– Вот и хорошо, – говорит Ларк. – Буду ждать тебя завтра на этом месте. Сразу как стемнеет. И не беспокойся, Эшу я ничего про сегодняшний вечер не расскажу. – Я уже просила ее об этом. Потому что сама еще не решила, стоит ли говорить Эшу про свои приключения и встречу с Ларк. Если прикинуть со всех сторон, то, наверное, не стоит. По крайней мере, пока. Пусть до времени это останется только моим. Ни с кем не хочу делиться.

Она склоняет голову набок, чтобы получше рассмотреть стену, окружающую мой двор. По лицу у нее рассыпаются пряди сиреневых волос.

– Неужели ты и впрямь можешь взобраться сюда? – недоверчиво спрашивает она.

Вспомнив, что последние несколько футов мне пришлось буквально пролететь, я и сама начинаю сомневаться. Нервно нащупываю какой-то едва заметный выступ в стене, цепляюсь за него и напрягаю мышцы, чтобы подтянуться.

– Погоди, глупышка, – говорит Ларк и, ухватив меня за плечо, поворачивает к себе. – Ты что же, даже не попрощаешься со мной?

Скажи хоть слово, говорю я себе. Но не могу. Она смотрит на меня со странной улыбкой, так что с одной стороны лица морщинки собираются наверху, с другой внизу. «До свиданья» прозвучало бы слишком трагически.

– До завтра, – говорю я, а она смеется и крепко обнимает меня.

– До завтра, – повторяет она, и слова ее звучат волшебным заклинанием.

Вдруг у меня возникает желание произвести на Ларк впечатление. Проведя меня через весь город, не дав упасть духом, она показала свою силу. Теперь мне хочется показать, какая я сильная и ловкая. На ее глазах я карабкаюсь по стене, и лишь инстинкт позволяет мне нащупывать единственные существующие опоры. И хотя это всего лишь едва заметные, с волос толщиной трещинки, пальцы и на руках, и на ногах, кажется, липнут к стене. Без остановок, делая вид, что мне это ничего не стоит – чистая акробатика, мол, я добираюсь до середины и свешиваю голову, чтобы посмотреть на нее. Это легкомысленное движение едва не стоит мне потери равновесия… но разве не таков весь этот нынешний вечер? Разве все это время не плевала я на осторожность?

Мне приятно, что она смотрит на меня с нескрываемым изумлением. Ее сиреневые волосы красиво мерцают на фоне серой стены дома.

– Рауэн, ты – просто фантастика, – говорит она так тихо, что мне едва удается расслышать.

Воодушевленная, я одолеваю оставшуюся часть стены без сучка и задоринки. Наверху останавливаюсь и долго гляжу на нее. Затем перебрасываю ноги через стену; впереди меня ждут последние несколько дней моего тюремного заточения.

Я готова ко всему. Мама наверняка рыдает. Папа ругается. Или дома никого нет, все разыскивают меня. Но к моему удивлению, внутри все тихо и темно. Я пробираюсь в дом, сбрасываю туфли и крадусь к родительской спальне. Дверь слегка приоткрыта. Осторожно заглядывая внутрь, я вижу, что они спят: папа на спине, на одной стороне кровати, мама, свернувшись калачиком, – с противоположной стороны. Они что, и впрямь не знали, что я ушла, или просто махнули рукой?

Мама, всегда такая чуткая, наверняка решила, что мне надо побыть одной во дворе, где я скорее всего думаю про свою печальную долю. Я закрываю дверь и направляюсь к своей спаленке.

По дороге прохожу мимо Эшевой комнаты и задерживаюсь у двери.

Он тоже спит, изнутри доносится его ровное, хотя и несколько шумное дыхание. Я долго всматриваюсь в его лицо. Можно сказать, в свое лицо. И снова во мне нарастает чувство протеста. Почему ему достается все, а мне – более здоровому экземпляру из нас двоих, мне, первой по праву, – ничего?

Дыхание его сбивается и надолго затихает. Так у него во сне часто случается. Не могу даже сказать, сколько раз я останавливалась и, затаив собственное дыхание, ждала, когда же он снова задышит. Доныне так было всегда. Но настанет день, когда так больше не будет.

Я считаю: семь… восемь… девять… Наконец он прерывисто вздыхает и начинает похрапывать. С одной стороны, это раздражает, но с другой – успокаивает. Храп всегда по-своему свидетельствует, что он все еще дышит, что он все еще жив.

Я подкрадываюсь поближе и вглядываюсь в его лицо, спокойное и безмятежное во сне. Он выглядит юным, гораздо моложе, чем чувствую себя нынче ночью я. Ну так ведь, криво усмехаюсь про себя, формально я старше его.

