По ее взгляду он понял, что Китри Валуа представления не имеет о том, кто такая Фэй Данауэй, она слишком молода – даже еще не появилась на свет, когда американская актриса стала знаменитой после выхода картины «Бонни и Клайд», Жан с первой женой трижды смотрел этот культовый фильм. Показав на свою рубашку с двумя расстегнутыми пуговицами, под которой виднелась гладкая, без единого волоска грудь, он, запинаясь, проговорил:
– Посмотрите, до чего меня довели.
Это ее рассмешило. Она села напротив него в тускло-рыжее кожаное кресло, прижав к себе сумочку.
– Расслабьтесь, никто ее не отнимет, – с улыбкой заметил он.
Она заказала коктейль Last train to Shanghai[18], а он – сухой мартини. Он рассказал ей, что Хемингуэй вместе с участниками французского Сопротивления освободил бар «Рица» от немцев и на радостях выпил пятьдесят один сухой мартини и что этот бар долгое время был открыт только для мужчин. «К счастью, времена меняются», – заключил он. Она была не из тех девушек, которые напомнили бы ему, что и поныне существует слишком много мест, куда женщинам хода нет, в частности, сфера власти; она принадлежала к категории женщин, не оспаривающих владычество мужчин, избравших, напротив, путь сотрудничества и социального восхождения не вопреки, а благодаря мужчинам. Она чем-то походила на прилежную, добросовестную ученицу, и ее чуть старомодный образ очаровывал Фареля, ведь обычно девушки ее возраста одевались одинаково – джинсы, майка, свитер, – а у нее был собственный стиль, смесь буржуазной классики и хипповых фантазий. Ему очень нравилось элегантное звучание ее старинного имени – Китри, – и пока он ее ждал, нашел кое-что о нем в интернете.
– Ваше имя – римское, оно означает «спокойная». Вы и вправду такая?
Она покраснела. Это его возбуждало: она какая угодно, только не спокойная, эта маленькая шлюшка. Еще он узнал, что имя Китри носила дочь правителя Галисии. Отец хотел насильно выдать ее замуж, но она сбежала. Затем тайно крестилась и посвятила себя служению Господу. Но прислужники отца нашли ее, и 27 мая 477 года она была обезглавлена. Жану нравились романтические истории. Час спустя, неспешно выпив два коктейля, Жан пригласил ее напоследок еще немного выпить, но уже в его рабочем жилище на улице Понтье. Она бурно восторгалась, рассматривая его фотографии с самыми влиятельными политиками планеты, а он тем временем прикидывал, не слишком ли поздно он принял виагру и найдется ли у него упаковка непросроченных презервативов.
– Вы встречались с Горбачевым? И с Манделой? И с Обамой?
– Да, милая, – ответил он, нежно гладя ее волосы. – Но поверь, мне куда больше хотелось бы оказаться с тобой.
Остановившись перед огромным книжным шкафом, набитым политическими трудами, мемуарами, томами «Библиотеки Плеяды», она спросила, читал ли он все эти книги. Да, все, ответил он и с этими словами, сняв с полки «Мемуары» Сен-Симона, вручил ей. Она поцеловала его в щеку, что-то пролепетала про слишком щедрый подарок, она была такая живая, трогательная, сексуальная и к тому же хотела произвести хорошее впечатление – слушала его, изображала любознательность и искренний интерес; она подобострастно задавала вопросы, как будто по итогам вечера он должен был поставить ей оценку, – однако, судя по его воспоминаниям, тогда ничего не произошло. Поцеловав ее, он спросил, не хочет ли она заняться любовью с «утомленным великим офицером», вместо ответа она нервно рассмеялась, он раздел ее и лег сверху, раздвинул ей ноги, стал ласкать гладко выбритую вульву, однако эрекции у него не наблюдалось. Она была очаровательной, чуткой, долго целовала и гладила его, даже взяла в рот его пенис, но все безрезультатно, в тот вечер они только утомили друг друга и в конце концов сдались. Среди ночи он прижался к ней, она проснулась, он взял ее руку, положил на свой член и попросил: «Не оставляй меня вот так, ни с чем, попробуй еще разок», – и она стала ласкать его, не требуя своей доли удовольствия, как часто поступают молоденькие женщины: они даже не стараются установить равное соотношение сил, зная, что с первого раза ничего не решают, что их сила – только в молодости, и даже не пытаются перехватить инициативу; они сделают это потом, благодаря своей сексуальной энергии и уверенности в себе – всему тому, чего сам он с возрастом неминуемо лишится. Потом, когда она его захомутает, для него будет уже поздно: она приручит его, как домашнее животное.
Когда он проснулся, она гладила Клода, который вытянулся на своем лежаке, положив морду на лапы, и, кажется, решил умереть; Жан смотрел на нее и чувствовал себя паршиво, она была слишком молода, а у него осталось слишком мало сил, меньше, чем требовалось для служебного романа, к тому же у него давно прошла тяга к запретному; он все познал, все попробовал: мужчин, женщин, групповой секс в клубах, в номерах отелей и домах влиятельных друзей, притом что ни Клер, ни Франсуаза, довольно консервативные и даже несколько стыдливые, так об этом и не узнали. Некоторые уверяли, будто он «двустволка», но они ошибались, он был гетеросексуален: посреди его карьеры у него и вправду случилось небольшое приключение с мужчиной, но он пошел на это только из профессионального любопытства. А к семидесяти годам наконец-то стал моногамным, с усмешкой думал он. Сейчас он больше всего хотел только одного – чтобы Китри ушла, и как можно скорее. Девушка явно была не лишена проницательности: она улыбнулась и сказала, что у нее «много работы». Встала, выпрямилась, растянув гибкие молодые мышцы, и он залюбовался ее крепким телом, гладкой, матовой, безупречной кожей, густыми и блестящими каштановыми волосами, волной падавшими на спину, а когда она повернулась к нему, увидел ее круглые груди с торчащими кверху сосками, ее юный лобок, и у него произошла эрекция, он почувствовал прилив энергии, бросился на нее, прижался сзади, грубо сдернул с нее трусики и вошел в нее на краю кровати; резко вытащив член, изверг семя ей на спину с таким громким хрипом, что она проговорила: «Я думала, ты умер». «Не путай меня с Феликсом Фором[19], детка», – отозвался Фарель, грубо оттолкнув ее от себя; он разом помрачнел, его внезапно охватило неодолимое желание остаться в одиночестве. Он заявил, что ему пора готовиться к утреннему интервью, она механически, без единого упрека, натянула одежду и, прижимая к себе книжку, ушла так же незаметно, как и пришла, – похоже, девушка оказалась с понятием.
