– Я смотрю, что-то нынче многовато зеленорубашечников дежурит. Больше, чем обычно в этом круге. Ты уверена, что тебя раньше никто не заметил?
– Мне кажется… нет, – говорю я. Не хочется пугать ее рассказом о моей загадочной встрече с юным зеленорубашечником.
– И все же зачем-то нынче охрана усилена. Так что лучше пойти в обход. Если обогнуть следующее кольцо, а потом вернуться внутрь по другой оси, меньше внимания привлечем.
Я нервничаю, но верю ей.
– Ты говоришь так, словно уже проделывала такое.
Она лукаво подмигивает мне.
– Пару раз смывалась на собрания, – признается она. Я вопросительно округляю брови, и она бегло поясняет: – Есть люди, которые думают, как я. Люди, которые не уверены, что в Эдеме не все так уж хорошо. Так что, естественно, чем меньше меня замечают, тем лучше. Иногда такие собрания проходят в других кругах, так что надежнее всего – глядеть в оба.
Я понимаю, что она имеет в виду: опасаться приходится не только властей, но и ищеек да стукачей, что водятся во внешних кругах. Эш никогда об этом не заговаривал. Кажется, у Ларк тоже есть своя тайная жизнь.
Я едва замечаю яркие огни, экстравагантные одеяния прохожих. Мы добрались до следующего кольца, и хотя на глаз внутри него далеко не так шикарно и нет того блеска, что в кольце развлечений, ближайшем к моему дому, жизнь кипит и здесь, и украшения, и цвета – что на людях, что на стенах домов – переливаются и пляшут в том же безумном хороводе.
– Стой! – шепчу я, заметив впереди зеленорубашечника. Но Ларк берет меня за руку и тянет в сторону. До этой минуты он нас не видел, но неожиданное движение заставляет его повернуть голову, как на шарнире. Я напрягаюсь, готовая кинуться прочь, но Ларк хохочет и наклоняется ко мне, словно готовясь поделиться каким-то секретом. На самом деле она говорит:
– Улыбайся! Он понятия не имеет, кто мы такие. Всего лишь девчонки, вышедшие вместе поразвлечься вечерком. – Я растягиваю лицо в резиновой улыбке, и зеленорубашечник отворачивается. Мы явно вне опасности.
Напряжение начинает потихоньку спадать. Рядом с Ларк я чувствую себя… не то чтобы вполне в безопасности, но как бы в надежных руках. Музыка, толпы людей больше не пугают меня. Теперь я ощущаю себя частью всего происходящего. Есть связь. Есть друг.
– Ты хоть какое-нибудь представление имеешь, где будешь жить со своей новой, приемной семьей? – спрашивает Ларк. Я отрицательно качаю головой. Я ушла ныне из дома, не успев поинтересоваться подробностями своего будущего. – Надеюсь, это где-нибудь недалеко, – продолжает Ларк, – но если нет, то ведь всегда к твоим услугам автокольцо. Теперь, когда построили скоростную воздушку, в Эдеме куда угодно можно попасть за несколько часов.
В голове у меня полная мешанина. Всего пару часов назад мне сказали, что скоро придется покинуть свой дом, свою семью. И кто знает, когда мы снова увидимся. Я буду жить с незнакомыми людьми. Я разрываюсь на части из-за всего этого, и вот… Каким-то образом блеснул луч надежды. Убегая нынче вечером из дома, я чувствовала, что мир, в котором я живу, разлетелся на куски. А теперь начинаю думать, что их можно собрать воедино. Пусть, само собой, не в том же порядке, что прежде. Но может быть – только может быть, – даже в лучшем.
Ларк ли это заставляет меня чувствовать, что все не так уж мрачно, как казалось поначалу? Теперь, когда я встретила друга, поведала ему свою тайну, все кажется возможным.
Не то чтобы теперь у меня никаких собственных забот не осталось, но почему-то все тянет в сторону, к тому, что Ларк рассказала про продовольствие, политику «одна семья – один ребенок», про свои туманные соображения касательно того, что в Эдеме не все так уж хорошо. Впрочем, какое это имеет значение? Мир таков, каков он есть – снаружи мертвый, здесь живой, – и мне предстоит устроить собственную жизнь наилучшим образом, исходя из того, что у меня есть. Что бы ни творилось в коридорах власти, или в электронном сердце Экопаноптикума, или с продовольствием, – не мое дело.
