Засыпая, я думал про «обратную смерть». Не поверил – кто в такое поверит? Но мысль отчего-то зацепилась.
* * *
Утром Кухмистер лично заявился в мою каморку, что на чердаке кабака.
Хорошее, кстати, место. Прямо возле печной трубы, а значит, вполне себе тёплое, хоть и тесно и не очень чисто. Обустроил я там всё как у людей. Полочки для шмотья. Симпатичные фото из журналов «Советский балет» и «Мир кино». Была там одна картинка с девчонкой повышенной привлекательности. Чистый ангел. Даже не подумаешь, что её можно, скажем, поцеловать или с ней гулять по лесу. Я уж про это самое не говорю… про сеновал.
Так вот, приходит Кухмистер, будит меня и говорит:
– Эй, Малой! Подъём, дармоед! Сейчас умой личность, похавай и надень что посвежее. Пойдешь в Терем Ферзю подавать. Тёрка с деловыми намечается, так что давай живее. Задачу понял?
– Понял, понял, – забормотал я, протирая глаза. – Что посвежее надеть-то?
– Во даёт! – Кухмистер зло усмехнулся. – Я сейчас нагнусь и рожу тебе, что посвежее! Сам думай! Да пошевеливайся, ё-моё!
Крепкий подзатыльник свалил меня с топчана, что вполне способствовало скоростному пробуждению. Степан заскрипел рассохшимися ступеньками, спускаясь вниз, безостановочно ворча. Утром Кухмистер всегда был зол и сумрачен. Особенно когда приходилось подниматься раньше собственных сотрудников.
Перехватив что бог послал, я умылся и побрёл на кухню. Там меня взяла в оборот Кухмистерова баба – тощая злая женщина лет сорока.
– Тётя Валя, мне нынче к Ферзю в Терем.
– А… явился? Сколько тебя ждать, свинёнок?!
– Да я это… ел, умывался и всё такое.
– Только и можешь, что жрать! Зачем тебя Семён взял? Ленивый, грязный какой-то, тьфу!
– Тёть Валь, вы бы мне сказали, что в Терем нести. Я бы уже и понёс, наверное.
– Наверное… Значит, поди в зал, кликни Таньку. Или постой, я сама, а то тебя за смертью посылать… – после чего Валентина взревела так, что уши свернулись в трубочку: – Танюха!!! Танюха, сюда иди! Быстро!!!
Я уважительно глянул на худое тёть Валино обличье, подивившись, где в ней прячется такой голосина. И в ухе поковырял, чтоб не так звенело.
– Ну ты… чушок, как есть! Ты давай, в заднице поковыряйся, ага, а потом этими же руками за еду! – И я схлопотал дополнительного леща. – Гляди, значит. Сейчас с Танькой берёте вон тот короб и дуете в Терем. Я уж всё собрала, пока ты дрых. Накроете стол, и живо, живо, пока горячее. Станете подносить, чтобы тихо и быстро, понял? Не то Ферзь шкуру спустит – это вам не Семён! Увидишь, что надо чего ещё – бегом в кабак, я ещё соберу. Иди уже, горе луковое!
Я и пошёл. Точнее – мы с Танькой.
Эта самая Танька – дебелая белобрысая девка с замечательно кривыми ногами, бесцветными бровями и бородавкой на щеке. У неё имелось два несомненных достоинства для кабацких нужд. Во-первых, она была редкостно расторопна и на все руки – от готовить до убирать. Во-вторых, происходила она из той несчастливой породы, на которую не позарятся даже крепко изголодавшиеся мужики. Что бывает весьма кстати, учитывая контингент и алкогольные возлияния, что так способствуют разнообразным подвигам.
Таня всем своим видом отвращала от подвигов на половой ниве. Это весьма полезно, так как лишние ссоры в кабаке ни к чему. Красивая же или просто приемлемая девка – один из кратчайших путей к драке.
Короче говоря, для общения в компании беглых отморозков Татьяна подходила как нельзя лучше.
Идти до Терема было всего ничего – с полста метров.
Утро выдалось морозное, с хрустким бодрящим снегом, сверкавшим в лучах восходящего солнца. Складскую площадь успел уже истоптать тропинками проснувшийся люд, который спешил по своим делам. Спешили и мы среди запахов топившихся печей и звуков нарождающегося нового дня.
Я волок короб со снедью, а Танька – два жбана: с пивом и квасом, которые придётся не раз обновлять. Ну ещё бы – на такую-то толпу! Зная атаманов характер, утреннее совещание могло закончиться или очень быстро, или, что скорее, очень небыстро, с плавным перетеканием в обед, а то и в ужин.