Когда Жан увидел смятые простыни и Клода, который растянулся на полу, положив голову на лапы, глядя в пустоту бесконечно грустными глазами и не притрагиваясь к миске с мясом, поставленной перед ним еще накануне, он вспомнил Франсуазу, как она постоянно повторяла, с подчеркнутой нежностью гладя собаку: «Клод – сын, которого ты мне подарил»; он раскаивался в том, что произошло, ему ее не хватало, она была ему нужна, его мучили страшные угрызения совести, оттого что он затеял интрижку, в то время как она чудом не убила себя. Он позвонил своему тренеру и отменил занятие, поскольку совсем выдохся; после эфира на радио он поедет к Франсуазе и убедит ее вернуться. Теперь он был совершенно уверен, что у него нет больше сил на женщин, на непомерные требования, которые предъявляет любовь; впервые в жизни он мечтал о стабильности и ясности. Фарель не утратил самоуверенности и не сомневался, что она уступит: на что ей еще рассчитывать в ее-то возрасте? Долгие годы он боялся ее потерять: а вдруг ее украдет у него кто-то из собратьев-журналистов, или бойкий репортер, или харизматичный политик, или один из беспринципных говорунов, целыми днями роящихся у нее в редакции; он вращался в среде, где женщину оценивают по тому, насколько влиятелен мужчина, с которым она появляется в обществе, в этом замкнутом мире, где ими легко обмениваются, – эндогамия[20], в сущности, тот же принцип «все для своих». А теперь? Теперь ему больше нечего было бояться, возраст начисто лишил ее эротической привлекательности.
В ванной он прослушал автоответчик: Баллар поздравил его с тем, что ток-шоу с участием министра внутренних дел посмотрели пять миллионов телезрителей – невероятная аудитория. Баллар приносил свои извинения и брал назад слова, необдуманно сказанные накануне: «Устный экзамен» будет выходить и впредь. Фарель зашел в твиттер, выложил свое фото в компании министра внутренних дел, слегка отредактировав изображение, и написал:
Вчера @ustnyexamen. Лучший результат: 5 млн зрителей с долей 22,9 % #горжусь #спасибокоманде.
Он наспех оделся, выскочил из рабочей квартиры и по улице Понтье дошел до улицы Колизея. Его то и дело останавливали прохожие, хотели получить автограф или сфотографировать его, и он с готовностью соглашался. Он использовал малейшую возможность, чтобы заглянуть в твиттер; Баллар сделал ретвит его недавнего сообщения с фото и прокомментировал: «Браво, Жан Фарель!» Этим твитом поделились уже сто двадцать раз. Когда он переходил Елисейские Поля, неизвестно откуда вылетел мотоцикл с двумя мужчинами в шлемах и сбил его; он отлетел на тротуар и упал рядом с газетным киоском. На несколько секунд потерял сознание, потом чуть приподнял голову: те двое исчезли. Какой-то прохожий бросился к нему, чтобы помочь подняться, но он резко от него отмахнулся: «Все хорошо, спасибо, не нужно». Посмотрел направо, потом налево, желая удостовериться, что ни один фотограф не запечатлел эту сцену. Тут же позвонил Лео, потом поспешил на радиостанцию. У него были слегка порваны брюки и распухла вся левая рука. Это нападение было заранее спланировано, но кем? Когда он пришел на радио, его помощница помогла ему переодеться, а гримерша замазала красные полосы на руках – теперь даже радиоинтервью записывались на видео, а человек, отвечающий за продвижение в соцсетях, фотографировал Фареля и его гостя и выкладывал снимок на страничках радиостанции; сотрудникам были даны соответствующие распоряжения: необходима постоянная коммуникация. В тот день к нему на программу пришла молодая женщина-политик лет сорока, левая активистка, депутат, автор трех романов, благосклонно принятых критикой. Он задал ей несколько острых вопросов, поставив в затруднительное положение, и в заключение спросил, в какой среде, по ее мнению, нравы более кровожадные – в политике или в литературе.
– Жестокость мира определяется действиями тех, кто им управляет. Возьмите, к примеру, сегодняшнее утро: соглашаясь на интервью, я должна была испытать некоторые опасения и прислушаться к совету Беккета. Знаете, что он написал в романе «Моллой»? Что по утрам нужно скрываться. «По утрам просыпаются бодрые и веселые люди, которые требуют соблюдать законы, восхищаться прекрасным и почитать справедливое. Да, с восьми-девяти часов и до полудня – самое опасное время»[21].
Ассистент за стеклянной перегородкой стал подавать Жану знаки, что пора закругляться.
– Ну что ж! Вы провели это утро успешно! – провозгласил Жан, обратив взор в камеру, затем анонсировал выпуск новостей, сдержанно поблагодарил свою гостью и вышел из студии.
– Вот сучка! – вскричал он, ворвавшись в аппаратную. – По виду сама невинность, а на самом деле – настоящий питбуль. Нет ничего хуже, чем брать интервью у женщин-политиков, они заранее встают в оборонительную стойку и показывают клыки при первой же попытке их задеть.
Никто из его команды не стал развивать тему: все знали свое место и понимали, что лучше заткнуться. Фарель удалился, на прощание с притворной теплотой облобызав каждого сотрудника: следовало укреплять связи. Перед зданием, где размещалась радиостанция, его уже ждал Лео в своей машине: Жан попросил его приехать. Устроившись на сиденье, Жан рассказал, как его сбили.