Сердцебиение немного улеглось, и теперь у меня появилась возможность хоть как-то оглядеться. Мы быстро пересекаем следующее кольцо развлечений. Обычно кольцо, ближайшее к моему дому – в районе, вплотную примыкающем к Центру, – кажется в это время суток шумным и бурливым, но сейчас я убеждаюсь, что в сравнении с тем, где я нахожусь сейчас, оно спокойно, сдержанно и степенно. У нас люди передвигаются уравновешенно, в правильном порядке, вежливо уступая дорогу друг другу. Здесь пихаются и расталкивают друг друга. Кажется, людей тут гораздо больше. Да и стражей порядка тоже. Может, Ларк напрасно пошла этой дорогой?
– У них других забот по горло, – говорит она, когда я делюсь с ней своими тревогами. – Вон туда посмотри.
Я вижу мужчину, который, взобравшись на маленький складной стул, по плечи возвышается над толпой.
– Доминион – владычество над сушей и морем, над живностью Земли и рыбами моря… Кажется, внимание на него обращают немногие. Большинство же просто проходит мимо, хотя время от времени кто-то останавливается, чтобы выругаться от души, а один прохожий даже швыряет в него промокшим куском сэндвича. Тем не менее, он продолжает ораторствовать, и глаза у него горят, как у фанатика.
– Идиот, – говорит Ларк, с отвращением глядя в его сторону. – Вот из-за таких, как он, мы в первую очередь здесь и оказались.
– А что это, собственно, такое – Доминион? – интересуюсь я. Термин этот мне слышать приходилось, но, что он обозначает, представляю я себе весьма смутно.
– Либо культ, либо политическое движение – в зависимости от того, с кем имеешь дело, – говорит Ларк. – Эти люди считают, что человеческим существам было предназначено управлять Землей, а ее уничтожение – просто часть общего замысла.
– Чьего замысла?
Она пожимает плечами.
– Ходят разговоры о книге, написанной тысячи лет назад и дающей право убивать, уничтожать и покорять все, что заблагорассудится. Иное дело, что, насколько я знаю, никто еще этой книги в глаза не видел и не читал. Так что сейчас эта публика просто разглагольствует о том, что, когда Земля окончательно исцелится, люди получат возможность восстановить свое законное право на главенствующее положение в пищевой цепочке, уничтожение животных и удобрение почвы их останками.
Я вздрагиваю. Неужели кто-то действительно может так думать? Я вспоминаю, что в учебнике по экоистории читала, как в далеком прошлом огромных животных вроде коров или овец вскармливали только для того, чтобы потом зарезать и съесть. Окажись какая-нибудь такая корова в Эдеме сейчас, любой гражданин упал бы в изумлении на колени.
Кроме членов Доминиона. Эти бы, наверное, принялись разделывать мясо на бифштексы.
– Но в одном Доминион прав, – говорит Ларк.
– И в чем же? – нервно спрашиваю я. Мне известно, что любая связь с Доминионом неизбежно влечет за собой тюремный срок.
– Люди должны обитать в мире, а не быть заключенными в города-тюрьмы.
– Но ведь благодаря Эдему мы только и существуем! – говорю я. – Как нам жить где-то еще? – Я вытягиваю руку в сторону дальней границы города.
Ларк пожимает плечами.
– Я и не говорила, что это возможно. – Только место наше – там. Мы – часть природы, а не этого искусственного рая.
Я оборачиваюсь к прозелиту.
– Почему его не арестуют?
– Арестуют, как только кто-то остановится его послушать и согласится с ним. Пока аудитории нет, он в безопасности. Без группы поддержки он просто забава для толпы глупцов. Но довольно скоро он окажется в тюрьме.
Я снова вздрагиваю. Такова и моя участь – и это в самом лучшем случае, – если меня поймают.
Ларк замечает, что мне не по себе.
– Не беспокойся, – говорит она. – Пока ты со мной, ничто тебе не угрожает. Я знаю эти улицы, как свои пять пальцев. – Эти слова заставляют меня вспомнить о маме и успокаивают. Ларк кажется такой бесстрашной, настолько уверенной в себе, что все страхи улетучиваются. Рядом с ней и я чувствую себя в безопасности.
Долгой получается круговая дорога до дома. Мы даже ее дом минуем, хотя показала она мне его, только когда он остался позади. Я вытянула шею и увидела, что в одном из окон мерцает мягкий, теплый огонек.