Как я могла ревновать к нему? Я вдруг понимаю, почему маме пришлось лишить меня права и привилегий первородства и представить дело таким образом, что старший и единственный ребенок – Эш. Должно быть, она уже тогда поняла, что я смогу выдержать любые испытания, которые выпадут мне на долю. А Эш – больной, чувствительный – нет.

Я оборачиваюсь на бесконечные недели, месяцы, годы одиночества, затворничества в этом доме. Каким-то образом все это время мне удавалось находить в жизни свою радость. Или если не радость, то хотя бы удовлетворенность. Конечно, случалось, я плакала. Порой ярилась. Но так или иначе превозмогала себя. И как бы ни разрывалось у меня сейчас сердце оттого, что предстоит оставить родной дом, в глубине души я знаю, что выдержу это. Будет трудно, но я справлюсь.

Меня охватило чувство умиротворенности. Злость прошла. Может, все это оттого, что мне встретилась Ларк? Или все это идет изнутри, от способности принять и примириться, которая выручала меня все эти годы?

Как же я устала. Как устала и как счастлива. Мама права – любой ребенок оставляет родительский дом. Просто со мной это происходит раньше, чем с большинством, и при необычных обстоятельствах. Но в кого бы мне ни предстояло воплотиться, с семьей моя связь не оборвется, в этом я не сомневаюсь. Мама для этого сделает все. А пока у меня есть Ларк. Где бы в Эдеме я ни оказалась, Ларк будет рядом со мной.

Я уже вхожу к себе в комнату, когда слышу, как за спиной у меня зашевелился Эш.

– Рауэн?

Я понимаю, что окликает он меня в полусне, что никто не мешает мне пройти к себе и остаться наедине со своими мыслями о свободе, о Ларк и дружбе. Но я возвращаюсь и присаживаюсь к нему на кровать.

Почувствовав, как подалась перина, он слегка приоткрывает глаза.

– Ты где была? – сонно спрашивает он.

– Во дворе, – отвечаю я.

– Врешь…

– Я… не вру. Ты меня просто не заметил. Или, может, как раз зашла в дом, когда ты искал меня.

Он улыбается, улыбка переходит в зевок.

– Дом у нас большой, но все же не настолько. Куда ты ходила? Я заглядывал во все твои потаенные места.

Я молчу.

– Ты была в городе. – Это не вопрос, это утверждение.

– Может, и так. – Я воинственно выставляю подбородок.

Он прикрывает глаза ладонью, сильно трет их.

– О чем ты думала, Рауэн? Тебя ведь могли поймать или убить!


Меня подмывает сказать, что я очень сожалею. Но я ни о чем не сожалею, ни капельки.

– Все было прекрасно, – выпаливаю я. – М… – я осекаюсь. – Чуть было не сказала «мы», но решила не говорить Эшу про Ларк. По крайней мере, пока. Бывает, чем-то слишком дорожишь, чтобы выставлять это напоказ. Вроде как если заговоришь, все волшебство минувшего вечера рассеется. – Ничего со мной не случилось. Никто меня даже не заметил.

Но он все еще злится либо напуган.

– И как только тебе пришла в голову такая глупость? – спрашивает он. – Ты даже не подумала, что будет с нашей семьей, если тебя схватят. – Я вспыхиваю и опускаю голову. Ведь верно, я почти не подумала о возможных последствиях своей авантюры. – Ты хоть представляешь себе, что будет, если станет известно, что ты вообще существуешь на свете?

Честно говоря, нет, не вполне. В точности мне никто никогда не говорил, но, судя по намекам, последствия располагались в диапазоне от пытки и тюрьмы до передачи в рабство и смертной казни. И все равно, видит Великая Земля, один такой вечер стоит риска! Я стараюсь объяснить это Эшу, говорю ему о той радости – и страхе, – какие испытываешь, видя людей, огни, слыша звуки музыки вместе с рокотом голосов сотен прохожих.

Он кивает, понимая всю глубину моего одиночества, потребность в общении.

– Мама сказала, что скоро у тебя будут линзы, – говорит он примирительным тоном.

Судя по этим словам, мама не сказала ему, что жить в семье мне осталось всего несколько дней.

– Я так рад за тебя! – Он раскрывает мою ладонь своей. – Тебе страшно? – И не давая ответить, добавляет: – Ну конечно же нет. Ты ведь ничего не боишься.

Я грустно усмехаюсь.

– Да чего уж там бояться, когда никуда из дома не выходишь?

