– Пал Борисыч! Я-то что могу сделать? Даже в угол поставить не могу, да и поздно. И вообще… – капитан почесал подбородок, словно раздумывая, стоит ли говорить то, что собирался, – грех вам, Пал Борисыч! Живёте здесь бобылём! Мало того что рискуете, так ещё и девочка растёт без присмотра. Вы – единственный родственник! Так переехали бы в Победоград, занялись воспитанием! Она же никого, кроме вас, не слушает!

Дед, которого, оказывается, звали вполне по-человечески Павлом Борисовичем, помрачнел и сказал: «Да уж, слушает!» Варвара звучно фыркнула на «девочку». Какая, мол, я вам девочка! Третий курс вуза, между прочим!

– Я подумаю, – сказал наконец Дед, и не вполне понятно было, по какому поводу он обещал напрячь мыслительный аппарат.

Впрочем, капитан и не рассчитывал, хоть и очень надеялся, что старый человек переселится в столицу, а у него исчезнет лишняя головная боль в виде настырной «занозы». Ведь начальство за такие фокусы, как гражданское лицо в составе конвоя, да без допуска, по голове не погладит (и не гладит).

Гражданское лицо, невзирая на излишнюю стройность, – девушка. А его бойцы, как на подбор, молодые и здоровые мужчины с нормальными мужскими потребностями и реакциями. И так уже половина личного состава успела предложить руку и сердце, а вторая – менее порядочные, но не менее интимные инициативы.

Оно надо?

Ответственность и в походе здорово отвлекает от бдительного несения службы.

И никуда не деться, ибо пока заслуженный старик проживает в Пустоши, Варвара будет мотаться к нему и мотать нервы честному офицеру. Это будьте благонадёжны – девушку он изучил. По крайней мере, в аспекте упрямства.

Капитан сказал, что время и в самом деле поджимает, что у него график, после чего упруго скакнул в нутро КШМ. Напоследок показалась его ладная фигура с красным флажком в руке, которым от отмахнул трижды, каковой сигнал повторили в грузовиках и на броне.

Колонна зарычала, десятки моторов проснулись от холостого сна, из-под колёс и гусениц полетел снег. Скоро дед и внучка остались одни на дороге под сенью выбеленных зимних сосен.

В глубине леса раздалось уханье филина, который благородно сообщал, что проснулся и вылетает на охоту. Из кустов сорвалась бестолковая пичуга и порскнула на другую сторону Калужанки. Видимо, не хотела пересечения жизненных путей с грозным ночным охотником.

Чего-то такого опасался и Дед. Точно не филина, ну да Пустошь богата грозными ночными хищниками. Поэтому он молча показал Варваре на снегоступы, которые она немедля надела. Сам половчее пристроил автомат, и пара растворилась в темнеющем лесу.





* * *


Варя с удовольствием устроилась у печки.

Печка исправно грела, но без гудения, положенного старинному русскому прибору, не дымила и не пахла упоительным жаром сухих дров. В печке без устали трудился аноген «теплушка», более известный всем, кто читал Справочник аногенов Фасмера, как АКГТ-3 (аномальный кристаллический генератор тепла третьего класса).

Жечь дрова в печке – это приятно.

Но неумно, если живешь один посреди Пустоши, а на дворе зима.

Того и гляди унюхает мутант или того хуже – стая. А от стаи попробуй отбиться. Например, отобьешься, что вовсе не факт. Спалишь кучу патрона. Нашумишь. И придёт новая стая, привлечённая звуками боя и вонью пороха. За годы сосуществования с людьми мутанты усвоили каким-то своим скрытым умом, или что у них там в головах: порох и грохот выстрелов – это добыча.

Словом, «теплушка» помогала.

Дед вообще устроился толково и со всеми удобствами.

Поблизости разваливался и никак не мог окончательно развалиться заброшенный городок. Или, скорее, поселок городского типа. До него рукой подать – видно из окошка, как растительность и время добивают плоды людского труда полувековой давности.

Полуобваленные стены, провалившиеся крыши, мёртвые глазницы окон. Остовы машин, проржавевшие, обросшие кустарником. Город был давно и основательно убит и теперь представлял из себя несвежий труп человеческого поселения. Заброшенный. Забытый.

И, что очень важно, пугающий.

Пугал он лишних людей, которые разумно не совались к издохшему поселку, ведь он обещал больше проблем, чем добычи. В самом деле, что можно найти в столь непредставительном пункте географии? Только неприятности.

В прямой видимости от городка (того, что от него ещё осталось) стояла Дедова делянка. Точнее, не стояла. Таилась.

Раньше это было бомбоубежище для нужд гражданской самообороны. Неожиданно капитальное для сельской местности, да и располагалось оно необычно – слишком уж на отшибе.

Снаружи оно выглядело как тысячи подобных сооружений по всей стране – геометрически правильная гора метров шести в высоту. Подобные горки в более счастливые зимы заливали водой на радость детворе, охочей до саночно-коньковых забав.

Но санки с коньками давно забыты.

Теперь здесь жил единственный свидетель ушедшей поры – Дед. Старый, но всё ещё крепкий, как те дубы, что стерегли соседние холмы.

Внутри было уютно. Ну… вроде того.

Впрочем, Варе доставало и того холостятского уюта с явным военизированным уклоном, который сумел организовать для себя дед Паша. Бывшая балерина, как положено любой нормальной девушке, любила бывать в «квартирке», как называл её владелец.

Зала на нижнем уровне была разгорожена деревянными перегородками на клети. В одной – «кабинет», он же дедушкина спальня. В другой – кухонька с кирпичной печкой, которая задником выходила в спальню. Через коридор – кладовая со всяким полезным скарбом. Рядом – ещё одна комната «на всякий случай».

