15


Юнни Мохед с двумя приятелями проживал двумя этажами выше Анны Андерсон, но в тот вечер они были у нее. Затевалась ссора, уже не первая за последние несколько месяцев. Все это слишком походило на репетицию, и Анна спрашивала себя, состоится ли когда-нибудь премьера пьесы.

Как и всегда, они повздорили из-за секса. Ей было двадцать два, Юнни на год меньше, так что ни о каком опыте с чьей-либо стороны не было речи. Он хотел, она – нет. Юнни еще предстояло убедиться с годами, как мало значит в этом вопросе логическая аргументация. Но пока главным его оружием было слово, а стратегией – уламывание. Хорошо, можно даже не раздеваться, но что толку просто так лежать рядом в постели? Они должны получать от этого удовольствие, по крайней мере.

– Но я не хочу, понимаешь? – повторяла Анна.

– Откуда ты знаешь, хочешь или нет, если никогда не пробовала, – горячился Юнни. – Вдруг тебе понравится?

Они сидели рядом на ее кровати. Все предварительные этапы были пройдены – они уже разговаривали, обнимались в постели, даже целовались. Анне было противно жаркое дыхание Юнни и его напор, но стоило ей отстраниться и сесть, как он состроил обиженную мину.

– Я не хочу, – она чуть не плакала.

– Но ведь когда-нибудь захочешь?

– Откуда мне знать?

– Ну… когда мы поженимся, например.

«Он считает этот вопрос решенным», – подумала Анна.

– Тогда другое дело, – ответила она.

– То есть? – на этот раз не понял Юнни. – Почему другое?

Анна переехала в Римбу в январе, почти полгода назад, и почти сразу сошлась с Юнни. Словно он был частью ее новой жизни, наряду с общиной в Кнутбю, секонд-хендом и миссионерской работой, за которую Анна теперь отвечала. Она должна была завлекать жителей Римбу в Филадельфийскую общину.



Папа часто повторял, что ей идет радоваться и что Анна того заслуживает. Возможно, так говорят все папы, но папа Таге делал это так часто, что Анна поверила. Ей и в самом деле нравилось смеяться и петь, это наполняло Анну энергией. И казалось естественным и для остальных людей тоже, пока Анна не пошла в школу, где, среди прочих, были задумчивые, печальные и испуганные дети. Но Анна и там оставалась радостной, по крайней мере, до смерти матери. После, как она ни старалась держаться, быть счастливой не получалось.

Анна пыталась, ради папы. Улыбалась через силу и смеялась, когда совсем не хотелось. Она ведь этого заслуживала. Кроме того, грусть и настороженность были ей не к лицу. И поэтому Анна, хотя и утратила способность порхать по жизни как бабочка, искала себя в другом.

Тем более что иногда у нее получалось, пусть совсем ненадолго. Когда Анна не зацикливалась на себе, к ней возвращалось знакомое с детства восприятие жизни. Например, во время подготовки к конфирмации. Когда Анна думала о чем-то возвышенном и бесконечно большем, чем она сама, – к примеру, о Боге, – все ее проблемы сразу становились незначительными до смешного. Так церковь и община в Ваггерюде стали ей вторым домом. Постепенно к ней возвращалась способность радоваться жизни, и Анна снова превращалась в маленькую девочку, какой когда-то была.

Но только с Эвой Скуг она ощутила это в полной мере. И впервые это произошло в классной комнате в Анебю, а потом и в Римбу, где Эва похвалила ее предпринимательский талант.

Анна не задумывалась над тем, чем взяла ее Эва. Этот вопрос она не затрагивала ни с папой, ни с Юнни, потому что ее совершенно не интересовали их психологические выкладки. Анне хотелось и дальше жить в любви и радости. И для нее это было возможно только рядом с Эвой.

Это ведь Эва первой заметила, что Анна и Юнни подходят друг другу. И после этого Анна не должна была ее разочаровать. И все шло хорошо, пока дело не дошло до секса.

– Ты должен набраться терпения, – уверяла Юнни Анна. – Впрочем, как хочешь.

– О чем ты? – не понял Юнни. – Ты вообще меня любишь?

Анна открыла рот, чтобы ответить, но ей не хватило воздуха. Она попыталась еще и еще, а у Юнни все больше округлялись глаза. Наконец все закружилось, и Анна почувствовала, что падает.