– И то правда, – говорит он. Какие-то новые глубины в нем открываются; похоже, говоря со мной, он вглядывается в себя. – Уже одно только то, что живешь на свете, может заставить бояться. Обладать таким сокровищем, как жизнь, которую могут в любой момент отнять… – Он с трудом сглатывает и облизывает пересохшие губы. – Правда, к тебе это не относится. Я никогда не видел тебя испуганной.

– Нынче вечером, когда я вышла из дому, – осторожно признаюсь я, – мне стало страшно. По крайней мере, на какое-то время.

Эш медленно покачивает головой.

– Не верю. Занервничала – может быть. Забеспокоилась, почувствовала неуверенность. Но только не испугалась. Я ведь тебя знаю, Рауэн. В тебе нет ни капли страха. Даже если тебя все время преследуют тоска и одиночество, все равно ты всегда встречаешь их без малейшего страха. Я точно знаю, как все будет, когда ты в конце концов выйдешь в свет. Меня-то уж ты полностью затмишь. – Он вздыхает. – Всякий раз, когда у меня что-то оборачивается не так, я думаю про тебя, про то, что ты сделала бы на моем месте. Когда я сторонюсь смеющихся людей, думая, что это они надо мной смеются. Когда стараюсь объяснить Ларк, что я чувствую…

Я вспоминаю момент, когда Ларк подумала, что я – это Эш, только с небольшим отличием. Почувствовав приближение ее губ, я вспыхнула в темноте, но не сказала ни слова.

– По сути своей, Рауэн, я трус, – признается брат. И добавляет то, от чего на глазах у меня выступают слезы: – Это ты должна была родиться первой. И ты бы пригодилась Эдему. Во всяком случае, больше, чем я.

Что мне остается сказать? Я уверяю его, что он замечательный человек, достояние общины, что все он делает правильно, разве что оступится случайно, что все его любят. А особенно – я, он – мое второе я.

И как я только буду обходиться без него? – думаю я. – А он без меня.

– Спи, Эш. Утром поговорим.

На периферии моего сознания образуется какая-то пустота, подобная угрюмой пустыне, окружающей Эдем. Но в центре его по мере того, как я соскальзываю в сон, светло, как в самом городе.

Сплю я в своей крохотной голой спаленке долго. Просыпаюсь, когда Эш уже в школе, а мама на работе. Что-то меня беспокоит. Разве не следует им быть дома, когда мне осталось провести с семьей какие-то несколько дней? Кто знает, когда нам снова доведется свидеться. Может, я даже в другом кругу жить буду, и встречаться мы сможем только раз в месяц на людях, за чашкой псевдочая и чапати.

Из кухни доносится какой-то шум. Папа дома. Я чувствую, как у меня сразу сжимаются челюсти, но заставляю себя пойти и сказать «доброе утро». Он готовит пюре из морских водорослей – чистые водоросли и вода, никаких ароматических добавок из синтетики.

За шумом блендера он меня не слышит, но, перелив свое зеленое варево в большой охлажденный стакан, поворачивается и при виде меня слегка вздрагивает. Так, словно меня здесь быть не должно.

Капля клейкой зеленой массы переползает через край стакана и образует лужицу между его большим и указательным пальцами.

– Встала, – говорит она. Я слишком мало знаю людей, чтобы судить, является ли подобного рода констатация очевидного факта обычным началом разговора, но для папы это норма.

Я вытаскиваю из хлебницы сладкую булочку и откусываю большой кусок.

– Поздравляю с назначением вице-президентом, – говорю я.

– Официального решения еще нет.

– Не волнуйся, – невнятно бормочу я, с трудом скрывая улыбку. – Никому ничего не скажу. – Да и кому говорить, по крайней мере, в ближайшие несколько дней? Разве что Ларк. Да, ей я скажу, сегодня же вечером, воинственно решаю я.

– Мне придется привести тебя в порядок до того, как все будет объявлено публично. – Он смахивает зеленые капли девственно-чистой салфеткой, затем бросает ее в мусоропровод.

– Привести в порядок? И это, выходит, все, что я для тебя представляю? Предмет обихода, гардероб, нуждающийся в чистке? – Неужели мой родной отец ненавидит меня, дивлюсь я. Хотя вообще-то это тот самый вопрос, который крутится у меня в голове с тех самых пор, как я сделалась достаточно взрослой, чтобы обращать внимание на окружающий мир.

– Все не так просто, Рауэн, – говорит он. – Ты создаешь проблемы – самим фактом своего существования.

Я чувствую, как у меня начинает дрожать губа. Хочется поговорить про это, но я лишь горько роняю:

– Скоро ты от меня избавишься. Полагаю, тебе станет легче.

Он делает еще глоток своей жижи, слегка морщится, словно только теперь ощутил ее мерзкий вкус.

– В каком-то смысле, – уклончиво говорит он.