Он не ответил, и я почувствовала, как изменилась атмосфера в салоне: все затаили дыхание.

У Тома зазвонил телефон, как только он вышел из машины, и он пошел вперед, чтобы ответить, оставив нас позади. Создавалось впечатление, что он говорит в никуда, хотя на самом деле небольшой микрофон был прикреплен к вороту его футболки.

— Контракт с гарантированной выплатой, — объявил он, потом поднял руку и, не поворачиваясь, нажал на брелок, запирая машину. Она пискнула в ответ. — Деньги переведут на эскроу-счет.

Эйлса завязывала шнурки, так что ее лица я не видела.

— Спасибо, что составили нам компанию, — поблагодарила она. — Я ценю это. Хотя сегодня мы все были не на высоте.

— Эйлса!

Она распрямилась и виновато пожала плечами.

— Я его раздражаю, — сказала она. — Много всего происходит, а он не очень хорошо справляется с напряжением.

Она не смотрела мне в глаза. Я поняла, что она на самом деле смущена — по самым разным, сложным причинам ее действительно волновало, что я думаю про Тома. Поэтому я заставила себя потратить несколько секунд и обдумать ответ.

— Это обычное дело, в особенности у мужчин, — заметила я. — На прошлой неделе я слушала интересную передачу по радио о ярости и гневе, о том, как гнев обеспечивает некоторым людям прилив энергии, если они находятся в стрессовом состоянии. Уровень кортизола у них снижается после того, как они на кого-то набросятся или выругаются, и им тогда становится легче сосредоточиться на деле. В таких случаях гнев на самом деле играет важную роль и служит определенной цели.

Она коротко кивнула.

— Очень мило с вашей стороны, что вы пытаетесь его оправдать. Это мне в вас и нравится — вы абсолютно честны, но при этом великодушны.

— Хотя он вел себя как козел, — все-таки добавила я.

— Это правда. — Эйлса не смогла сдержать улыбку. Мне удалось хоть немного ее подбодрить.

Мы молча шли по тротуару.

— Иногда я сомневаюсь, стоит ли сохранять этот брак, — призналась она.

Заметив, что в потоке машин образовался просвет, она подхватила меня за локоть и потащила через дорогу. Том с детьми уже зашли в дом, а мы какое-то время еще стояли на полпути между нашими участками. Она продолжала держать меня за руку, но смотрела через плечо в сторону парка. Казалось, она хочет сказать что-то еще.

— Знаете, я хочу немного прогуляться, — наконец решила она. — Если кто-то спросит, вы можете сказать, что мы были вместе?

— Я с радостью с вами пройдусь.

— Мне хотелось бы побыть одной. Вы же не будете возражать?

— Конечно, нет, — быстро ответила я.

Эйлса отпустила мою руку и снова отвернулась.

— Увидимся, — сказала я. А потом, раз уж она все еще стояла на том же месте и смотрела вдаль, я решила ее обнять.

Я не очень люблю объятия, но заметила, что Эйлса всегда обнимала знакомых при встрече, и мне захотелось сделать жест, показывающий мою лояльность и преданность. Я сделала шаг к ней, вытянула руки и неловко обняла. Я почувствовала, какие у нее худые плечи под слоями одежды. Этот длилось всего секунду, я лишь слегка приобняла ее, но заметила, как она поморщилась от боли.





Глава 8




Бледно-серый шарфик.



Recalcitrant, прил. — норовистый: упрямо не желающий подчиняться; несговорчивый, неуступчивый; возражающий против сдерживания и ограничений. Может использоваться, если речь идет о человеке или животном.



На сегодня была назначена встреча — «консультация» — Эйлсы с королевским адвокатом. Она принесла зеркало из ванной и поставила его на подоконник в гостиной, чтобы накраситься. Это было настоящее представление: гримасы сменяли на ее лице одна другую, она приподнимала и растягивала веки, когда наносила тени и подводку. Может, у нее слишком сильно дрожали руки — она ведь находилась в постоянном напряжении, скрывая эмоции, — но когда она закончила, получилось не очень хорошо: глаза накрашены не симметрично, пудра забила поры, а румяна выглядели неестественно.

Эйлса не хотела ехать одна. Юристы ее пугают, и это оправданно, ведь в прошлом над ней достаточно издевался и глумился отец Тома. Она хотела вызвать такси, но я убедила ее поехать на метро, потому что так будет быстрее. Мы поехали по Северной ветке до «Набережной», там пересели на Кольцевую линию и вышли на станции «Темпл».

