– Да говори толком!
Дед медленно поднялся из-за стола, где погибал холодной смертью нетронутый чай, и кивнул, приглашая Варю за собой. Подошёл к двери. Снова кивнул, увидев, что внучка не торопится.
* * *
– Это кто?! Нет, даже не так: это, блин, кто?!!
– Не выражайся. Это… бандит, малолетка. Я вытащил его из «планетариума», чтобы не поджарило, как остальных.
В той самой комнате «на всякий случай», где обыкновенно селилась Варя, на топчане, укрытый одеялами, лежал паренёк. Пах именно он. Именно его унюхала чуткая, как гончая, Варя, едва переступив порог Дедова жилища.
Насчёт малолетки Дед явно перегнул – лет ему было не меньше чем Варе. Зато она выглядела по сравнению с ним обложкой журнала «Здоровье». Паренёк был без сознания, смертельно бледный, в поту.
– Ударило током в область голени. Ударило сильно, как выжил, не знаю. Сердце молодое. Да ведь не поможет. Кончается парень. Я ему оказал первую помощь, да только всё равно не жилец.
– Деда… как же это… если он умирает, так его надо в больницу! – Варя осеклась на полуслове.
Её женское сразу задумалось о заботе-лечении-спасении. Так сильно и сразу, что разум не сразу услышал ту Варвару, которая училась на военной кафедре и недавно бросила балет. Но услышал.
– Так, стоп! Стоп! – она подняла руку. – Каких таких «остальных»? И почему ты говоришь «бандит»?
– Потому что такой и есть. Я возвращался со Складов, ты знаешь. Есть такая ватага неподалёку. Этот – новенький. Работал подавальщиком в трактире. Он и бригада каких-то залётных шли за мной от самого Склада. Выслеживали. Этот был у них кем-то вроде проводника. Довели меня почти до места. Выслали разведку. Два бойца и этот парень. Я запутал следы и вывел прямиком в аномалию. Одного застрелил, второй убит молнией, третий… вот он. Пожалел, – коротко и ёмко ответил Дед под конец рубленой своей речи, показав ладонью на умирающего.
– Остальные отстали. Было ещё шесть человек. Но… в общем… видишь: сейчас не до каникул. Надо ехать домой, – закончил он.
Варвара прищурилась, уперла руки в бока и покачалась с носка на пятку.
– Сейчас! С разбегу! – сказала она, словно приняв некое окончательное решение.
Впрочем, почему «словно»?
Вполне буквально: окончательное.
Варвара Ильичёва, только что бывшая «надолбом», перешла в режим «летящего снаряда».
Следующие дни были наполнены самой бурной деятельностью.
Варя готовила, убирала, стирала и вилась вокруг больного. Ставила компрессы на лоб, хотя много ли от них было проку? Вполне квалифицированно поставила капельницу с физиораствором. Смачивала губы водой. Сидела возле топчана, слушала дыхание, готовая начать реанимацию.
И помогло!
Энергия ли её передалась умирающему или умирающий был не вполне умирающий и справился сам? Трудно сказать. Но факт остаётся фактом.
Паренёк перестал размышлять в неведомых далях, стоит ли ему пожить ещё или хватит. Он сделал однозначный выбор в пользу жизни и незамедлительно обгадил всю кровать.
А потом пришёл в себя. Не сразу, а через время, но вернулся из тех мест, откуда дано вернуться не всем.
– Таня? – спросил он у Варвары, едва открыл глаза. – А где Таня?
– Ой! – Варя подпрыгнула от неожиданности.
– Ты не Таня? Не Таня. Где я?
– Деда! Деда! Он очнулся!!!
Короткий и нескладный диалог пришёл к завершению, не успев толком начаться.
Варя, как раз убиравшая выстиранную простыню в короб, что стоял в углу комнаты, прижала руки к груди, а потом выскочила пробкой в дверь.
Вернулась с Дедом.
– Выжил, – сказал тот и опять вздохнул, который десяток раз за эти суматошные дни.
Дед привык быть единовластным хозяином в своих владениях. Изредка, два-три раза в год их расцвечивало искристое присутствие внучки. Он немо любил эти визиты, хоть никогда не признавался в этом, даже в часы внутреннего диалога, которые составляли большую часть его жизни. Одинокой, встроенной в природу, но не в мир людей.
Людей он не шибко жаловал.
Шумные, суетливые, бестолковые. С ними надо было говорить и ладить. А также притворяться, сменяя маски: менялы, охотника, гостя, хозяина и так далее. Не было в том реестре только одного лица: его подлинного. Положение утомительное. И, в общем, исключительно вынужденное, когда привык обходиться единственным собеседником, товарищем и компаньоном – самим собой.
