати к кровати, вставала на колени, молилась вместе с каждым и, завершив молитву, целовала детей в лоб.
Когда я дошла до кровати Ханны, я как следует укрыла ее одеялом, подоткнула его со всех сторон и помолилась Богу, прося Его помочь девочке поделиться тем, что у нее на душе, и позаботиться о ней. Я молилась и о Карен. А когда открыла глаза, то поняла, что Ханна не сводила с меня взгляда на протяжении всей молитвы. Я задержалась ненадолго, думая, что она захочет что-нибудь сказать, но она молчала. Я осторожно поцеловала ее в лоб и прошептала:
– Я люблю тебя, а Иисус любит тебя еще больше.
Утро понедельника выдалось холодным, и я затопила дровяную печку. Эл спал: в воскресенье ему пришлось работать допоздна. В ожидании, когда проснутся все домашние, я налила себе кружку горячего кофе и обхватила ее, чтобы согреть озябшие ладони. Вскоре сработают будильники, дети начнут торопливо одеваться, заправлять постели, придут за стол, будут ждать завтрак, потом соберем обеды, выставим рюкзаки к входной двери – и машина семьи Мерк отправится по своему обычному маршруту, развозя всех по школам и детским садам.
В то утро, когда я привела Ханну в ее группу, учительница сразу же спросила про синяк. К утру он припух сильнее, налился густой синевой. От вопроса Ханна закаменела, потом быстро отбарабанила свою историю про ванну с пеной. Учительница взглянула на меня и слегка повела бровью. Я еле заметно покачала головой, давая понять, что и сама сомневаюсь в подлинности этого рассказа.
Попрощавшись с Ханной, я отправилась в Центр помощи. Едва войдя, я включила обогреватель и кофемашину, потом выставила на стол три чашки. Вскоре должны были прийти мой секретарь и психолог-консультант.
Но мысленно я все время видела этот синяк, захвативший лоб и глаз Ханны. Позвонить сотрудникам опеки? Я знала, что не обязана докладывать о каждой шишке и синяке. Но это была первая ночевка детей у Карен. И я все-таки решила позвонить, а там пусть решает Эллен. Она всегда проявляла искреннее неравнодушие к семьям, с которыми работала, но, как и подобает профессионалу, сохраняла эмоциональную дистанцию.
Я набрала ее номер.
– Привет, Эллен. Это Деб Мерк. Я что звоню… дети Бауэр у мамы ночевали, в общем, у Ханны лоб разбит и синяк под глазом. Говорит, поскользнулась, вылезая из ванны. Мать повторяет. Что-то мне не верится – ни той, ни другой. Не знаю, может, правда это… может, они боятся, что их теперь не так поймут. А может, все было совсем не так, и они пытаются все скрыть, вот и придумали эту байку. Решила, вам надо знать.
Эллен ответила так, как я и ждала:
– Вы не могли бы сегодня привезти Ханну ко мне в офис? Я сама посмотрю, надо ли показать ее врачу.
Мои подозрения стали казаться более реальными, когда я высказала их. Сердце заколотилось.
– Скоро поеду забирать ее из детской группы. Но мне бы не хотелось ее пугать и заставлять гадать, почему из всех ее братьев и сестер к вам привезли только ее.
Я хотела, чтобы Ханна доверяла мне. Мы с ней сблизились, мне хотелось, чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.
– Я вам подыграю. Скажите, что вам надо по пути заехать ко мне, взять важные бумаги. И я сумею это подтвердить. Оставим ее в игровой комнате с двухсторонним зеркальным окном. Как скоро сможете подъехать?
Я поняла: она ждет меня как можно быстрее.
– Да только секретаря дождусь, – я повесила трубку, надела пальто и схватила сумочку. В груди нарастала тревога.
Надеюсь, рассказ Ханны – правда. Я хочу, чтобы Карен была именно такой матерью, в которой нуждается Ханна.
Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?
Едва появилась секретарь, я вылетела за дверь, крикнув: «Извините, убегаю!» Я даже не успела пожелать ей доброго утра.
В машине я не сразу нашла нужный ключ. От слез все расплывалось. Я дала волю подозрениям, и стало ясно, насколько они сильны. Что случилось с Ханной? Ей страшно, она одна, ее некому защитить? Я закрыла глаза и взмолилась: «Господи, помоги мне сохранять спокойствие. Не допусти, чтобы Ханна нервничала или тревожилась. Я хочу, чтобы она доверяла мне. Хочу, чтобы она доверяла Тебе! Успокой мое сердце и подготовь Ханну к поездке к Эллен».
Дух спорил с разумом и сердцем. Хотелось плакать, ладони взмокли. Что же теперь будет?
Я открыла глаза, сделала глубокий вдох и выдох.
– Вверяю Ханну, Эллен и саму себя в Твои руки, Господи.
Я надеялась, что синяк под глазом – всего лишь несчастный случай. Но чутье твердило: это не так.
4. Подсказки из прошлого
– Тебе водить! – услышала я, как Кайл объявляет о своей победе под хихиканье Кайры.
– Где вы, где вы, выходите! – зазвенел голос Хелен по всему дому. Это она затеяла игру в прятки, чтобы занять детей в эту морозную пятницу января 1997 года. До кухни, где я готовила ужин, доносился топот маленьких ножек – бежали куда-то к гостиной. После ужина Карен должна была забрать детей на очередную ночевку.
– Кайра водит! – объявила Хелен. – Кайра, считай до двадцати, а остальные пусть прячутся. Только на этот раз считай помедленнее.
Знакомый смех Ханны слышался из комнаты Сэди.
– Вот так, замечательно, Ханна. А теперь улыбочку! – Сэди у себя в комнате делала вид, будто фотографирует Ханну в разных нарядах – их любимое развлечение.
Чарльз приплелся на кухню и открыл холодильник.
– Что на ужин?
– Гамбургеры. Уже голодный?
Он кивнул, налил себе молока, а потом выпалил те слова, которые сдерживал неделями:
– Мама, почему Карен до сих пор разрешают принимать детей без надзора после того, как у Ханны появился тот синяк? Я не понимаю.
– Видишь ли, это могло произойти случайно. Мы знаем только то, что рассказали нам Ханна и Карен. – Чарльз с сомнением взглянул на меня, но я продолжала высказывать совсем неубедительные доводы: – Эллен взяла эту травму на заметку, расспросила Карен и, по-видимому, пришла к убеждению, что Ханна в самом деле поскользнулась в ванне. И кстати, на Рождество Ханна охотно отправилась к матери с ночевкой. Наша обязанность – наблюдать за детьми и выслушивать их после посещений. Будем надеяться, ничего такого впредь не случится.
Чарльз не смог скрыть досаду.