На крыльце Терема нас тормознули караульные – для порядку. Один из них, Михеич, не преминул хлопнуть Таньку по заду, а мне показать кулак, не балуй, мол.
– Долгонько вы! – сказал он. – Ферзь велел накрывать в нижней горнице, так что тормозить не советую. Проходи.
Кушать собрали споро, в четыре руки. Грубо, но крепко сколоченный буфет скрывал всё, что положено по такой надобности: тарелки, ложки и даже внушительный самовар с бронзовым пузом. Пока я метал на стол, Танюха растопила его на всякий случай. До чая дойдёт не вдруг, если вообще дойдёт, но пан атаман дюже любил запах самоварного дымка – за уют.
Уюту в его понимании служили и громадные часы-ходики с маятником и кукушкой. Ничем, кроме домашнего тик-так, их наличие в горнице не оправдывалось, так как врали они всегда минимум на четверть часа, причём в непредсказуемую сторону: то опаздывали, то спешили.
Наконец появился и хозяин.
А нам что, у нас уже всё готово!
Десять приборов на столе вокруг судков с кашами, квашеной капустой, мясом и немудрящими, но обильными закусками.
Ферзь был хорош. Среднего роста, широкоплечий, с усами вразлёт и залихватским каштановым вихром, в ладной шерстяной паре и скрипучих хромовых сапогах. Чёрные глаза глядели востро и здорово смахивали на два кинжала, в смысле заточки взгляда и совершенно татарского разреза.
– Гостей к столу, – сказал он, совершив широкий хлебосольный жест рукой, словно зачерпнув половину горницы в ладонь. – Угоститесь… чем богаты.
Вслед ему вошли двое ближников: бригадир Наган (тот самый жилистый малый, что так складно выводил вчера «Батальонного разведчика») и бригадир Слепой. Слепой был видным стрелком, который из своей снайперской трёхлинейки на спор валил скачущую белку с пятисот шагов. Слепым же его звали для смеха, но с несомненным уважением.
Наган заработал погремуху понятно отчего. От револьвера системы Нагана. Очень он его уважал и всюду таскал с собой. Хоть это и кажется глупостью – как же, полно куда более современных пушек, но вот прикипел человек душой. Фрунзик Карапетян не раз говорил (а ему можно верить), что если у Нагана револьвер в кобуре, это значит, что он уже почти выстрелил и попал. Не зря, значит, погремуха. Значит, взаимная у них была симпатия с тем стареньким стволом.
Потом в горнице появились деловые, а замыкал шествие Ферзёв телохранитель – некто Кузя, обладатель чёрной бороды и устрашающих костистых кулаков. Все расселись, кроме Кузи, занявшего место позади атамана, да так и оставшегося стоять столбом.
– Ну, с Богом. – Ферзь троекратно перекрестился. – Покушаем, а дела обождут.
– Сытно кормишь, старшой! – ответил Рыбак за всех и хищно повёл носом. – Это ж как у тебя обедать заведено с таким завтраком?
– Одних обжорство убивает, а других – наоборот. – Ферзь довольно улыбнулся в усы. – Меня – наоборот.
– Ага, и меня! – подхватил тот, кого звали Резаным.
После все вдоволь начавкались. Мы с моей помогальницей едва поспевали обновлять тарелки и кружки.
– Так как, Ферзь, поговорим? – сказал наконец Рыбак, сыто отдуваясь.
– Поговорим, – кивнул тот. – Что имеете предложить?
– Скажу за своих орлов: мы, Ферзь, люди отчаянные, нужно нам много, но и дать можем немало.
– Чего дать-то? – Ферзь вопросительно вскинул бровь.
– Смотри сам: можно нарезать нам территорию, будем даньку собирать, караваны на дорогах стричь, всё как положено, не пожалеешь. Можно и не так, можно иначе. Принимай нас в войско, будем у тебя навроде разведки или спецназа, понимай как хочешь. Надо кого наморщить – наморщим. Долг тряхнуть – тряхнём. Страху нагнать – нагоним.
– Да, красиво изложил, Рыбак. – Атаман покусал губу. – С одной стороны, я о вас наслышан. О подвигах ваших. С лыткаринского этапа уйти в отрыв – не каждый сумеет. То есть уважаю. Парни вы умелые и крови не боитесь.
Заводной Коля радостно заржал, говоря нечто вроде того, что они её не боятся, а любят и вёдрами пить готовы.
– Одна затыка, – охладил веселье Ферзь. – Вы победоградских сколько порезали? Пятерых? Шестерых?
– Восьмерых, – уточнил один деловой, имени которого я не знал.
– Вот! – атаман поднял палец. – Я эту публику выучил вот так. Они ж за вами теперь на край света пойдут, найдут и выведут в расход.
