– Пес молоко из кружки пил? – удивился Василий Васильевич.

– Ну да, – кивнула Кристина, – я ему наклонила ее немножко, так он все до конца вылакал.

– Если вы будете его каждую минуту кормить, он превратится в бегемота Ганса, – предупредил Василий Васильевич. – Это же уличная собака, а вы ей такие разносолы: и котлеты, и молоко!..

– Да надо же человеку поесть как следует! – возразил Саня и почесал пса между ушами. Санина рука была огромной, а собачья голова маленькой. – Он, может, никогда досыта не ел.

Мура присела и тоже стала гладить пса по голове. К Муре он отнесся настороженно, косился на нее и шевелил ушами.

– Хозяевам не признались, что собаку в дом притащили?

Саня с Кристиной посмотрели друг на друга.

– Не-а, – ответил Саня. – Чего там!.. Они возражать не станут. А станут, так мы в город уедем. Да, Крыска?

– В какой еще город! – с досадой воскликнул Василий Васильевич. – Изумруд надо искать, а не в город ехать!..

– Ты хороший пес, – говорила Мура. – Ты молодец, что к Сане прибился, все правильно сделал.

– А как его назвать, мы еще не решили, – продолжала Кристина. – Саня говорит, Шарик, а я думаю Аскольд!

И неожиданно они оба захохотали, словно с этим Аскольдом было связано что-то на самом деле смешное и не предназначенное для чужих ушей.

Меркурьев почувствовал себя лишним. Ему и так было неловко, а тут стало окончательно понятно, что пора уходить.

Он за руку вытащил в коридор Муру, которая все порывалась обратно и сердито говорила, что она вполне может посидеть еще. Саня с Кристиной и псом на их уход не обратили никакого внимания.

– Ты же сама ей предсказала, – выговорил ей Василий Васильевич на лестнице. – А сама ничего не понимаешь!

– Что предсказала?

– Что она вскоре выйдет замуж по любви и одновременно по расчету.

Мура посмотрела на него.

– Да, да, – подтвердил Меркурьев, – так оно и было. Ты за предсказания сколько дерешь? По восемь тыщ?

Возле Муриной двери они поцеловались, и он понял, как соскучился по ней за день, когда они ни на минуту не оставались одни!.. Он прижимал ее к себе, и в голове у него потихоньку шумело, как будто там начинался прибой: шу-уф, шу-уф!..

Мура все время закрывала глаза, а ему хотелось, чтобы она непременно на него посмотрела, но попросить ее он никак не мог.

– У тебя правда была жена? – спросила Мура, когда им понадобилась пауза, чтобы немного унять дыхание.

Меркурьев некоторое время соображал, о чем она спрашивает, потом понял и кивнул.

– А дети?

– Детей не было, – сказал он нетерпеливо, – и до сих пор нет.

И снова поцеловал. Ее губы казались ему немного солеными.

Потом ему стало невмоготу, и непонятно было, зачем они целуются посреди коридора, когда есть дверь, которую можно за собой закрыть и не открывать долго!.. Можно несколько дней не открывать.

Он всем телом прижал Муру к косяку – она была тоненькая, легкая, будто бестелесная, но в то же время осязаемая, живая. Он гладил ее по голове, трогал кончики светлых волос. Ладоням было немного щекотно, и от этого ощущения – щекотки, которая распространялась во все стороны, – он все быстрее дышал.

Потом Мура неожиданно исчезла, пропала, словно растворилась в воздухе. Меркурьев замычал и попробовал вернуть ее, но она уже скрылась за дверью.

– Спокойно ночи, – сказала она оттуда.

– Мура!

– До завтра.

И дверь закрылась.

– Так нечестно! – крикнул он в закрытую дверь, послушал: оттуда не доносилось ни звука, и пошел к себе. Кажется, он это ей уже говорил сегодня.

Мура, думал он непрерывно, Мура. Как хороша Мура!..

Он повалился на кровать, потом встал и распахнул балкон – ему было жарко. Тотчас в комнату вошли негромкий и ровный шум дождя и отдаленные вздохи моря.

Василий Васильевич лежал и думал о Муре и о том, как у них все будет.




Утро было совсем темным, как бывает в конце ноября, – не поймешь, то ли рассвет, то ли закат, одним словом – безвременье.

Меркурьев, которому снилась Мура и как у них все будет, с трудом заставил себя встать – все тело ломило, будто после тяжелой работы, – нацепил спортивную форму и кроссовки и поплелся бегать.

Все же решение стать атлетом и добежать пляжем до лестницы, взять ее штурмом и вернуться по шоссе мимо поселка было принято, и он не намерен был отступать!..

В доме было тихо, все спали.

Меркурьев немного послушал у Муриной двери, мечтая, чтобы она неожиданно распахнулась и Мура упала в его объятия, но дверь была закрыта, за ней тишина, и Мура не падала.

Он сбежал по лестнице, открыл дверь на террасу, затянул «молнию» ветровки и побежал вниз к променаду.

Ночью выпал снег – первый в этом году, – и на пляже Меркурьев притормозил немного. Он никогда не видел снег на пляже!..

