– Кроме того, Дед нас всех знает! Знает и за тебя, что ты простой и безобидный подавальщик. Не опасный ты, понимаешь? Смотришься чистым таким, честным пареньком!

Выведав обстановку, мне полагалось вернуться к бригаде и доложить. Деловые же должны были без проблем взять Старого в стволы и нехило наварить барахла на его хозяйстве, когда таковое сыщется.

Хороший план.

Достаточно наглый, чтобы быть успешным.

И простой – без изысков.

Приёмчику этому с мелким дятлом впереди кодлы больших дяденек уже лет сто или больше. Но ведь до сих пор прокатывает, а значит, испытан временем. Кое-что меня смущало. Помимо того прескверного обстоятельства, что за дятла полагалось летать мне.

– Это… э-э-э… а если он, ну, Дед, не скажет, где его делянка? Вряд ли она вот так запросто торчит у всех на виду, как наши Склады. Или тогда непонятно, с чего её не подмяли давным-давно, – уточнил я.

– Соображает! – похвалил Колян, а Резаный поспешил менял утешить.

– Расколется, Толя! Это будь спок! У нас… не то что расколется – запоёт, как грампластинка! Кроме того, ты ж у нас разведка. Что выведаешь, что мы узнаем – справимся. А как справимся, Толя… Эх! Мы, как положено, отстёгиваем в общак девять десятых. Одну десятую нам. Нам, понимаешь? И тебе тоже – поровну, кроме двойной доли Рыбака, конечно. Он же бригадир! Представь теперь, сколько это: десятая часть от склада стратегического резерва? Короче, согласен?

– Согласен, – ухнул я, будто головой в омут.

Всё от жадности.

Что такое склад стратегического резерва, я не знал и представить не мог. Но звучало очень убедительно. Присутствует какое-то волшебство в слове «стратегический». При его звуках сразу мнится нечто необъятное, неподвластное разуму и воображению. В результате чего у некоторых юнцов и разум, и воображение застывают в полном параличе. Заодно с совестью, к которой бывает невредно прислушаться.

– Чудно! – Резаный протянул мне ладонь, широкую, как малая сапёрная лопатка. – Держи краба.

Мы поручкались. Поручкались и с Колей.

– А если не выгорит? – спросил я запоздало.

– А! Фигня! – отмахнулся Резаный. – Выгорит – это я тебе говорю. У Рыбака на такие дела чуйка заточена! Проверено.

– Ну а вдруг? – настаивал я.

– Есть такая возможность, – признал деловой. – Небольшая. Но есть. Зато прогуляемся! Смотри веселей, Толя! Что за настроение перед налётом?! Или боишься сыграть в ящик?

– Чего уж бояться, – пробурчал я. – Все там будем.

– Именно! Так хоть при деле откинешься, а не от поноса! Да и, признаться, затёк я весь, сидючи. Заржавел. Душа разбоя требует! – после таких слов Резаный сделался серьёзен.

Через его каменную физиономию, когда на ней погасла улыбка, явственно проступила смерть.

– Тогда вали, Толя. Надо внимательно проследить за Дедом, чтобы не прохлопать, когда он соберётся до дому. Ферзь говорит, что Старый раньше завтра не уйдёт, да и от КаПэ маякнут, если что, – договорились. Но лучше бы знать заранее, сам понимаешь.

Я понимал.

Собраться в поход – это время.

Тем более когда точно не знаешь, когда вернёшься.

Да ещё в Пустоши зимой. Пустошь вообще не подарок, а зимой её требовательность к уважению возрастает неизмеримо. Если не верите – рекомендую выйти из Победограда на славную лыжную прогулку. Только тапочки не забудьте белого колера – могут пригодиться.





* * *


Лавка Фрунзика Карапетяна располагалась в одном из ближних к площади складских бараков.

Само здание давно пустовало от своего изначального содержимого.

Что-то уплотнили по другим лабазам, что-то прожили или пустили на обмен. Теперь весь немаленький корпус занимало нечто вроде гостиницы или, по выражению начитанного Кухмистера, странноприимного дома. В лабазе организовали два этажа с низенькими потолками, рассекли их клетушками, где можно было весьма недурственно «кинуть кости».

«Недурственно», конечно, вещь относительная.

Кому жемчуг мелок, кому суп жидок и всё такое.

Но охотнику или торговцу с дороги – самое оно, я так считаю. Почти не дует, почти нет клопов, и, скорее всего, никто тебя не сожрёт. Скорее всего, потому как бывали нехорошие случаи. Прецеденты – так пишут умные люди в умных книгах. Или инциденты?

Словом, пару лет тому, пока ваш юный рассказчик проживал в селе Разъезжем и не знал горя, мутант сумел пробраться за стену. Мутанты бывают всякие: здоровые и тупые или шустрые и хитрые. Одиночки или стаи.

Тот был шустрый и здоровый одиночка. Матёрый.


В этих краях такая разновидность встречается редко. В народе их зовут шипами – одни из самых гнусных тварей в Пустоши, богатой на мерзости. Говорят, что шипы происходят от обычных ящериц. Только эти новые ящерки подросли до полутора метров, научились ходить на задних лапах, а не только ползать, плеваться ядом и обзавелись отчаянной остроты шипами, откуда и прозвище.

Заполз ночью шип за стену. Пробрался в гостиницу и успел вырезать человек десять, пока его, наконец, не пристрелили.

Поэтому на территории круглосуточно ходят патрули – иначе можно не проснуться. Или проснуться, но крайне неприятным способом.

Однако это к слову.

Пока же речь о лавке Фрунзика Карапетяна.