Оказывается, Ларк – болтушка. Это для меня новость. Эш рассказывает мне о том, как прошел день, сразу, как возвращается домой, а мама, как бы ни устала после работы, всегда садится рядом и ждет, пока я усну. И все равно: так много часов прошло у меня в молчании. Даже просто слушать, как Ларк щебечет, настолько интересно, что порой я теряю нить разговора и лишь вслушиваюсь в звучание ее голоса, радуясь тому, что она обращается ко мне. Скоро вся моя жизнь так пойдет – с разговорами, в кругу друзей. Но Ларк навсегда останется первой.
Везет мне и в том, что бремя разговора она берет на себя. Чаще всего я просто не знаю, что сказать, как ответить. Но она вроде все понимает и заполняет мои неловкие паузы беглым огнем слов. И таким образом сильно облегчает новый для меня опыт общения.
Когда мы добираемся до круга, где находится мой дом, Ларк вдруг останавливается и крепко стискивает мне руку.
– Что такое? – настораживаюсь я. Она вроде как застывает. Но уже через несколько секунд напряженность проходит, хотя руки моей она не выпускает.
– Я подумала… а впрочем, неважно.
– Нет, скажи, – настаиваю я.
Она вздыхает, потом улыбается.
– После всего того, чем ты со мной поделилась, думаю, у меня нет права что-то скрывать от тебя. У меня бывают припадки. Случаются они после того, как в голове что-то завихряется, – поясняет она. – Вроде как молния вспыхивает. Нейроны, как безумные, срываются с места. Обычно ничего страшного не происходит, но всякий раз я едва ли не ощущаю, что вот-вот что-то случится. Мир становится… другим. Плывет. Начинает немного кружиться голова. Вот мне и показалось сейчас, что момент приближается. Земля словно бы покачнулась, и мне показалось, что я теряю равновесие. А ты ничего не почувствовала?
Я качаю головой. Наверное, сердце у меня в груди бьется слишком быстро и слишком громко, чтобы ощущать что-то еще.
Она улыбается мне, и мы продолжаем путь, по-прежнему держась за руки.
Когда мы наконец добираемся до моего дома, я едва узнаю его. Раньше он мне всегда являлся изнутри. Лишь однажды я бросила на него беглый взгляд снаружи – когда убегала, да и то не обернулась назад. По сравнению с мишурным блеском остальной части города он кажется на удивление скромным. Серые камни выглядят… естественно.
Остальная часть города – чистый муляж. Красивый, яркий, но неестественный.
Вид дома, с его сухой кладкой из сцепливающихся натуральных камней, покрывающий стены слой мха сероватого оттенка – все это заставляет мое сердце сжиматься в тоскливом предчувствии расставания. Все это – мое, думаю я. Не могу я оставить дом! Не могу…
Заставляя отвлечься, Ларк кладет мне руку на плечо.
– Везет тебе, в таком доме живешь, – говорит она.
Так оно и есть, и я знаю это, но все же спрашиваю: «Почему?», ожидая дежурного ответа.
Но Ларк удивляет меня.
– Я вот, например, даже вообразить не могу, как это, должно быть, здорово – жить в доме Аарона Аль-База. Никогда не могла понять, почему на нем не установят мемориальную доску.
Я непонимающе смотрю на нее.
– Ты хочешь сказать, что создатель Экопана жил в этом доме?
– А ты не знала?
Я качаю головой.
– Мне папа говорил. Аль-Баз был единственным в Эдеме, кому было позволено построить дом из натурального камня. Все остальное – синтетика, однако он настоял на том, чтобы сохранить хоть какую-то связь с Землей. Да, но камни, говорили ему, – предметы неодушевленные, а он возражал: камни – кости Земли.
Какое-то время я перевариваю услышанное, а потом говорю:
– Выходит, я живу внутри скелета?
Она склоняет голову набок и смеется.
– Склеп – дом костей!
– Почему же я не знала про это? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
– У каждого из нас есть свои секреты, – говорит она и подмигивает мне. – Тебе дома не достанется?
Честно говоря, я и сама не имею представления, что меня ожидает.
– Спасибо, что проводила, – говорю я, прикидывая, что надо бы, наверное, как-то выразить свою благодарность: поклониться, что ли, руку пожать. – Честно, ты мне нравишься… То есть… ну, наше знакомство… – запинаюсь я.
– Завтра удрать не получится? – выпаливает она.
– Запросто, – говорю я, не задумываясь. Только вот и впрямь, получится ли? После нынешней эскапады вряд ли снова удастся ускользнуть от родителей. Да и хватит ли смелости? Я смотрю прямо в горящие глаза Ларк. Да, думаю, хватит.