Вначале мы немного заплутали, но вроде бы разобрались куда идти, подгоняемые резким ветром: по аллее высоких платанов, по каменным ступеням, мимо фонтанов и через дворы, вдоль черных заграждений. Наши шаги разносились эхом, над головами кричали галки, гудели тепловентиляторы; иногда доносился запах капусты и спагетти. Это было неуместно, но я все равно чувствовала легкое возбуждение — впервые в жизни оказалась в судебных иннах[25], и это напомнило, как я навещала Фреда в Оксфорде: та же смесь архитектурных стилей, то же желание говорить тихим голосом в древних стенах, седеющие мужчины в строгой одежде.

Ее адвокат, Джон Стэндлинг, ждал нас на скамейке, когда мы, наконец, нашли здание Террас-Корт. Я уже пару раз с ним встречалась — в отделении полиции и на предварительном слушании в суде. Он показался мне вполне приличным человеком. На вид лет сорок пять, коротко стриженные рыжеватые волосы, очень прямые губы — уголки не смотрят ни вверх, ни вниз, розоватый круглый кончик носа. Говорит с едва заметным манчестерским акцентом (немного в нос), который мне нравится. В целом он внешне чем-то похож на сову, что еще подчеркивается его прямоугольными очками со стальной оправой.

При виде нас он вскочил на ноги, энергично пожал нам руки, приговаривая себе под нос: «Хорошо, хорошо, отлично». Стэндлинг оказался дежурным адвокатом в тот вечер, когда Эйлсе предъявили обвинение, и во время большинства наших встреч у меня создавалось ощущение, что ее дело (убийство!) для него большое событие. Вскоре после ее ареста я заметила его перед отделением полиции, он разговаривал по телефону, расхаживая взад и вперед. Гламурные адвокаты уже кружили рядом, как пираньи. С Эйлсой он воплощение вежливости и сдержанности, как и положено юристу, но когда я проходила мимо него, то услышала, как он шипит в трубку: «Пытаюсь отогнать этих уродов», и это произвело на меня впечатление. Решение Эйлсы и дальше пользоваться его услугами объяснялось в основном финансами. Его контора располагалась за мрачным зданием давно закрытого магазина без вывески в районе Клэпхем-Джанкшен, ну и расценки были соответствующие. Но я рада, что у него была и личная заинтересованность.


Этим утром он провел нас через современную стеклянную дверь в высокое здание из красного кирпича, мы поднялись на второй этаж по лестнице с синей ковровой дорожкой. Мы ждали в приемной с выкрашенными в серый стенами, она чем-то напоминала приемную стоматолога, только журналы тут были похуже («Новый юридический журнал»). Наконец в арочном проеме появился и замер высокий худощавый мужчина с крючковатым носом и редеющей шевелюрой. Видимо, это и был Роберт Грейнджер, королевский адвокат. Стэндлинг сказал про него: «Номер один в моем списке, если речь идет об убийстве».

Эйлса уже с ним встречалась, и он поприветствовал ее со сдержанной профессиональной вежливостью, словно директор школы, который встречает родителей, пришедших с жалобой. Он пожал руку Стэндлингу, потом повернулся ко мне и прямо спросил:

— А вы кто?

— Это Верити Бакстер, соседка, у которой сейчас проживает миссис Тилсон.

Грейнджер очень внимательно меня осмотрел.

— Вы не являетесь свидетельницей? — уточнил он.

— Нет. Я дала показания, но это мало помогло.

Непроизвольно я потянулась рукой к затылку, чтобы пригладить волосы — я мыла голову сегодня утром, но вода была холодная, и голова до сих пор казалась мне липкой от мыла. Я поправила очки, поплотнее прижав клейкую ленту, которой были примотаны дужки с обеих сторон. Я протянула ему руку, но он свою не подал, тогда я решила сунуть ее в карман, который оказался набит всякой ерундой.

— На всякий случай, — прищурился он, — вы не та соседка, которая давала показания в пользу обвинения?

Стэндлинг сделал маленький шажок вперед и ударился ногой о низкий столик, на котором лежали журналы.

— Это был сосед через улицу, Эндрю Доусон. Верити — друг семьи, но в тот вечер ее не было дома.

— Паб-квиз, — пояснила я, — каждую среду.

Грейнджер кивнул.

— Хорошо. Вы же понимаете, что мне нужно было удостовериться. Ни мне, ни миссис Тилсон не стоит встречаться с важными свидетелями.