Она очнулась в машине «Скорой помощи». Юнни был рядом, с таким несчастным лицом, что Анне стало страшно. Она повернула голову. Кислородная маска, закрывавшая нос и рот, натянулась. Прежде чем провалиться в беспамятство, Анна успела увидеть медсестру, которая сделала какой-то непонятный знак.

В следующий раз Анна очнулась в больничной палате и снова увидела Юнни, который сидел рядом с койкой. Анна попыталась улыбнуться, но совсем не была уверена, что у нее это получилось.

– Лежи, – прошептал Юнни. – Лежи…

Юнни винил во всем только себя. Он думал, что это его настойчивость спровоцировала у Анны приступ астмы. Он ведь знал, что она больна, просто до недавнего времени не представлял себе, как это может выглядеть.

Анна могла бы не разуверять его в этом. Возможно, именно так она и поступила бы, если бы любила манипулировать людьми. Но Анна была не такая, поэтому она подняла руку и погладила Юнни по щеке.

– Ты молодец, – прошептала она.





16


Синдре Форсман остался в больнице. Он поступил в отделение с температурой почти сорок градусов, и ситуация не улучшалась, несмотря на капельницу с жаропонижающим.

Кристина как смогла заполнила формуляры и ответила на вопросы врачей. Она сама видела, что мало чем помогла им. Но стоило ей упомянуть, что Синдре несколько раз за последний год побывал в Индии, как медики оживленно переглянулись и предоставили ему отдельную палату.


Опасность заражения, азиатские эпидемии – так поняла это Кристина. Кто знает, может, их опасения были не напрасны.

Палата напоминала ту, в которой сама Кристина лежала полгода назад в родильном отделении, разве что меньше. И Кристина сидела на таком же стуле для посетителей, что и когда-то Синдре. Она задремала. На рассвете, пока он еще спал, съездила домой переодеться, взять одежду для Синдре и убедиться в том, что у Ясмины все под контролем.

В Кнутбю уже знали о случившемся. Тридцать человек собрались в доме Флудквистов на молебен о выздоровлении, который было решено устраивать каждый вечер, вплоть до возвращения Синдре домой. Кристина поблагодарила всех за поддержку, которую действительно ощутила. Она спросила только, участвовала ли Эва в молебне, но на это никто не смог сказать ей ничего определенного.



Когда Кристина вернулась в больницу вечером следующего дня, у Синдре все оставалось без изменений. Его подсоединили к аппарату ЭКГ, чтобы убедиться, что с сердцем все в порядке, и дали снотворное.

Чем больше Синдре спит, заверил молодой доктор по фамилии Росель, тем лучше.

Кристина снова опустилась на стул, но успокоиться не получалось. Комната была белой, со светло-зелеными, мятного оттенка гардинами и такой же каймой на обоях, и это сочетание раздражало. Ночные кошмары, похоже, не совсем отпустили Синдре. Каждый раз, когда он начинал бредить, Кристина звала медсестер, и те уверяли ее, что это нормально. Это обычные последствия применения болеутоляющего, которое Синдре ввели внутривенно, говорили они.

Кристина не знала, что речь идет о морфине. Ведь если и раньше демонам удавалось украдкой прошмыгнуть в душу Синдре, то наркотик настежь распахнул перед ними ее двери.

Всю ночь Синдре метался по койке. Кристина старалась не вслушиваться в его бред. И на третьи сутки он не проснулся, но состояние стабилизировалось, жар пошел на спад. Врачи наконец взяли пробы для необходимых анализов, а Кристина получила возможность без помех поговорить с мужем. Это было не то в четверг, не то в пятницу, во второй половине дня. Кристина давно потеряла счет времени.

За неплотно задернутыми шторами сгущались сумерки. Над стулом для посетителей мерцал, без звука, маленький телеэкран. Две розы, красная и оранжевая, стояли каждая в своей вазе. Одну прислали коллеги-пасторы, другую Кристина принесла от детей. С цветов не сняли полиэтиленовые обертки, как будто персонал больницы был уверен, что Синдре скоро вернется домой.

Он выглядел усталым, но спокойным.

– Что с тобой случилось? – спросила Кристина.

У Синдре нашли диабет, который объяснял и жар, и то, что происходило прошлой ночью. Но медики не спешили радоваться, потому что не все симптомы укладывались в эти рамки. И Кристина чувствовала, что никто не дополнит картину лучше самого Синдре.

– Это как-то связано с Эвой, – ответил он. – Я пока не знаю, как именно.