– Ты видел их лица? – спросил Лео.
– Нет, они были в шлемах.
– Тебе нужно нанять охранника, ты всегда на виду.
– И речи быть не может.
Лео молчал, сосредоточившись на дороге. Из радиоприемника послышался голос Шарля Азнавура: он пел Il faut savoir, «Нужно уметь». Жан немного опустил стекло, и ледяной ветер принялся хлестать его по лицу. Голос Азнавура его убаюкивал.
– Отвези меня, пожалуйста, в больницу Биша. И побыстрее.
Лео прибавил скорость, Жан рассматривал пролетающий мимо пейзаж.
Нужно еще уметь улыбаться,
Когда лучшее уже прошло
И остается лишь худшее
В этой бессмысленной жизни.
Нужно уметь любой ценой
Сохранять свое достоинство
И, как бы ни было трудно,
Уходить не оборачиваясь.
– Раздобудь мне пистолет. «Беретту» или что-нибудь в этом роде, – внезапно произнес Жан.
Лео выключил радио:
– Что?
– Включи радио и сделай то, что я сказал.
Лео помедлил несколько мгновений, не нарушая тишины, потом снова включил приемник.
Не пытаться вызвать к себе жалость,
Уходить, не хлопая дверью,
Нужно уметь скрывать свою боль
Под будничным выражением лица
И удерживать крики ненависти,
Ведь это последние слова любви.
Нужно уметь сохранять холодность,
Заставить молчать умирающее сердце,
Нужно уметь сохранить лицо…
Машина остановилась у больницы Биша.
– Может, мне приехать через час и забрать тебя? Не хочется оставлять тебя одного.
– Нет, сам разберусь.
Жан вышел из машины, зашагал по длинным коридорам; его неотступно преследовало воспоминание о юном теле Китри. Он неожиданно остановился в каком-то углу, неподалеку от пожилого мужчины, сидевшего в кресле-каталке. Их взгляды встретились, мужчина узнал его и попросил автограф. Жан кивнул и схватил лежавшую на низком столике газету. Это был специальный номер, посвященный раку кишечника, со следующим подзаголовком: «Операционная: сочувствие и этика». Жан стал торопливо искать ручку, он терпеть не мог больничные коридоры и торопился покончить с делом, но мужчине во что бы то ни стало хотелось его задержать:
– Все просто, меня зовут Жан, как и вас, и мы с вами одного года, почти близнецы.
Жан возмущенно выпрямился: он-то еще молодой, подвижный, ему дают на пятнадцать лет меньше его возраста, у него нет ничего общего с этим стариком. Он протянул ему автограф, отвернулся и написал смс Китри:
Кажется, я уже почти влюблен.
Перечитал, засомневался. «Мужчины становятся сентиментальными, только когда им не терпится потрахаться», – однажды с упреком сказала ему Франсуаза. Жан подумал, что не так уж она неправа. Он поднял голову: мужчина по-прежнему смотрел на него, положив ладони на колеса, готовый подъехать к нему. Жан еще раз взглянул на экран и нажал на «Отправить».
2
Александр Фарель проснулся в просторной и пустынной родительской квартире, весь в поту. Отец дома не ночевал, наверное, остался в своем жилище, которое оборудовал в офисе. Александр чувствовал себя ужасно, голову сверлила жестокая мигрень, всю ночь ему снились кошмары: накануне он слишком много пил и курил траву. Выйдя из квартиры матери и ее нового спутника, он в сопровождении Милы Визман отправился на вечеринку, организованную одним студентом в лофте в 18-м округе. Приехал довольно поздно. Там собрались его друзья. Они пили, курили, танцевали, обсуждали будущее. Молодые инженеры, чиновники, служащие торговых банков, создатели стартапов – казалось, их судьбы предопределены: еще немного, и их возьмут на работу гиганты Кремниевой долины – Google, Apple, Facebook, или торговые банки и консалтинговые компании – McKinsey, Goldman Sachs, – или, что еще лучше, какой-нибудь хедж-фонд – из тех инвестиционных фондов, которые предпочитают спекулятивные стратегии. Выпускники высших инженерных школ, они познакомились в переполненных классах лучших парижских лицеев или на подготовительных курсах, государственных или частных, и завязали дружеские отношения, которые спустя какое-то время превратились в профессиональные связи: искренняя привязанность выгоде не помеха. Они провели часть вечера, выпивая и куря траву, потом кто-то заявил, что им нужен «экшн». Кто первым предложил эту игру? Реми Видаль. Чуть старше Александра, темноволосый, небольшого роста, мускулистый, он сразу после поступления в инженерную школу создал сайт, где девушкам выставлялись оценки – самые красивые получали высший балл – и рассказывалось о том, кто с кем спит. Принцип сегодняшней игры, которая напоминала испытание для новичка, был прост: каждому полагалось соблазнить одну из присутствовавших на вечеринке девушек и не позднее двух часов ночи предъявить гостям какой-нибудь предмет из ее белья. В случае неудачи проигравший платил выкуп: вывешивал в фейсбуке или инстаграме свое фото в одних трусах и в течение получаса не имел права его удалить. Что им было нужно, так это свежий импульс. Адреналин. Движуха. Экшн. Мужское самоутверждение. Страх. Стимул.