– Мне кажется… нет, – говорю я. Не хочется пугать ее рассказом о моей загадочной встрече с юным зеленорубашечником.
– И все же зачем-то нынче охрана усилена. Так что лучше пойти в обход. Если обогнуть следующее кольцо, а потом вернуться внутрь по другой оси, меньше внимания привлечем.
Я нервничаю, но верю ей.
– Ты говоришь так, словно уже проделывала такое.
Она лукаво подмигивает мне.
– Пару раз смывалась на собрания, – признается она. Я вопросительно округляю брови, и она бегло поясняет: – Есть люди, которые думают, как я. Люди, которые не уверены, что в Эдеме не все так уж хорошо. Так что, естественно, чем меньше меня замечают, тем лучше. Иногда такие собрания проходят в других кругах, так что надежнее всего – глядеть в оба.
Я понимаю, что она имеет в виду: опасаться приходится не только властей, но и ищеек да стукачей, что водятся во внешних кругах. Эш никогда об этом не заговаривал. Кажется, у Ларк тоже есть своя тайная жизнь.
Я едва замечаю яркие огни, экстравагантные одеяния прохожих. Мы добрались до следующего кольца, и хотя на глаз внутри него далеко не так шикарно и нет того блеска, что в кольце развлечений, ближайшем к моему дому, жизнь кипит и здесь, и украшения, и цвета – что на людях, что на стенах домов – переливаются и пляшут в том же безумном хороводе.
– Стой! – шепчу я, заметив впереди зеленорубашечника. Но Ларк берет меня за руку и тянет в сторону. До этой минуты он нас не видел, но неожиданное движение заставляет его повернуть голову, как на шарнире. Я напрягаюсь, готовая кинуться прочь, но Ларк хохочет и наклоняется ко мне, словно готовясь поделиться каким-то секретом. На самом деле она говорит:
– Улыбайся! Он понятия не имеет, кто мы такие. Всего лишь девчонки, вышедшие вместе поразвлечься вечерком. – Я растягиваю лицо в резиновой улыбке, и зеленорубашечник отворачивается. Мы явно вне опасности.
Напряжение начинает потихоньку спадать. Рядом с Ларк я чувствую себя… не то чтобы вполне в безопасности, но как бы в надежных руках. Музыка, толпы людей больше не пугают меня. Теперь я ощущаю себя частью всего происходящего. Есть связь. Есть друг.
– Ты хоть какое-нибудь представление имеешь, где будешь жить со своей новой, приемной семьей? – спрашивает Ларк. Я отрицательно качаю головой. Я ушла ныне из дома, не успев поинтересоваться подробностями своего будущего. – Надеюсь, это где-нибудь недалеко, – продолжает Ларк, – но если нет, то ведь всегда к твоим услугам автокольцо. Теперь, когда построили скоростную воздушку, в Эдеме куда угодно можно попасть за несколько часов.
В голове у меня полная мешанина. Всего пару часов назад мне сказали, что скоро придется покинуть свой дом, свою семью. И кто знает, когда мы снова увидимся. Я буду жить с незнакомыми людьми. Я разрываюсь на части из-за всего этого, и вот… Каким-то образом блеснул луч надежды. Убегая нынче вечером из дома, я чувствовала, что мир, в котором я живу, разлетелся на куски. А теперь начинаю думать, что их можно собрать воедино. Пусть, само собой, не в том же порядке, что прежде. Но может быть – только может быть, – даже в лучшем.
Ларк ли это заставляет меня чувствовать, что все не так уж мрачно, как казалось поначалу? Теперь, когда я встретила друга, поведала ему свою тайну, все кажется возможным.
Не то чтобы теперь у меня никаких собственных забот не осталось, но почему-то все тянет в сторону, к тому, что Ларк рассказала про продовольствие, политику «одна семья – один ребенок», про свои туманные соображения касательно того, что в Эдеме не все так уж хорошо. Впрочем, какое это имеет значение? Мир таков, каков он есть – снаружи мертвый, здесь живой, – и мне предстоит устроить собственную жизнь наилучшим образом, исходя из того, что у меня есть. Что бы ни творилось в коридорах власти, или в электронном сердце Экопаноптикума, или с продовольствием, – не мое дело.