Его было мало, он волнами лежал на песке, на досках «променада» и на узких листьях камышей, заставляя их нагибаться и клониться к земле. Меркурьев подбежал и потрогал снег.

На пальцах он мгновенно растаял, будто и не было его, и ровные круглые дырки остались на коричневых досках там, где Меркурьев потрогал снег.

– Впереди зима, – сам себе сказал Василий Васильевич и пришел в восторг.

Как хорошо, когда впереди зима!.. Когда есть время подумать, помолчать наедине с собой, полежать на диване с книжкой про Ходжу Насреддина и не нужно суетиться, придумывая, как с толком использовать каждую минуту вожделенного лета!

В Бухаре Меркурьев поначалу радовался тому, что все время тепло, потом стойко переносил жару, потом замучился делать и то и другое – радоваться и переносить. Теперь он просто терпел, зная, что за апрельской жарой придет майская жарища, а потом три месяца как на раскаленной сковороде – ни спрятаться, ни укрыться, ни перевести дыхание. Он выходил из самолета, и ему казалось, что он попал в раскаленную струю воздуха, которую гонят двигатели, и стремился поскорее из нее выйти, и не сразу соображал, что выйти не удастся, потому что нет раскаленной струи!.. Есть среднеазиатское лето. В нем придется жить, мечтая о холодном море, шуме дождя за решеткой балкона, ледяном ветре – об осени, которой ему так не хватало!

В юности он ждал лета, как ждали все – каникул, длинных дней, радостного, разрешенного, легального безделья!.. Родители и их друзья все пытались подгадать отпуска к моменту, когда «будет погода», и это удавалось нечасто.

«Будет погода» – это означало, будет жара. Можно ходить в сарафанах и сандалиях, на даче собирать крыжовник, ставить в холодильник бидончик с квасом. Кваса почему-то всегда не хватало, и маленький Вася страдал, не понимая, почему нельзя выпить ведро!..

В июне всегда было холодно и дождливо, все переживали и спрашивали друг у друга, будет ли лето, и вспоминали годы, когда в это время уже можно было купаться и по вечерам сидеть в одной футболке. В июле начиналась жара, и нужно было непременно успеть в отпуск, не потеряв ни одного теплого дня!.. Отец бился за июльские путевки как лев – всем хотелось ехать в санаторий именно в июле!..

В августе иногда случались первые заморозки, и от них чернела огуречная листва. Это называлось «заморозок побил». В августе ехать в отпуск считалось глупо – в любой момент погода могла испортиться, то есть жара могла кончиться.

Меркурьев тоже переживал за жару, особенно когда ходил в байдарочные походы. Сидеть днем в байдарке, а вечером в палатке под непрекращающимся дождем было скучно. Он любил жару, считал, что только жарой измеряется радость и удовольствие от лета, а осень терпеть не мог.

Со временем все изменилось.

В жару Меркурьев становился вял, медленно двигался, с трудом соображал и стал понимать, почему восточные мужчины проводят жизнь в беседках и чайханах за зеленым чаем и игрой в нарды. Он стал ждать осени – чтобы вернулись бодрость, ясная голова, желание деятельности, а не лежание на топчане в тени винограда, чтобы подмерзнуть в теплой куртке и потом греться, радуясь, что нет жары!

Такого счастья, как снег на пляже, он даже не мог себе представить.

Нужно разбудить Муру и сводить ее на море, посмотреть на снег. К обеду наверняка выйдет солнце, снег растает, и она ничего не увидит.

Василий Васильевич бежал по «променаду», заставляя себя немного ускоряться – бег должен быть атлетическим, просто так, ради удовольствия, бегают только пенсионеры и худеющие барышни!.. Он хвалил себя за то, что бегает каждое утро, и ругал за то, что все еще не может взять штурмом лестницу.

Он должен это сделать!.. У него есть цель – каждый день кросс плюс лестница!..

Сумерки не рассеивались, а как будто сгущались – с моря шли низкие сизые тучи, растрепанные по краям, и в просветах не было неба, а только другие, более высокие тучи.

Меркурьев добежал до поворота и еще немного ускорился. Ноги несли его неохотно, и он сердился на них и подгонял.

После поворота стал виден маяк, время от времени Василий Васильевич посматривал на него, уговаривая про себя, чтобы он приближался быстрее. Маяк не двигался с места.

Тогда он перестал на него смотреть и засек время, чтобы взглянуть через две минуты.

Он посмотрел через одну и остановился посреди «променада», словно наткнувшись на непреодолимое препятствие.

На вершине маяка горел огонь.

– Ерш твою двадцать, – пробормотал Меркурьев, не отрывая взгляда от маяка.

Огонь мигнул и погас.

– Да что ты будешь делать! – заорал на весь пляж Василий Васильевич, голос его заглох под обрывом.

Словно отвечая ему, огонь зажегся снова.

– Да нет там никого и быть не может! – снова закричал Василий Васильевич и погрозил маяку кулаком. – Там сто лет уже никого нет!.. И электричества тоже нет!..

Огонь погас.

Меркурьев с размаху бухнул кулаком по перилам «променада», ушиб руку, заплясал и затряс ею.

Огонь загорелся вновь.