В Штатах Александр посещал братства – студенческие клубы, существовавшие в атмосфере секретности. Два-три раза он бывал в переоборудованных подвалах, куда едва достигшие совершеннолетия студенты заманивали несовершеннолетних девочек, отыскивая самых хорошеньких, угощали их выпивкой, надеясь, что те согласятся с ними переспать, ведь они для этого сюда и пришли. На вечеринке для Реми выбрали девушку, учившуюся в правильной коммерческой школе, рыженькую, невысокую, с лукавым выражением лица. В прошлом году ей присвоили звание золотой охотницы, что в переводе на нормальный язык означало, что у нее в постели перебывала половина кампуса. Александру досталась Мила; он не решился сказать, что она дочь нового спутника его матери, никто и не заметил, что она пришла с ним. В этом заповеднике умников, чья цена определялась по весомости их резюме, Мила котировалась низко. Она казалась слишком робкой, держалась в сторонке, устроившись на диване со стаканом воды в руке, – неопознанный летающий объект, которой повсюду не на своем месте и не может это скрыть. Александр поговорил с ней – она оказалась девушкой довольно милой и прагматичной, правда, умом не блистала, зато любила кино и сериалы. Они выпили шампанского, на чем настоял Александр, потому что она поначалу отказывалась от некошерного спиртного, и ей сразу же стало нехорошо, она захотела «на воздух», он составил ей компанию – у него в ушах все еще звучал голос ее отца: «Позаботься о ней». Поблизости от входа в метро «Анвер» он купил травы и кокаина, и поскольку она отказывалась курить в парке (ей было холодно, страшно, и он обозвал ее трусихой), он предложил пойти в одно укромное местечко, пристройку к соседнему дому, которое посоветовал им дилер. Они быстренько туда отправились; прибыв на место, покурили, он ее поцеловал и попросил сделать ему минет, потом он нюхал кокаин, затем они по-быстрому перепихнулись, ничего особенного, он забрал ее трусики и на выходе сообщил, что это такой обряд посвящения для новеньких, она расплакалась, и ему вдруг стало страшно, при виде слез он всегда терялся, а тут даже немного запаниковал. Он оставил ее посреди улицы и отправился обратно на вечеринку с ее трусиками в кармане. Вернувшись в квартиру к приятелям, он много пил, немножко потанцевал, вместе с друзьями завалился на диван, они завели спор, который пошел как-то неудачно: Александр заявил, что королевский путь – это должность разработчика в Google, но Реми рассердился и сказал, что в Airbnb платят сто восемьдесят тысяч долларов в год, и ему совсем не хочется «с утра до ночи пахать на Google», где ему соизволили предложить «каких-то сто тридцать тысяч». Кстати, в Uber ему хотели дать всего сто десять, и он еле удержался, чтобы не плюнуть им в лицо. Он не из тех, кто «подает». В заключение Реми сообщил, что проблема неактуальна, поскольку он идет работать в хедж-фонд в Нью-Йорке, получать будет сто пятьдесят тысяч плюс столько же бонусов. «Что и требовалось доказать!» – подытожил Александр, ощущая, как внутреннее напряжение нарастает и становится невыносимым; среди ночи он вызвал такси и вернулся домой. Александр чувствовал себя на краю бездны, он почти не помнил, что и как у них было с Милой, возможно, из-за наркотиков и алкоголя он был слишком напористым и грубым, не таким, как в нормальном состоянии, но и только, успокаивал он себя – однако тщетно. Почему она не выходит у него из головы? Почему он все время вспоминает ее в слезах? Неужели он зашел слишком далеко? Не нужно было тащить ее в этот закуток, повторял он про себя, стараясь забыть о том, что там произошло: этого не должно было случиться. Состояние было отвратительное, он проглотил транквилизатор и мигом расслабился.
Он поднялся, принял душ, намыливая каждый сантиметр тела гипоаллергенным, без парабенов, органическим гелем для чувствительной кожи. Спустя десять минут включил компьютер: он перенес на более ранний срок свой отъезд в Сан-Франциско, ему больше нечего было делать во Франции, родители им не интересовались, Ясмина его избегала, и его охватило непреодолимое желание вернуться к себе домой как можно скорее. Он забронировал билет на следующий день, оплатил банковской картой. Отправил родителям смс и сообщил об отъезде: придется сократить пребывание в Париже, его вызывают «на важное собеседование в Google». Никто из них двоих не ответил. Со временем и с опытом он научился сдерживать приступы тоски, которые накрывали его, когда они своим вечным отсутствием обрекали его на одиночество. Он зашел в свой инстаграм. Просмотрел фотографии тех, на кого был подписан. Судя по всему, жизнь у них была такая увлекательная! Они бывали в лучших ресторанах, заводили самых крутых друзей, с ними рядом были самые красивые девушки, в которых они были безумно влюблены. Это его угнетало. Он надел спортивные брюки и, голый по пояс, отправился в тренажерный зал, оборудованный отцом в глубине квартиры. Встал к одному из многочисленных снарядов и сделал десяток селфи. Выбрал один снимок, долго редактировал его, накладывая фильтры один за другим, пока не выбрал «эффектный» – прекрасный вариант для того, чтобы скрыть тоску. Поправил яркость, нажал «Выбрать» и отправил фото, снабдив его следующими хештегами: #дисциплина #nevergiveup #мотивация #бодрость #happylife #lovemylife #Stanfordstudent #followme. Экран немедленно запестрел красными сердечками. Он получил порцию комментариев: «Вау!», «Потрясающе!», «Красавчик!». У него тут же появились новые подписчики, в основном девушки в костюмах для йоги и фитнеса, а также в купальниках. Он просмотрел их странички и подписался только на тех, чьи профили ему понравились: это были девушки модельной внешности, преимущественно не старше двадцати пяти лет – таких, которые позировали полуголыми, в инстаграме были сотни, и можно было подумать, что они круглый год ходят в одних стрингах. Он сторонился тех, кто ведет блоги о моде или живет за счет рекламы известных марок, показывая их товары, – слишком вульгарно. Он просмотрел список друзей двух моделей, американок, чьим основным занятием была съемка собственных задниц, накачанных при помощи сотен ежедневных приседаний, с последующей публикацией фотографий в сети; эти девушки позировали, приоткрыв рот и никогда не улыбаясь, и это его возбуждало. Он добавил комментарий: Love that[22]. Потом проверил, есть ли аккаунт у Милы: да, он у нее имелся, на нем было всего несколько фотографий – пейзажи Бруклина, Иерусалима, Парижа и какие-то блюда с едой, а в подписчиках числилось не более двух десятков человек. О таких обычно говорят бедная девочка. На него внезапно навалилось чувство вины, и он на нее подписался.