Сердцебиение немного улеглось, и теперь у меня появилась возможность хоть как-то оглядеться. Мы быстро пересекаем следующее кольцо развлечений. Обычно кольцо, ближайшее к моему дому – в районе, вплотную примыкающем к Центру, – кажется в это время суток шумным и бурливым, но сейчас я убеждаюсь, что в сравнении с тем, где я нахожусь сейчас, оно спокойно, сдержанно и степенно. У нас люди передвигаются уравновешенно, в правильном порядке, вежливо уступая дорогу друг другу. Здесь пихаются и расталкивают друг друга. Кажется, людей тут гораздо больше. Да и стражей порядка тоже. Может, Ларк напрасно пошла этой дорогой?
– У них других забот по горло, – говорит она, когда я делюсь с ней своими тревогами. – Вон туда посмотри.
Я вижу мужчину, который, взобравшись на маленький складной стул, по плечи возвышается над толпой.
– Доминион – владычество над сушей и морем, над живностью Земли и рыбами моря… Кажется, внимание на него обращают немногие. Большинство же просто проходит мимо, хотя время от времени кто-то останавливается, чтобы выругаться от души, а один прохожий даже швыряет в него промокшим куском сэндвича. Тем не менее, он продолжает ораторствовать, и глаза у него горят, как у фанатика.
– Идиот, – говорит Ларк, с отвращением глядя в его сторону. – Вот из-за таких, как он, мы в первую очередь здесь и оказались.
– А что это, собственно, такое – Доминион? – интересуюсь я. Термин этот мне слышать приходилось, но, что он обозначает, представляю я себе весьма смутно.
– Либо культ, либо политическое движение – в зависимости от того, с кем имеешь дело, – говорит Ларк. – Эти люди считают, что человеческим существам было предназначено управлять Землей, а ее уничтожение – просто часть общего замысла.
– Чьего замысла?
Она пожимает плечами.
– Ходят разговоры о книге, написанной тысячи лет назад и дающей право убивать, уничтожать и покорять все, что заблагорассудится. Иное дело, что, насколько я знаю, никто еще этой книги в глаза не видел и не читал. Так что сейчас эта публика просто разглагольствует о том, что, когда Земля окончательно исцелится, люди получат возможность восстановить свое законное право на главенствующее положение в пищевой цепочке, уничтожение животных и удобрение почвы их останками.
Я вздрагиваю. Неужели кто-то действительно может так думать? Я вспоминаю, что в учебнике по экоистории читала, как в далеком прошлом огромных животных вроде коров или овец вскармливали только для того, чтобы потом зарезать и съесть. Окажись какая-нибудь такая корова в Эдеме сейчас, любой гражданин упал бы в изумлении на колени.
Кроме членов Доминиона. Эти бы, наверное, принялись разделывать мясо на бифштексы.
– Но в одном Доминион прав, – говорит Ларк.
– И в чем же? – нервно спрашиваю я. Мне известно, что любая связь с Доминионом неизбежно влечет за собой тюремный срок.
– Люди должны обитать в мире, а не быть заключенными в города-тюрьмы.
– Но ведь благодаря Эдему мы только и существуем! – говорю я. – Как нам жить где-то еще? – Я вытягиваю руку в сторону дальней границы города.
Ларк пожимает плечами.
– Я и не говорила, что это возможно. – Только место наше – там. Мы – часть природы, а не этого искусственного рая.
Я оборачиваюсь к прозелиту.
– Почему его не арестуют?
– Арестуют, как только кто-то остановится его послушать и согласится с ним. Пока аудитории нет, он в безопасности. Без группы поддержки он просто забава для толпы глупцов. Но довольно скоро он окажется в тюрьме.
Я снова вздрагиваю. Такова и моя участь – и это в самом лучшем случае, – если меня поймают.
Ларк замечает, что мне не по себе.
– Не беспокойся, – говорит она. – Пока ты со мной, ничто тебе не угрожает. Я знаю эти улицы, как свои пять пальцев. – Эти слова заставляют меня вспомнить о маме и успокаивают. Ларк кажется такой бесстрашной, настолько уверенной в себе, что все страхи улетучиваются. Рядом с ней и я чувствую себя в безопасности.
Долгой получается круговая дорога до дома. Мы даже ее дом минуем, хотя показала она мне его, только когда он остался позади. Я вытянула шею и увидела, что в одном из окон мерцает мягкий, теплый огонек.