Дед без проблем находил общий язык с соседями, хотя… какие это соседи, когда до ближайшего поселения сутки опасного пути?
Но ему это не нравилось.
Ему хватало редких посиделок с Фрунзиком Карапетяном или иными, подобными ему. Гражданин Карапетян, например, отличался той благостной особенностью, что с ним не надо было говорить – он сам говорил, непрерывно и много. Это экономило слова и полностью удовлетворяло естественную потребность в обществе на добрый месяц.
Кроме того, пару раз в год Дед нахаживал в Победоград. Там он встречался с Варей на нейтральной территории и вообще – попадал в цивилизацию, которая тоже не радовала. Слишком этой людный контекст!
Ему нравилось быть одному.
Он вполне сросся с окружением.
Привык к тишине.
Привык стеречься мутантов. Даже хищники привыкли к нему, воспринимая, наверное, за часть природы. Такую же опасную тварь, как они сами. Которая, однако, живёт и даёт жить другим, если не нарываться.
И вот налаженному бытию пришёл конец.
Конец назывался Толей Пороховщиковым, он же Малой, он же Вакса.
Куда его девать, Дед представлял с трудом. Не выгонять же зимой за дверь? Только не после того, как сам своими руками спас ему жизнь. Хотел бы убить, стоило лишний раз потянуть за спуск божественного коробова. Или просто развернуться и уйти, оставив его на съедение падальщикам.
«Планетариум» крепко приложил мальца. Он с гарантией дошёл бы на холоде в течение нескольких часов, а то и быстрее. Но не дошёл благодаря Дедовой внезапной мягкости.
Теперь приходилось познавать на практике рыцарственную максиму Антуана де Сент-Экзюпери. Ту самую, насчёт тех, кого мы приручили.
Дед обдумал положение и в сотый раз испустил долгий протяжный вздох. Выходило, что одиночеству кранты. Внучка – куда ни шло. Родная кровь опять-таки. Но первый раз за годы и годы в обиталище Деда появился некто третий, о котором надо было заботиться и что-то по его поводу решать.
* * *
С Толей Варя намучилась.
Сперва из-за медицинских потуг, увенчавшихся, к счастью, полным успехом.
После из-за самого Толи.
Порой она думала, что надо было его придушить. Не всерьёз, конечно.
Толя оказался крайне неотёсан, что образованную и утончённую натуру девушки (чего уж там – двенадцать лет в балете!) коробило. Все его бесконечные «вот», «ну это», «чисто», «типа», «навроде» и прочие просторечные слова-паразиты выводили из себя. Если помножить их на откровенную феню и постоянный матерок, которым гость не ругался, а разговаривал, получалось и вовсе нездорово.
Ко всему, паренька было очень много. Просто очень много.
Нет слов, парень был благодарен Деду за его милость, а Варе за заботу.
И он принялся благодарить словом и делом, когда и вскрылись особенности его деятельной и чрезвычайно общительной натуры.
Первым делом Дед учинил Анатолию форменный допрос.
Когда, кто и по какой причине догадался выслеживать его, Деда, в Пустоши.
– Да это, Дед… – отвечал гость и глядел честными голубыми глазами, – нешто не ясно, млин! Ты ж фигура богатая – любой скажет. Ходишь один. Вот и решили тебя того, разъяснить… ну… накрыть твою деляну!
– Какую ещё деляну?
– Да такую. Ты же сидишь в одиночку на целом складе! Вот его и очень было бы соблазнительно прихватить!
– Это кто решил, что я сижу на складе?
– Рыбак! Помнишь того делового в кабаке?
– Так его не Ферзь послал?
– Послал-то он! Только придумка вся от Рыбака – сам слышал. Я ж подавальщиком, меня никто не стесняется, говорят напрямки: так, мол, и так, пора вашего Деда подраздеть! Жирно, мол, сидит по жизни!
– Ты кто в деле?
– А меня взяли за проводника. Я ж здесь неподалёку родился. Места знаю неплохо. Вот и взяли, – при этих словах Толя заметно потупился, а потом мотнул русой головой и рубанул правду-матку: – Да я сам, сам пошёл. Хотелось, понимаешь, приподняться по-лёгкому. Надоело шестерить, решил в козыри выйти! А ты правда склад подмял, а, Дед?
– Кончай мне тыкать! – тихо приказал тот. – Это раз. Два: склад – не твоё дело.