– Посмотрите, до чего меня довели.
Это ее рассмешило. Она села напротив него в тускло-рыжее кожаное кресло, прижав к себе сумочку.
– Расслабьтесь, никто ее не отнимет, – с улыбкой заметил он.
Она заказала коктейль Last train to Shanghai[18], а он – сухой мартини. Он рассказал ей, что Хемингуэй вместе с участниками французского Сопротивления освободил бар «Рица» от немцев и на радостях выпил пятьдесят один сухой мартини и что этот бар долгое время был открыт только для мужчин. «К счастью, времена меняются», – заключил он. Она была не из тех девушек, которые напомнили бы ему, что и поныне существует слишком много мест, куда женщинам хода нет, в частности, сфера власти; она принадлежала к категории женщин, не оспаривающих владычество мужчин, избравших, напротив, путь сотрудничества и социального восхождения не вопреки, а благодаря мужчинам. Она чем-то походила на прилежную, добросовестную ученицу, и ее чуть старомодный образ очаровывал Фареля, ведь обычно девушки ее возраста одевались одинаково – джинсы, майка, свитер, – а у нее был собственный стиль, смесь буржуазной классики и хипповых фантазий. Ему очень нравилось элегантное звучание ее старинного имени – Китри, – и пока он ее ждал, нашел кое-что о нем в интернете.
– Ваше имя – римское, оно означает «спокойная». Вы и вправду такая?
Она покраснела. Это его возбуждало: она какая угодно, только не спокойная, эта маленькая шлюшка. Еще он узнал, что имя Китри носила дочь правителя Галисии. Отец хотел насильно выдать ее замуж, но она сбежала. Затем тайно крестилась и посвятила себя служению Господу. Но прислужники отца нашли ее, и 27 мая 477 года она была обезглавлена. Жану нравились романтические истории. Час спустя, неспешно выпив два коктейля, Жан пригласил ее напоследок еще немного выпить, но уже в его рабочем жилище на улице Понтье. Она бурно восторгалась, рассматривая его фотографии с самыми влиятельными политиками планеты, а он тем временем прикидывал, не слишком ли поздно он принял виагру и найдется ли у него упаковка непросроченных презервативов.
– Вы встречались с Горбачевым? И с Манделой? И с Обамой?
– Да, милая, – ответил он, нежно гладя ее волосы. – Но поверь, мне куда больше хотелось бы оказаться с тобой.
Остановившись перед огромным книжным шкафом, набитым политическими трудами, мемуарами, томами «Библиотеки Плеяды», она спросила, читал ли он все эти книги. Да, все, ответил он и с этими словами, сняв с полки «Мемуары» Сен-Симона, вручил ей. Она поцеловала его в щеку, что-то пролепетала про слишком щедрый подарок, она была такая живая, трогательная, сексуальная и к тому же хотела произвести хорошее впечатление – слушала его, изображала любознательность и искренний интерес; она подобострастно задавала вопросы, как будто по итогам вечера он должен был поставить ей оценку, – однако, судя по его воспоминаниям, тогда ничего не произошло. Поцеловав ее, он спросил, не хочет ли она заняться любовью с «утомленным великим офицером», вместо ответа она нервно рассмеялась, он раздел ее и лег сверху, раздвинул ей ноги, стал ласкать гладко выбритую вульву, однако эрекции у него не наблюдалось. Она была очаровательной, чуткой, долго целовала и гладила его, даже взяла в рот его пенис, но все безрезультатно, в тот вечер они только утомили друг друга и в конце концов сдались. Среди ночи он прижался к ней, она проснулась, он взял ее руку, положил на свой член и попросил: «Не оставляй меня вот так, ни с чем, попробуй еще разок», – и она стала ласкать его, не требуя своей доли удовольствия, как часто поступают молоденькие женщины: они даже не стараются установить равное соотношение сил, зная, что с первого раза ничего не решают, что их сила – только в молодости, и даже не пытаются перехватить инициативу; они сделают это потом, благодаря своей сексуальной энергии и уверенности в себе – всему тому, чего сам он с возрастом неминуемо лишится. Потом, когда она его захомутает, для него будет уже поздно: она приручит его, как домашнее животное.
Когда он проснулся, она гладила Клода, который вытянулся на своем лежаке, положив морду на лапы, и, кажется, решил умереть; Жан смотрел на нее и чувствовал себя паршиво, она была слишком молода, а у него осталось слишком мало сил, меньше, чем требовалось для служебного романа, к тому же у него давно прошла тяга к запретному; он все познал, все попробовал: мужчин, женщин, групповой секс в клубах, в номерах отелей и домах влиятельных друзей, притом что ни Клер, ни Франсуаза, довольно консервативные и даже несколько стыдливые, так об этом и не узнали. Некоторые уверяли, будто он «двустволка», но они ошибались, он был гетеросексуален: посреди его карьеры у него и вправду случилось небольшое приключение с мужчиной, но он пошел на это только из профессионального любопытства. А к семидесяти годам наконец-то стал моногамным, с усмешкой думал он. Сейчас он больше всего хотел только одного – чтобы Китри ушла, и как можно скорее. Девушка явно была не лишена проницательности: она улыбнулась и сказала, что у нее «много работы». Встала, выпрямилась, растянув гибкие молодые мышцы, и он залюбовался ее крепким телом, гладкой, матовой, безупречной кожей, густыми и блестящими каштановыми волосами, волной падавшими на спину, а когда она повернулась к нему, увидел ее круглые груди с торчащими кверху сосками, ее юный лобок, и у него произошла эрекция, он почувствовал прилив энергии, бросился на нее, прижался сзади, грубо сдернул с нее трусики и вошел в нее на краю кровати; резко вытащив член, изверг семя ей на спину с таким громким хрипом, что она проговорила: «Я думала, ты умер». «Не путай меня с Феликсом Фором[19], детка», – отозвался Фарель, грубо оттолкнув ее от себя; он разом помрачнел, его внезапно охватило неодолимое желание остаться в одиночестве. Он заявил, что ему пора готовиться к утреннему интервью, она механически, без единого упрека, натянула одежду и, прижимая к себе книжку, ушла так же незаметно, как и пришла, – похоже, девушка оказалась с понятием.