Кто-то скажет, что жизнь в бетонном погребе, каковым по сути являлось бомбоубежище, очень вредна для здоровья, и будет прав. Но только не в Пустоши. Капитальные стены и бронированные двери куда важнее комфорта, особенно если живёшь один.

Кроме того, там был ледник, где хранилось мороженое мясо – плоды охотничьих и меновых усилий Деда. Тепловоды от печи он развёл по всему убежищу, замотав многослойно в асбест и фольгу. Удобное и продуманное со всех сторон жилище.

Повезло Деду в годы катастрофы.


Впрочем, «повезло» не совсем точное определение. Но об этом в своё время.

Пока же Варя, как и было сказано, грелась у печи. Сидела в неге за столом, вытянув стройные сильные ноги, впитывала тепло и густой липовый дух, что поднимался над кружкой чая. На столе были разложены столичные гостинцы и немудрящая Дедова стряпня, которой на ближайшие дни суждено было смениться стряпнёй мудрящей. Варя, даром что по балетной своей привычке была записной малоежкой, готовить умела и любила.

Под потолком светилась лампа в обрешеченном стеклянном колпаке, вокруг наматывала круги растерянная зимняя муха.

Напротив сидел Дед, сверкая лысиной.

– Варя, Варя… – вздохнул он. – И что прикажешь с тобой делать?

– Ничего не надо со мной делать, ты же знаешь, это бесполезно, – ответила она и повела носом.

Что-то в привычной атмосфере было не так, и чуткий её нюх об этом не раз уже и не два доложил.

– Во-первых, – продолжила «заноза», – Семён прав от и до. Пора тебе, деда, перебираться в город. Во-вторых…

– Во-первых, достаточно, – ответил Дед, огладив лысину. – Во-вторых, вот сейчас, конкретно сейчас, ты очень не вовремя. Максимально. Чрезвычайно. Понимаешь?

С одной стороны, Варя понимала. Если дедушка говорил «очень, максимально, чрезвычайно» подряд, в одной фразе – это именно то и значило. Не тот человек дед Паша, чтобы бросаться такими словами.

С другой стороны, раз у него неприятности, так, может, удастся уломать на эвакуацию в Победоград?

Что-то такое Варвара и изложила.

Впрочем, это было обязательным пунктом программы посещения. Скорее всего, безуспешным, но девушка не имела привычки останавливаться на полпути.

– Упрямая, – констатировал Дед и вздохнул с отменной грустью и усталостью.

– Знаете, Павел Борисович! – воскликнула в ответ Варя. – Чья бы коровушка мычала! Если я упрямая, так есть в кого, вот! Кроме того, я с умом упрямая, а ты? Вот чего ты здесь сидишь? Это же ужас что такое!

И она обвела рукой непритязательный интерьер. Её худенькое личико выражало негодование, обличительный пафос с оттенком благородства. Дед проследил за её рукой и хмыкнул, давая понять, что ему как раз всё нравится, да и Варвара раньше не жаловалась.

– Доложи следующее, – попросил он, вдоволь наглядевшись, – первое: товарищ Брют тебя уговорил вернуться в балет? Второе: ты надолго?

– Что значит «надолго»? Я уже надоела? Останусь, пока не решу, что достаточно! – постановила Варвара. – Ты тут без меня совсем зарос. Нечисто, неубрано, да и откромить бы тебя, а то совсем похудел. Новый год опять же. А у тебя даже ёлки нет. Ты же не думаешь, что я оставлю тебя на праздник одного?

– Зубы не заговаривай. Говори толком: когда домой? Что с товарищем Брютом?

– Деда, ну что вы все прицепились с Брютом вашим противным! То есть Андреас Львович человек хороший и педагог от бога… но он же мне просто прохода не даёт! А я не желаю опять отплясывать в пачке! Не желаю! Это глупо и бессмысленно. Кроме того, это же какая-то аморальная гадость – получать паёк и зарплату за какие-то танцы в такое время!

– Ты хоть подумай. У тебя же призвание.

– Уже подумала, я взрослая. Но, если тебе полегчает, подумаю ещё.

– Второе.

– Что «второе»? – показательно не поняла Варя, хотя всё она прекрасно понимала, но не оставляла попыток заговорить зубы.

– Ещё раз: когда домой?

– Я у тебя до конца каникул, что бы ты мне ни говорил! – отрезала Варвара.

– Не получится. – Дед расщедрился на скупой жест, будто отрезал ладонью кусок воздуха над столом.

– Это как так?

– Просто. Сегодня переночуешь. Завтра в районе трёх из-под Обнинска возвращается отряд спецразведки. Выведу тебя на дорогу, езжай в Победоград.

– Да в чём дело?! – вскинулась Варя. – Что вообще происходит?! А ну выкладывай!

Она снова повела носом.

– И чем здесь так пахнет… да практически воняет!

Дед устало склонил голову. Ещё раз вздохнул. Который раз за вечер. Окончательно утвердив тем Варю в намерении докопаться до истоков. Пал Борисыч, конечно, известный мизантроп и молчун… но сегодня он был уж вовсе немногословен, рубя фразы, как топором. И эти вздохи, и желание поскорее сплавить внучку…

– Ну? – поторопила его Варя, подобравшись.

– Это связано. Запах и то, что тебе надо уехать. Быстро.

– Ты заболел, дед? – удивилась Варвара такому неожиданному повороту разговора.

– Не я, – он покачал головой и, словно для понимания, повторил: – Не я.