Дед медленно поднялся из-за стола, где погибал холодной смертью нетронутый чай, и кивнул, приглашая Варю за собой. Подошёл к двери. Снова кивнул, увидев, что внучка не торопится.
* * *
– Это кто?! Нет, даже не так: это, блин, кто?!!
– Не выражайся. Это… бандит, малолетка. Я вытащил его из «планетариума», чтобы не поджарило, как остальных.
В той самой комнате «на всякий случай», где обыкновенно селилась Варя, на топчане, укрытый одеялами, лежал паренёк. Пах именно он. Именно его унюхала чуткая, как гончая, Варя, едва переступив порог Дедова жилища.
Насчёт малолетки Дед явно перегнул – лет ему было не меньше чем Варе. Зато она выглядела по сравнению с ним обложкой журнала «Здоровье». Паренёк был без сознания, смертельно бледный, в поту.
– Ударило током в область голени. Ударило сильно, как выжил, не знаю. Сердце молодое. Да ведь не поможет. Кончается парень. Я ему оказал первую помощь, да только всё равно не жилец.
– Деда… как же это… если он умирает, так его надо в больницу! – Варя осеклась на полуслове.
Её женское сразу задумалось о заботе-лечении-спасении. Так сильно и сразу, что разум не сразу услышал ту Варвару, которая училась на военной кафедре и недавно бросила балет. Но услышал.
– Так, стоп! Стоп! – она подняла руку. – Каких таких «остальных»? И почему ты говоришь «бандит»?
– Потому что такой и есть. Я возвращался со Складов, ты знаешь. Есть такая ватага неподалёку. Этот – новенький. Работал подавальщиком в трактире. Он и бригада каких-то залётных шли за мной от самого Склада. Выслеживали. Этот был у них кем-то вроде проводника. Довели меня почти до места. Выслали разведку. Два бойца и этот парень. Я запутал следы и вывел прямиком в аномалию. Одного застрелил, второй убит молнией, третий… вот он. Пожалел, – коротко и ёмко ответил Дед под конец рубленой своей речи, показав ладонью на умирающего.
– Остальные отстали. Было ещё шесть человек. Но… в общем… видишь: сейчас не до каникул. Надо ехать домой, – закончил он.
Варвара прищурилась, уперла руки в бока и покачалась с носка на пятку.
– Сейчас! С разбегу! – сказала она, словно приняв некое окончательное решение.
Впрочем, почему «словно»?
Вполне буквально: окончательное.
Варвара Ильичёва, только что бывшая «надолбом», перешла в режим «летящего снаряда».
Следующие дни были наполнены самой бурной деятельностью.
Варя готовила, убирала, стирала и вилась вокруг больного. Ставила компрессы на лоб, хотя много ли от них было проку? Вполне квалифицированно поставила капельницу с физиораствором. Смачивала губы водой. Сидела возле топчана, слушала дыхание, готовая начать реанимацию.
И помогло!
Энергия ли её передалась умирающему или умирающий был не вполне умирающий и справился сам? Трудно сказать. Но факт остаётся фактом.
Паренёк перестал размышлять в неведомых далях, стоит ли ему пожить ещё или хватит. Он сделал однозначный выбор в пользу жизни и незамедлительно обгадил всю кровать.
А потом пришёл в себя. Не сразу, а через время, но вернулся из тех мест, откуда дано вернуться не всем.
– Таня? – спросил он у Варвары, едва открыл глаза. – А где Таня?
– Ой! – Варя подпрыгнула от неожиданности.
– Ты не Таня? Не Таня. Где я?
– Деда! Деда! Он очнулся!!!
Короткий и нескладный диалог пришёл к завершению, не успев толком начаться.
Варя, как раз убиравшая выстиранную простыню в короб, что стоял в углу комнаты, прижала руки к груди, а потом выскочила пробкой в дверь.
Вернулась с Дедом.
– Выжил, – сказал тот и опять вздохнул, который десяток раз за эти суматошные дни.
Дед привык быть единовластным хозяином в своих владениях. Изредка, два-три раза в год их расцвечивало искристое присутствие внучки. Он немо любил эти визиты, хоть никогда не признавался в этом, даже в часы внутреннего диалога, которые составляли большую часть его жизни. Одинокой, встроенной в природу, но не в мир людей.
Людей он не шибко жаловал.
Шумные, суетливые, бестолковые. С ними надо было говорить и ладить. А также притворяться, сменяя маски: менялы, охотника, гостя, хозяина и так далее. Не было в том реестре только одного лица: его подлинного. Положение утомительное. И, в общем, исключительно вынужденное, когда привык обходиться единственным собеседником, товарищем и компаньоном – самим собой.