Когда Жан увидел смятые простыни и Клода, который растянулся на полу, положив голову на лапы, глядя в пустоту бесконечно грустными глазами и не притрагиваясь к миске с мясом, поставленной перед ним еще накануне, он вспомнил Франсуазу, как она постоянно повторяла, с подчеркнутой нежностью гладя собаку: «Клод – сын, которого ты мне подарил»; он раскаивался в том, что произошло, ему ее не хватало, она была ему нужна, его мучили страшные угрызения совести, оттого что он затеял интрижку, в то время как она чудом не убила себя. Он позвонил своему тренеру и отменил занятие, поскольку совсем выдохся; после эфира на радио он поедет к Франсуазе и убедит ее вернуться. Теперь он был совершенно уверен, что у него нет больше сил на женщин, на непомерные требования, которые предъявляет любовь; впервые в жизни он мечтал о стабильности и ясности. Фарель не утратил самоуверенности и не сомневался, что она уступит: на что ей еще рассчитывать в ее-то возрасте? Долгие годы он боялся ее потерять: а вдруг ее украдет у него кто-то из собратьев-журналистов, или бойкий репортер, или харизматичный политик, или один из беспринципных говорунов, целыми днями роящихся у нее в редакции; он вращался в среде, где женщину оценивают по тому, насколько влиятелен мужчина, с которым она появляется в обществе, в этом замкнутом мире, где ими легко обмениваются, – эндогамия[20], в сущности, тот же принцип «все для своих». А теперь? Теперь ему больше нечего было бояться, возраст начисто лишил ее эротической привлекательности.
В ванной он прослушал автоответчик: Баллар поздравил его с тем, что ток-шоу с участием министра внутренних дел посмотрели пять миллионов телезрителей – невероятная аудитория. Баллар приносил свои извинения и брал назад слова, необдуманно сказанные накануне: «Устный экзамен» будет выходить и впредь. Фарель зашел в твиттер, выложил свое фото в компании министра внутренних дел, слегка отредактировав изображение, и написал:
Вчера @ustnyexamen. Лучший результат: 5 млн зрителей с долей 22,9 % #горжусь #спасибокоманде.
Он наспех оделся, выскочил из рабочей квартиры и по улице Понтье дошел до улицы Колизея. Его то и дело останавливали прохожие, хотели получить автограф или сфотографировать его, и он с готовностью соглашался. Он использовал малейшую возможность, чтобы заглянуть в твиттер; Баллар сделал ретвит его недавнего сообщения с фото и прокомментировал: «Браво, Жан Фарель!» Этим твитом поделились уже сто двадцать раз. Когда он переходил Елисейские Поля, неизвестно откуда вылетел мотоцикл с двумя мужчинами в шлемах и сбил его; он отлетел на тротуар и упал рядом с газетным киоском. На несколько секунд потерял сознание, потом чуть приподнял голову: те двое исчезли. Какой-то прохожий бросился к нему, чтобы помочь подняться, но он резко от него отмахнулся: «Все хорошо, спасибо, не нужно». Посмотрел направо, потом налево, желая удостовериться, что ни один фотограф не запечатлел эту сцену. Тут же позвонил Лео, потом поспешил на радиостанцию. У него были слегка порваны брюки и распухла вся левая рука. Это нападение было заранее спланировано, но кем? Когда он пришел на радио, его помощница помогла ему переодеться, а гримерша замазала красные полосы на руках – теперь даже радиоинтервью записывались на видео, а человек, отвечающий за продвижение в соцсетях, фотографировал Фареля и его гостя и выкладывал снимок на страничках радиостанции; сотрудникам были даны соответствующие распоряжения: необходима постоянная коммуникация. В тот день к нему на программу пришла молодая женщина-политик лет сорока, левая активистка, депутат, автор трех романов, благосклонно принятых критикой. Он задал ей несколько острых вопросов, поставив в затруднительное положение, и в заключение спросил, в какой среде, по ее мнению, нравы более кровожадные – в политике или в литературе.
– Жестокость мира определяется действиями тех, кто им управляет. Возьмите, к примеру, сегодняшнее утро: соглашаясь на интервью, я должна была испытать некоторые опасения и прислушаться к совету Беккета. Знаете, что он написал в романе «Моллой»? Что по утрам нужно скрываться. «По утрам просыпаются бодрые и веселые люди, которые требуют соблюдать законы, восхищаться прекрасным и почитать справедливое. Да, с восьми-девяти часов и до полудня – самое опасное время»[21].
Ассистент за стеклянной перегородкой стал подавать Жану знаки, что пора закругляться.
– Ну что ж! Вы провели это утро успешно! – провозгласил Жан, обратив взор в камеру, затем анонсировал выпуск новостей, сдержанно поблагодарил свою гостью и вышел из студии.
– Вот сучка! – вскричал он, ворвавшись в аппаратную. – По виду сама невинность, а на самом деле – настоящий питбуль. Нет ничего хуже, чем брать интервью у женщин-политиков, они заранее встают в оборонительную стойку и показывают клыки при первой же попытке их задеть.
Никто из его команды не стал развивать тему: все знали свое место и понимали, что лучше заткнуться. Фарель удалился, на прощание с притворной теплотой облобызав каждого сотрудника: следовало укреплять связи. Перед зданием, где размещалась радиостанция, его уже ждал Лео в своей машине: Жан попросил его приехать. Устроившись на сиденье, Жан рассказал, как его сбили.
– Ты видел их лица? – спросил Лео.