Кристина кивнула, потому что догадывалась о том же. Потом Синдре рассказал о своих ночных кошмарах, в которых смешались образы Бьёрнеборга, Кристинехамна и Индии. Там были демоны и вообще много непонятного, но рассказывать Синдре давалось все тяжелее, пока он наконец не уснул на середине фразы.

Кристина подумала о том, что это его первый спокойный сон за последние несколько суток. Она не дыша выскользнула из комнаты и направилась в кафе по другую сторону площади. Эти дни Кристина почти не ела. Голода она не чувствовала, но нужны были силы. Поэтому она решила купить себе бутерброд.

Сразу у входа сидел знакомый на вид молодой человек. Кристина не сразу вспомнила, где его видела, и заняла стул за тем же столиком. Юноша пил кофе из бумажного стакана и читал газету.

– Добрый день, – поздоровалась Кристина, присаживаясь за стол с бутербродами. – Вы меня не узнаете? Я Кристина, жена Синдре Форсмана.

– Конечно узнал, – приветливо отозвался молодой человек и представился: – Юнни Мохед.

– Вы ведь живете в Римбу, да? – спросила Кристина, принимаясь за еду.

Начинка была водянистая, хлеб тоже, но ведь она ела не ради удовольствия.

Юнни Мохед кивнул, хмыкнув что-то неопределенное.

– Работаете здесь?

Вполне резонный вопрос. В Уппсале работало много людей из окрестных коммун, и крупная больница занимала далеко не последнее место в списке работодателей.

– Нет, нет, – замотал головой Юнни. – Моя девушка заболела. Сегодня ночью ее положили на обследование, а потом оставили.

– Ваша девушка? – переспросила Кристина.

– Анна Андерсон.

– Я слышала про Анну, – сказала Кристина.

– Она возглавляет группу в Римбу, – гордо кивнул Юнни.

– И что с ней случилось?

– Думаю, ничего опасного. Она астматик с детства, поэтому успела к этому привыкнуть. В отличие от меня.

– Хорошо, что вы приехали сюда вместе с ней, – похвалила Кристина, дожевывая бутерброд, и встала: – Передавайте привет, если меня вспомнит. Встретимся, когда она снова будет дома.



Среди ночи Кристину разбудил голос Синдре. В первый момент она подумала, что он бредит, но потом поняла, что Синдре рассказывает ей свой сон. Синдре не окликал ее, потому что ему просто не могло прийти в голову, что Кристина его не слушает. Она покосилась на часы – половина пятого утра.

– И вот я стою на берегу, – говорил Синдре. – Кругом темнота, вечер. Огромные тучи медленно волочатся по небу. Я слышу голос, крик… Или нет – что-то звенит как будто в ухе. Этот звук проходит сквозь мой мозг как тонкое лезвие. И я понимаю, что должен идти на него, что сойду с ума, если он не смолкнет. Звук идет со стороны моря, и я вхожу в воду. Она спокойна, как зеркало, но по консистенции больше напоминает масло и с каждым шагом все больше окрашивается в красный цвет. Я иду словно по щиколотку в крови и вдруг замечаю, что на мне совсем нет одежды. Я голый. Высоко над головой раздается хлопающий звук. Я поднимаю голову и вижу существо с огромными крыльями. Оно заносит над моей головой меч, но промахивается. Раздается страшный свист, потом такой же с другой стороны. Небо чернеет, в нем появляются новые крылатые существа, и начинается охота. Я ныряю в кровавую маслянистую жидкость. Легкие полны влаги и готовы взорваться, но я упорно опускаюсь на дно. Все глубже и глубже, а где-то высоко не смолкает свистящий звук. Он сводит меня с ума.

Синдре посмотрел на Кристину, словно желая удостовериться, что она его понимает. Но она не понимала ничего.

– А потом я вдруг обнаруживаю себя лежащим на скалах. Я все еще голый. Я чувствую, как по моей щеке что-то течет. Оказывается, это кровь, и она струится из глаз. Я поднимаюсь. Слышу свист, но теперь он значительно слабее. Я вижу куст шиповника, он высокий и раскидистый, и звук исходит из него. Я наклоняюсь, пытаюсь раздвинуть крепкие ветки. Там лежит ребенок. Голый мальчик, не больше месяца от роду. Он кричит, и это именно тот звук, который я слышал все это время. Я беру младенца – в руки впиваются острые шипы. И снова кровь…

– Простите, – раздался над ухом голос медсестры, – мне всего лишь нужно проверить капельницу.