— Из меня свидетель неважный. — За этой шуткой я пыталась скрыть свое расстройство из-за того, что не была свидетельницей. — Я вообще не знала, что Том в стране. Он должен был уехать.

— Да, хорошо, — перебил Грейнджер. — Если не возражаете, подождите здесь, миссис Тилсон скоро вернется.

Они втроем покинули приемную и прошли в кабинет. Дверь решительно захлопнулась, но время от времени слышался голос Грейнджера — общий гул и редкие восклицания. Я уловила фразы «Это очень важно» и «Я хотел бы внести ясность», а потом что-то типа «Боже праведный». Очевидно, если вам приходится выступать в суде, то голос, который хорошо слышно, это преимущество. Но мне показалось, что он слишком много говорит для человека, которому в данном случае платят за то, чтобы слушал.

Я сидела в одиночестве в черном кожаном кресле, держа в руках принесенную с собой бутылку воды. На карнизе за окном неподвижно сидела огромная белая чайка. В помещении пахло несвежим цикорием. Это особенный запах, я его помню со времен работы в муниципалитете, где в кофемашине заваривали и цикорий. Если слишком быстро забрать стаканчик, пара капель попадала на горячую поверхность, и тогда слышалось шипение и сразу же разносился этот неприятный запах. Сквозь дверной проем я заметила женщину в черной мантии и молодого мужчину с аккуратной бородкой, они обсуждали какой-то криминальный сериал, основанный на реальных событиях. Он поймал мой взгляд и спросил:

— Вам что-нибудь принести? Нет. Хорошо. — Потом он добавил: — Ваша сестра скоро вернется.

Моя сестра. Я подумала о тех временах, когда ждала Фейт: на улице, когда она устраивалась на свою первую работу в местную парикмахерскую, — ей было шестнадцать лет (я сама ее причесала перед тем, как она туда вошла); на стуле в банке, когда она открывала свой первый счет; в фойе центра, где она сдавала экзамен по теории вождения. Тогда я не понимала, что помогала ей, что каждое ожидание было шагом к ее побегу.

— Эйлса мне не сестра, — сказала я, но мужчина уже ушел.

Дверь открылась примерно через сорок минут, и они втроем вышли в холл. У Эйлсы потекла тушь. Она протянула руку словно для рукопожатия, но принялась расчесывать ладонь — ее экзема обострялась при стрессе. Грейнджер похлопал ее по плечу, затем исчез за дверью, которая вела в часть здания, закрытую для посетителей. Когда я подошла к Эйлсе и Стэндлингу, тот бормотал себе под нос:

— Да. Хорошо. Отлично.

— Как все прошло?

Эйлса уже направлялась к лестнице.

— Я в полной заднице, — сказала она.



Честно говоря, я старалась не особо задаваться вопросом, виновна Эйлса или нет. Мне не нравится думать об этом в таких терминах. Самое правдоподобное объяснение — это ошибка, и я на самом деле в это верю. Она именно об этом кричала в тот день, когда ее увезли. Я видела страх, панику и печаль в ее глазах. Этого было достаточно, чтобы убедить меня, но не полицейских, которые ее арестовывали. Она неплохой человек. Так что есть причины для сомнений.

До недавнего времени, как я, кажется, уже говорила, я верила в нашу судебную систему. Эйлса не должна сесть в тюрьму. Статус-кво будет восстановлен. Но когда мы втроем шли к метро, у меня возникло ощущение, что дело движется совсем не в том направлении, на которое я надеялась. Если я хотела взять это в свои руки, то требовалось действовать немедленно.

Когда тротуар сузился и Эйлса оказалась в нескольких шагах позади, я спросила Стэндлинга, есть ли у него время на кофе.

Он посмотрел на часы, небольшие электронные Casio, слишком маленькие и на слишком тонком ремешке для его широкого запястья.

— Э-э…

— Нам может быть полезно кое-что обсудить, — тихо произнесла я.

Вероятно, он увидел что-то в выражении моего лица, потому что замер на мгновение, потом резко кивнул.

— Да. Давайте.

Мрачное и не очень чистое кафе расположилось между набережной и станцией метро, в одном из маленьких, забытых уголков Лондона.

— Пойдем, — позвала я Эйлсу, которая едва волочила ноги и все время отставала от нас. — Не знаю, как тебе, а мне нужна доза кофеина, чтобы взбодриться.