– Нет, они были в шлемах.
– Тебе нужно нанять охранника, ты всегда на виду.
– И речи быть не может.
Лео молчал, сосредоточившись на дороге. Из радиоприемника послышался голос Шарля Азнавура: он пел Il faut savoir, «Нужно уметь». Жан немного опустил стекло, и ледяной ветер принялся хлестать его по лицу. Голос Азнавура его убаюкивал.
– Отвези меня, пожалуйста, в больницу Биша. И побыстрее.
Лео прибавил скорость, Жан рассматривал пролетающий мимо пейзаж.
Нужно еще уметь улыбаться,
Когда лучшее уже прошло
И остается лишь худшее
В этой бессмысленной жизни.
Нужно уметь любой ценой
Сохранять свое достоинство
И, как бы ни было трудно,
Уходить не оборачиваясь.
– Раздобудь мне пистолет. «Беретту» или что-нибудь в этом роде, – внезапно произнес Жан.
Лео выключил радио:
– Что?
– Включи радио и сделай то, что я сказал.
Лео помедлил несколько мгновений, не нарушая тишины, потом снова включил приемник.
Не пытаться вызвать к себе жалость,
Уходить, не хлопая дверью,
Нужно уметь скрывать свою боль
Под будничным выражением лица
И удерживать крики ненависти,
Ведь это последние слова любви.
Нужно уметь сохранять холодность,
Заставить молчать умирающее сердце,
Нужно уметь сохранить лицо…
Машина остановилась у больницы Биша.
– Может, мне приехать через час и забрать тебя? Не хочется оставлять тебя одного.
– Нет, сам разберусь.
Жан вышел из машины, зашагал по длинным коридорам; его неотступно преследовало воспоминание о юном теле Китри. Он неожиданно остановился в каком-то углу, неподалеку от пожилого мужчины, сидевшего в кресле-каталке. Их взгляды встретились, мужчина узнал его и попросил автограф. Жан кивнул и схватил лежавшую на низком столике газету. Это был специальный номер, посвященный раку кишечника, со следующим подзаголовком: «Операционная: сочувствие и этика». Жан стал торопливо искать ручку, он терпеть не мог больничные коридоры и торопился покончить с делом, но мужчине во что бы то ни стало хотелось его задержать:
– Все просто, меня зовут Жан, как и вас, и мы с вами одного года, почти близнецы.
Жан возмущенно выпрямился: он-то еще молодой, подвижный, ему дают на пятнадцать лет меньше его возраста, у него нет ничего общего с этим стариком. Он протянул ему автограф, отвернулся и написал смс Китри:
Кажется, я уже почти влюблен.
Перечитал, засомневался. «Мужчины становятся сентиментальными, только когда им не терпится потрахаться», – однажды с упреком сказала ему Франсуаза. Жан подумал, что не так уж она неправа. Он поднял голову: мужчина по-прежнему смотрел на него, положив ладони на колеса, готовый подъехать к нему. Жан еще раз взглянул на экран и нажал на «Отправить».
2
Александр Фарель проснулся в просторной и пустынной родительской квартире, весь в поту. Отец дома не ночевал, наверное, остался в своем жилище, которое оборудовал в офисе. Александр чувствовал себя ужасно, голову сверлила жестокая мигрень, всю ночь ему снились кошмары: накануне он слишком много пил и курил траву. Выйдя из квартиры матери и ее нового спутника, он в сопровождении Милы Визман отправился на вечеринку, организованную одним студентом в лофте в 18-м округе. Приехал довольно поздно. Там собрались его друзья. Они пили, курили, танцевали, обсуждали будущее. Молодые инженеры, чиновники, служащие торговых банков, создатели стартапов – казалось, их судьбы предопределены: еще немного, и их возьмут на работу гиганты Кремниевой долины – Google, Apple, Facebook, или торговые банки и консалтинговые компании – McKinsey, Goldman Sachs, – или, что еще лучше, какой-нибудь хедж-фонд – из тех инвестиционных фондов, которые предпочитают спекулятивные стратегии. Выпускники высших инженерных школ, они познакомились в переполненных классах лучших парижских лицеев или на подготовительных курсах, государственных или частных, и завязали дружеские отношения, которые спустя какое-то время превратились в профессиональные связи: искренняя привязанность выгоде не помеха. Они провели часть вечера, выпивая и куря траву, потом кто-то заявил, что им нужен «экшн». Кто первым предложил эту игру? Реми Видаль. Чуть старше Александра, темноволосый, небольшого роста, мускулистый, он сразу после поступления в инженерную школу создал сайт, где девушкам выставлялись оценки – самые красивые получали высший балл – и рассказывалось о том, кто с кем спит. Принцип сегодняшней игры, которая напоминала испытание для новичка, был прост: каждому полагалось соблазнить одну из присутствовавших на вечеринке девушек и не позднее двух часов ночи предъявить гостям какой-нибудь предмет из ее белья. В случае неудачи проигравший платил выкуп: вывешивал в фейсбуке или инстаграме свое фото в одних трусах и в течение получаса не имел права его удалить. Что им было нужно, так это свежий импульс. Адреналин. Движуха. Экшн. Мужское самоутверждение. Страх. Стимул.