Оказывается, Ларк – болтушка. Это для меня новость. Эш рассказывает мне о том, как прошел день, сразу, как возвращается домой, а мама, как бы ни устала после работы, всегда садится рядом и ждет, пока я усну. И все равно: так много часов прошло у меня в молчании. Даже просто слушать, как Ларк щебечет, настолько интересно, что порой я теряю нить разговора и лишь вслушиваюсь в звучание ее голоса, радуясь тому, что она обращается ко мне. Скоро вся моя жизнь так пойдет – с разговорами, в кругу друзей. Но Ларк навсегда останется первой.
Везет мне и в том, что бремя разговора она берет на себя. Чаще всего я просто не знаю, что сказать, как ответить. Но она вроде все понимает и заполняет мои неловкие паузы беглым огнем слов. И таким образом сильно облегчает новый для меня опыт общения.
Когда мы добираемся до круга, где находится мой дом, Ларк вдруг останавливается и крепко стискивает мне руку.
– Что такое? – настораживаюсь я. Она вроде как застывает. Но уже через несколько секунд напряженность проходит, хотя руки моей она не выпускает.
– Я подумала… а впрочем, неважно.
– Нет, скажи, – настаиваю я.
Она вздыхает, потом улыбается.
– После всего того, чем ты со мной поделилась, думаю, у меня нет права что-то скрывать от тебя. У меня бывают припадки. Случаются они после того, как в голове что-то завихряется, – поясняет она. – Вроде как молния вспыхивает. Нейроны, как безумные, срываются с места. Обычно ничего страшного не происходит, но всякий раз я едва ли не ощущаю, что вот-вот что-то случится. Мир становится… другим. Плывет. Начинает немного кружиться голова. Вот мне и показалось сейчас, что момент приближается. Земля словно бы покачнулась, и мне показалось, что я теряю равновесие. А ты ничего не почувствовала?
Я качаю головой. Наверное, сердце у меня в груди бьется слишком быстро и слишком громко, чтобы ощущать что-то еще.
Она улыбается мне, и мы продолжаем путь, по-прежнему держась за руки.
Когда мы наконец добираемся до моего дома, я едва узнаю его. Раньше он мне всегда являлся изнутри. Лишь однажды я бросила на него беглый взгляд снаружи – когда убегала, да и то не обернулась назад. По сравнению с мишурным блеском остальной части города он кажется на удивление скромным. Серые камни выглядят… естественно.
Остальная часть города – чистый муляж. Красивый, яркий, но неестественный.
Вид дома, с его сухой кладкой из сцепливающихся натуральных камней, покрывающий стены слой мха сероватого оттенка – все это заставляет мое сердце сжиматься в тоскливом предчувствии расставания. Все это – мое, думаю я. Не могу я оставить дом! Не могу…
Заставляя отвлечься, Ларк кладет мне руку на плечо.
– Везет тебе, в таком доме живешь, – говорит она.
Так оно и есть, и я знаю это, но все же спрашиваю: «Почему?», ожидая дежурного ответа.
Но Ларк удивляет меня.
– Я вот, например, даже вообразить не могу, как это, должно быть, здорово – жить в доме Аарона Аль-База. Никогда не могла понять, почему на нем не установят мемориальную доску.
Я непонимающе смотрю на нее.
– Ты хочешь сказать, что создатель Экопана жил в этом доме?
– А ты не знала?
Я качаю головой.
– Мне папа говорил. Аль-Баз был единственным в Эдеме, кому было позволено построить дом из натурального камня. Все остальное – синтетика, однако он настоял на том, чтобы сохранить хоть какую-то связь с Землей. Да, но камни, говорили ему, – предметы неодушевленные, а он возражал: камни – кости Земли.
Какое-то время я перевариваю услышанное, а потом говорю:
– Выходит, я живу внутри скелета?
Она склоняет голову набок и смеется.
– Склеп – дом костей!
– Почему же я не знала про это? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
– У каждого из нас есть свои секреты, – говорит она и подмигивает мне. – Тебе дома не достанется?
Честно говоря, я и сама не имею представления, что меня ожидает.
– Спасибо, что проводила, – говорю я, прикидывая, что надо бы, наверное, как-то выразить свою благодарность: поклониться, что ли, руку пожать. – Честно, ты мне нравишься… То есть… ну, наше знакомство… – запинаюсь я.
– Завтра удрать не получится? – выпаливает она.
– Запросто, – говорю я, не задумываясь. Только вот и впрямь, получится ли? После нынешней эскапады вряд ли снова удастся ускользнуть от родителей. Да и хватит ли смелости? Я смотрю прямо в горящие глаза Ларк. Да, думаю, хватит.