– Ага! – подхватил Слепой. – И нас могут заодно… того. За пособничество.
Коля отпустил комментарий в том смысле, мол, выводилка не выросла против него, Коли Лютого, а Рыбак с раздражением попросил заткнуться.
– Я к чему веду, – сказал Ферзь, – мы здесь живём в полном согласии: с местными, с победоградскими – со всеми. Ну… почти. Лишнего не берём, догола не раздеваем. Нам здесь махновщина вообще не нужна.
– Обижаешь, хозяин! – поджал губы Рыбак. – Какая махновщина! Ты здесь – папа, как скажешь, так и будет. Мы на твоей земле шороху не наводили. Пошумели – да, но возле Лыткарино. До Складов нас точно не проследили, потому что мы сидим здесь, перед тобой. Сам понимаешь, выследили бы – покрошили бы без разговоров, на месте, тут же. А что до победоградских, так если ты знаешь способ уйти в отрыв без крови – поделись, я с удовольствием послушаю.
– Да, Ферзь, хлопцы всё сделали по понятиям. Когда вопрос: или меня к стеночке, или положить пару краснопёрых и свалить, я всегда выберу вариант положить, – вставил слово Наган, оглаживая рукоять любимого своего револьвера. – Слово, конечно, за тобой, но, как до меня, то гости наши – правильные. Больше рук – больше работы. Таких толковых ребят не вдруг отыщешь, а они – вот они, сами пришли.
– Не знаю. Не зна-а-аю… – Ферзь побарабанил пальцами по столу. – К делу вас приставить – заманчиво. Вот только к какому? Сейчас зима, мёртвый сезон. В деле бы вас проверить, а в каком? Мысли есть?
– Есть, – встрял Резаный. – Вот ты говоришь, что в согласии вы почти со всеми. Это «почти» как понимать? Есть напряги? Так, может, мы решим – заодно и нас поглядишь.
– Напряги у нас с Гарнизоном. С Кировчаниным, мать его. Мутный народ. Вроде как нормальная ватага. А вроде как с красными дружбу водят. Но и дружба та странная, вроде как и не дружба вовсе. Так вот, с ними – напряги. Да только вы их не порешаете, такие дела всемером не делают – порвут в момент. Бойцов у Кировчанина меньше нашего, а всё ж полная рота наберётся. Кроме того, у нас пока мир, до весны уж точно.
Все помолчали, лишь Ферзь жестом истребовал добавки кваса. Квас, кстати, как и пиво, подходил к концу, так что я вытолкал Танюху наполнить жбаны.
– Послушай, Ферзь, а что ты скажешь за этого вашего… Деда. Того самого, что аккурат перед нами вышел из Терема? – спросил наконец Рыбак, а я немедленно навострил уши.
– Деда? Старого, что ли? Ничего не скажу, ещё один чудак из Пустоши. Полезный чудак, хабар из аномалий таскает только в путь. И патрона у него можно достать, если что, и гранат. Или медикамента какого редкого. Где берёт – я не знаю, и никто не знает. Где живёт – тоже. Я вообще с ним не знаюсь – это Петрухи Нетопыря покойного знакомец, не мой. А что тебе до Деда? На гоп-стоп взять собрался? Снаряжается он по-модному – это факт. Да только оно себе дороже. Мужик серьёзный, с ним выгоднее торговать.
– Гоп-стоп? Я?! – Рыбак рассмеялся и даже постучал ладонью по столу, показывая, как ему весело. – Я – налётчик, Ферзь, а не шпана! Я за другое! Вот ты погляди: как он одет? Как вооружён? Лекарства достаёт такие, что и названий никто не слышал – мне тут порассказали. Вот это всё откуда?
– Без понятия, – признался Ферзь и оглядел своих ближников, которых Фрунзик Карапетян величал нукерами.
Нукеры (что бы это ни значило) покачали головами, а Наган сказал:
– Чёрт знает. Дед – это… а, чёрт! – Дед был всегда, сколько себя помню.
Слепой неуверенно пожал плечами и предположил:
– Так в Победограде выменивает, наверняка так.
Рыбак вновь хлопнул ладонью, но на этот раз не о стол, а по бедру, и не от весёлости, а от явного разочарования таким непониманием ситуации.
– Мозгуйте, уважаемые! Какой Победоград! АПС у него новенький! АПС на вооружении ни у ментов, ни у армейских не состоит! Автомат Коробова у него самой первой модели, таких теперь не выпускают, – а выглядит будто только что с завода. А медикамент? Вот что мне ваш лепила вчера показал…
Рыбак полез в карман, порылся и извлёк на свет картонную коробочку.