В Штатах Александр посещал братства – студенческие клубы, существовавшие в атмосфере секретности. Два-три раза он бывал в переоборудованных подвалах, куда едва достигшие совершеннолетия студенты заманивали несовершеннолетних девочек, отыскивая самых хорошеньких, угощали их выпивкой, надеясь, что те согласятся с ними переспать, ведь они для этого сюда и пришли. На вечеринке для Реми выбрали девушку, учившуюся в правильной коммерческой школе, рыженькую, невысокую, с лукавым выражением лица. В прошлом году ей присвоили звание золотой охотницы, что в переводе на нормальный язык означало, что у нее в постели перебывала половина кампуса. Александру досталась Мила; он не решился сказать, что она дочь нового спутника его матери, никто и не заметил, что она пришла с ним. В этом заповеднике умников, чья цена определялась по весомости их резюме, Мила котировалась низко. Она казалась слишком робкой, держалась в сторонке, устроившись на диване со стаканом воды в руке, – неопознанный летающий объект, которой повсюду не на своем месте и не может это скрыть. Александр поговорил с ней – она оказалась девушкой довольно милой и прагматичной, правда, умом не блистала, зато любила кино и сериалы. Они выпили шампанского, на чем настоял Александр, потому что она поначалу отказывалась от некошерного спиртного, и ей сразу же стало нехорошо, она захотела «на воздух», он составил ей компанию – у него в ушах все еще звучал голос ее отца: «Позаботься о ней». Поблизости от входа в метро «Анвер» он купил травы и кокаина, и поскольку она отказывалась курить в парке (ей было холодно, страшно, и он обозвал ее трусихой), он предложил пойти в одно укромное местечко, пристройку к соседнему дому, которое посоветовал им дилер. Они быстренько туда отправились; прибыв на место, покурили, он ее поцеловал и попросил сделать ему минет, потом он нюхал кокаин, затем они по-быстрому перепихнулись, ничего особенного, он забрал ее трусики и на выходе сообщил, что это такой обряд посвящения для новеньких, она расплакалась, и ему вдруг стало страшно, при виде слез он всегда терялся, а тут даже немного запаниковал. Он оставил ее посреди улицы и отправился обратно на вечеринку с ее трусиками в кармане. Вернувшись в квартиру к приятелям, он много пил, немножко потанцевал, вместе с друзьями завалился на диван, они завели спор, который пошел как-то неудачно: Александр заявил, что королевский путь – это должность разработчика в Google, но Реми рассердился и сказал, что в Airbnb платят сто восемьдесят тысяч долларов в год, и ему совсем не хочется «с утра до ночи пахать на Google», где ему соизволили предложить «каких-то сто тридцать тысяч». Кстати, в Uber ему хотели дать всего сто десять, и он еле удержался, чтобы не плюнуть им в лицо. Он не из тех, кто «подает». В заключение Реми сообщил, что проблема неактуальна, поскольку он идет работать в хедж-фонд в Нью-Йорке, получать будет сто пятьдесят тысяч плюс столько же бонусов. «Что и требовалось доказать!» – подытожил Александр, ощущая, как внутреннее напряжение нарастает и становится невыносимым; среди ночи он вызвал такси и вернулся домой. Александр чувствовал себя на краю бездны, он почти не помнил, что и как у них было с Милой, возможно, из-за наркотиков и алкоголя он был слишком напористым и грубым, не таким, как в нормальном состоянии, но и только, успокаивал он себя – однако тщетно. Почему она не выходит у него из головы? Почему он все время вспоминает ее в слезах? Неужели он зашел слишком далеко? Не нужно было тащить ее в этот закуток, повторял он про себя, стараясь забыть о том, что там произошло: этого не должно было случиться. Состояние было отвратительное, он проглотил транквилизатор и мигом расслабился.
Он поднялся, принял душ, намыливая каждый сантиметр тела гипоаллергенным, без парабенов, органическим гелем для чувствительной кожи. Спустя десять минут включил компьютер: он перенес на более ранний срок свой отъезд в Сан-Франциско, ему больше нечего было делать во Франции, родители им не интересовались, Ясмина его избегала, и его охватило непреодолимое желание вернуться к себе домой как можно скорее. Он забронировал билет на следующий день, оплатил банковской картой. Отправил родителям смс и сообщил об отъезде: придется сократить пребывание в Париже, его вызывают «на важное собеседование в Google». Никто из них двоих не ответил. Со временем и с опытом он научился сдерживать приступы тоски, которые накрывали его, когда они своим вечным отсутствием обрекали его на одиночество. Он зашел в свой инстаграм. Просмотрел фотографии тех, на кого был подписан. Судя по всему, жизнь у них была такая увлекательная! Они бывали в лучших ресторанах, заводили самых крутых друзей, с ними рядом были самые красивые девушки, в которых они были безумно влюблены. Это его угнетало. Он надел спортивные брюки и, голый по пояс, отправился в тренажерный зал, оборудованный отцом в глубине квартиры. Встал к одному из многочисленных снарядов и сделал десяток селфи. Выбрал один снимок, долго редактировал его, накладывая фильтры один за другим, пока не выбрал «эффектный» – прекрасный вариант для того, чтобы скрыть тоску. Поправил яркость, нажал «Выбрать» и отправил фото, снабдив его следующими хештегами: #дисциплина #nevergiveup #мотивация #бодрость #happylife #lovemylife #Stanfordstudent #followme. Экран немедленно запестрел красными сердечками. Он получил порцию комментариев: «Вау!», «Потрясающе!», «Красавчик!». У него тут же появились новые подписчики, в основном девушки в костюмах для йоги и фитнеса, а также в купальниках. Он просмотрел их странички и подписался только на тех, чьи профили ему понравились: это были девушки модельной внешности, преимущественно не старше двадцати пяти лет – таких, которые позировали полуголыми, в инстаграме были сотни, и можно было подумать, что они круглый год ходят в одних стрингах. Он сторонился тех, кто ведет блоги о моде или живет за счет рекламы известных марок, показывая их товары, – слишком вульгарно. Он просмотрел список друзей двух моделей, американок, чьим основным занятием была съемка собственных задниц, накачанных при помощи сотен ежедневных приседаний, с последующей публикацией фотографий в сети; эти девушки позировали, приоткрыв рот и никогда не улыбаясь, и это его возбуждало. Он добавил комментарий: Love that[22]. Потом проверил, есть ли аккаунт у Милы: да, он у нее имелся, на нем было всего несколько фотографий – пейзажи Бруклина, Иерусалима, Парижа и какие-то блюда с едой, а в подписчиках числилось не более двух десятков человек. О таких обычно говорят бедная девочка. На него внезапно навалилось чувство вины, и он на нее подписался.