Вход смотрит прямо на зады трактира. Над дверью вывеска, которой так любит поскрипеть зимний ветер. На куске жести выведено: «Ликарство, спирт и всякая ширево, захади дарагой!»

Писал, ясно дело, Фрунзик своеручно. Отчего вышла столь занятная орфография. Даже я со своим домашним образованием знаю, что лекарство следует писать через «е», а «ширево» отнюдь не «всякая», а всякое. Гражданин Карапетян пишет и читает с трудом, но зато отменно считает и чует выгоду. Про таких говорят, что этот снег зимой продаст. И точно – продаст.

Как следует из текста, в лавке продаются медикаменты, алкоголь и «ширево» – так Фрунзик расширительно называет наркотики. Он ведал на Складах маленькой, но вполне успешной винтоварней, где пара его подручных производила метамфетамин, парничком с гидропонной коноплёй (если кто не знает, в наших широтах «правильная» анаша не произрастает), а также аккумулировал у себя весь оборот таблеток, ампул и порошков, способных расширить сознание, пустив заодно под откос человеческую жизнь.

Так как жизнь на Пустоши могла пойти под откос безо всяких там дополнительных веществ (очень даже запросто), ассортимент Фрунзика пользовался неизменным успехом как среди складских, так и среди наших беспокойных соседей. За карапетяновой коноплёй, например, приезжали, бывало, аж из Балагого. Или даже из-под Ленинграда, во что лично я верю слабо, но слухи показательные.

С клиентами Фрунзик бывал неизменно ласков, предлагая оптовым или просто симпатичным ему покупателям «адин сигарета» в подарок.

Среди складских лавку величали запросто: аптекой.

В тот вечер (надо ли говорить, что, покуда я договорился с деловыми, уже свечерело?) вокруг аптеки текла обычная её неспешная жизнь. Два окна по сторонам дверей щедро лили жёлтый свет. Только что вышел доктор – наш «лепила». Запасся, видать, положенной за съём помещения данью в виде каких-то редких тюбиков и микстур, не водившихся на Складе.

В закрывающуюся дверь успел шмыгнуть кот. Полосатый утёк из-под носу у злющего рыжего кобеля, квартировавшего в конуре за кабаком. Кобель остался ни с чем и, обоссав для порядка стену, побрёл домой.

Вслед ему явился Михеич походкой боцмана, только что сошедшего на берег. Никогда не видел боцманов, но так обычно говорил Кухмистер про изрядно принявших на грудь. Насчёт передвижений тех, кто отдохнул сверх всякой меры, он говорил: «Гадючий зигзаг», в чём Михеич не раз отметился.

Боец не попал в дверь, зато прислонился к стене, пошарил по своей середине и зажурчал, видимо, позавидовав рыжему кобелю.

Михеича заприметил хозяин лавки, поприветствовав того грозным рыком:

– Эй, вали отсюда, здесь аптека, а не сортир, да!

После Михеича пришла незнакомая, но непрерывно кашлявшая девка, а может, и баба – в темноте да под слоёной одёжкой не разобрал.

Меня зато вполне уверенно пробирал холод.

Я устроился с полным почтением к конспирации с видом на аптеку – на задах трактира, где делал вид, что привожу в порядок поленницу. Дело в том, что, по сведениям Резаного, Дед должен был непременно зайти к Карапетяну. Мне было весьма желательно послушать, о чём они будут говорить. Зная характер Фрунзика, можно было не сомневаться – гостя без беседы тот не выпустит.

Так как действительная работа на дровах предполагала изрядный шум, а значит, никакого удобства в подслушивании, я тщательно изображал занятость. А оттого – мёрз. С колуном в руках не больно замёрзнешь! Без колуна – легко.

Словом, когда в свете окон появилась знакомая пружинистая фигура в ужасно модной куртке, я воспрял духом.

Воспрял и незаметно кинулся через двор к лабазу.

Ну… я хотел, чтобы незаметно, да вроде так и получилось. Хоть снег и скрипел под ногами самым предательским образом, кто ж услышит через кирпичную стену? Да и кому какое дело до людей прохожих!

– …как договаривались. Рифампицин и тетрациклин, – услышал я приглушённый голос Деда. – Вот, держи. Расплатишься, как обычно, рублями?

– Вэ-э-э, дорогой! – пропел Фрунзик. – Что ты сразу про дела, как неродной! Проходи, гостем будешь! Сейчас мы с тобой коньяк пить станем! Будешь со мной коньяк пить? У меня коньяк есть хороший. Это же сколько мы с тобой не виделись, аксакал ты мой ненаглядный?

– Два месяца.

– Чего так долго не заходил, а? Думал, забыл старого товарища!

– Я прошлый раз предупреждал: скоро не жди.

– Зато дождался! Э-э-э! Коньяку выпьем! Трубку выкурим! Станешь трубку со мной курить? У меня табак есть хороший!

– Я перед выходом в Пустошь никогда не пью и не курю, будто ты не в курсе. – Голос Деда посуровел. – Ты мне зубы не заговаривай, Карапетян. Рублями платишь? Мне барахло на обмен без надобности.

– Какой ты скучный, – обиделся Фрунзик. – Вот, держи деньгу, крохобор.

– Зато ты весёлый, за двоих.

– Я и за троих весёлый, я за все Склады весёлый! – тут и Карапетян заговорил серьёзнее, бросив паясничать «под кавказца». – Э, слушай… эфедрина не принёс?

Дед кашлянул, и даже сквозь стену было слышно, что кашлянул со значением.

– Карапетян, эфедрин только для доктора. Будто я не знаю, для чего тебе! Я в эти твои дела не лезу, но не одобряю и помогать не стану.

– Слушай, прекурсор нужен! Эфа или псевдо… винтоварня встанет без прекурсора!