Дед без проблем находил общий язык с соседями, хотя… какие это соседи, когда до ближайшего поселения сутки опасного пути?
Но ему это не нравилось.
Ему хватало редких посиделок с Фрунзиком Карапетяном или иными, подобными ему. Гражданин Карапетян, например, отличался той благостной особенностью, что с ним не надо было говорить – он сам говорил, непрерывно и много. Это экономило слова и полностью удовлетворяло естественную потребность в обществе на добрый месяц.
Кроме того, пару раз в год Дед нахаживал в Победоград. Там он встречался с Варей на нейтральной территории и вообще – попадал в цивилизацию, которая тоже не радовала. Слишком этой людный контекст!
Ему нравилось быть одному.
Он вполне сросся с окружением.
Привык к тишине.
Привык стеречься мутантов. Даже хищники привыкли к нему, воспринимая, наверное, за часть природы. Такую же опасную тварь, как они сами. Которая, однако, живёт и даёт жить другим, если не нарываться.
И вот налаженному бытию пришёл конец.
Конец назывался Толей Пороховщиковым, он же Малой, он же Вакса.
Куда его девать, Дед представлял с трудом. Не выгонять же зимой за дверь? Только не после того, как сам своими руками спас ему жизнь. Хотел бы убить, стоило лишний раз потянуть за спуск божественного коробова. Или просто развернуться и уйти, оставив его на съедение падальщикам.
«Планетариум» крепко приложил мальца. Он с гарантией дошёл бы на холоде в течение нескольких часов, а то и быстрее. Но не дошёл благодаря Дедовой внезапной мягкости.
Теперь приходилось познавать на практике рыцарственную максиму Антуана де Сент-Экзюпери. Ту самую, насчёт тех, кого мы приручили.
Дед обдумал положение и в сотый раз испустил долгий протяжный вздох. Выходило, что одиночеству кранты. Внучка – куда ни шло. Родная кровь опять-таки. Но первый раз за годы и годы в обиталище Деда появился некто третий, о котором надо было заботиться и что-то по его поводу решать.
* * *
С Толей Варя намучилась.
Сперва из-за медицинских потуг, увенчавшихся, к счастью, полным успехом.
После из-за самого Толи.
Порой она думала, что надо было его придушить. Не всерьёз, конечно.
Толя оказался крайне неотёсан, что образованную и утончённую натуру девушки (чего уж там – двенадцать лет в балете!) коробило. Все его бесконечные «вот», «ну это», «чисто», «типа», «навроде» и прочие просторечные слова-паразиты выводили из себя. Если помножить их на откровенную феню и постоянный матерок, которым гость не ругался, а разговаривал, получалось и вовсе нездорово.
Ко всему, паренька было очень много. Просто очень много.
Нет слов, парень был благодарен Деду за его милость, а Варе за заботу.
И он принялся благодарить словом и делом, когда и вскрылись особенности его деятельной и чрезвычайно общительной натуры.
Первым делом Дед учинил Анатолию форменный допрос.
Когда, кто и по какой причине догадался выслеживать его, Деда, в Пустоши.
– Да это, Дед… – отвечал гость и глядел честными голубыми глазами, – нешто не ясно, млин! Ты ж фигура богатая – любой скажет. Ходишь один. Вот и решили тебя того, разъяснить… ну… накрыть твою деляну!
– Какую ещё деляну?
– Да такую. Ты же сидишь в одиночку на целом складе! Вот его и очень было бы соблазнительно прихватить!
– Это кто решил, что я сижу на складе?
– Рыбак! Помнишь того делового в кабаке?
– Так его не Ферзь послал?
– Послал-то он! Только придумка вся от Рыбака – сам слышал. Я ж подавальщиком, меня никто не стесняется, говорят напрямки: так, мол, и так, пора вашего Деда подраздеть! Жирно, мол, сидит по жизни!
– Ты кто в деле?
– А меня взяли за проводника. Я ж здесь неподалёку родился. Места знаю неплохо. Вот и взяли, – при этих словах Толя заметно потупился, а потом мотнул русой головой и рубанул правду-матку: – Да я сам, сам пошёл. Хотелось, понимаешь, приподняться по-лёгкому. Надоело шестерить, решил в козыри выйти! А ты правда склад подмял, а, Дед?
– Кончай мне тыкать! – тихо приказал тот. – Это раз. Два: склад – не твоё дело.