— Сегодня тебе лучше? — спрашиваю я, искренне пытаясь сделать наше общее лето не таким фиговым.
— Здоров и счастлив. — Хадсон заворачивает остатки ролла в фольгу. — Можешь не волноваться.
Затем он поднимается со ступеней и скрывается в вестибюле.
— Веселый будет денек, — бормочет Харриет.
— В жизни больше не поинтересуюсь его самочувствием, — отвечаю я.
— Ему просто нужно время. Уязвленное самолюбие и все такое.
— Вообще-то это он замутил с другим парнем!
— Он думал, что вы расстались.
— И пошел искать мне замену уже через два дня?
Харриет поднимает ладони.
— Для него вся эта ситуация выглядит сложнее. Думаю, ты знаешь.
— Это нечестно, — возражаю я. — Не понимаю, как можно сочувствовать Хадсону только на том основании, что я порвал с ним первым. Зато он первым разбил мне сердце.
— Извини, Бен, — говорит Харриет, — но я и так между двух огней.
С этими словами она тоже исчезает в холле.
Я делаю глубокий вдох. Не знаю, в какой альтернативной реальности Харриет находится между двух огней, потому что в моей она явно из Команды Хадсона. Самое обидное, что, если бы мы с ним продолжали просто дружить, ничего этого вообще не случилось бы.
Я поднимаюсь по ступеням, отчаянно желая развернуться и дать деру. Но нет уж. Я не собираюсь оставаться на второй год только потому, что в комплекте с летней школой идет бывший бойфренд.
Наш учитель, мистер Хейс, флиртует в коридоре с преподавательницей алгебры. Среди педагогов он один из самых молодых — может, двадцать с хвостиком. Летом он обычно ездит в другие страны волонтером, но в мае подвернул лодыжку в Спартанских гонках [14] и остался натаскивать отстающих по химии. В целом он не мой тип — чересчур миленький, вроде тех парней, которых изображают на упаковках нижнего белья, — но в привлекательности ему не откажешь.
Я сажусь на галерке — как можно дальше от Хадсона и Харриет, — открываю тетрадь и ненадолго отключаюсь от происходящего.
Я никогда не блистал в школе. Хадсон говорил, что мне можно не гнаться за оценками, потому что все равно не поможет, — но я по жизни с трудом сосредотачиваюсь в классе. Начнем с того, что я постоянно витаю в облаках. Если надвигается тест, дома я буду двадцать минут готовиться, а весь остальной вечер играть в Sims или писать ВВВ. В первом семестре мама была в таком ужасе от моей успеваемости, что конфисковала ноутбук до тех пор, пока оценки не выправятся. Как ни странно, помогло: я жить не могу без своих выдуманных миров.
Но даже прикладывая все усилия, я неизбежно плетусь в хвосте. Знаете, как это бывает: ты проболел важную тему или просто засмотрелся в окно, фантазируя о том, как симпатичный мальчик ответит на твои чувства, — но учитель не станет задерживать класс, чтобы объяснить тебе повторно. Он двинется дальше, а ты останешься разбираться сам. Я не помню, кто сражался во Второй мировой. Едва ли могу назвать больше десяти президентов. Абсолютно беспомощен в географии. Школьные викторины — мой ночной кошмар.
Мне всегда хотелось узнать реальный мир — а не только тех, с кем дружу в школе или играю в Sims . Но сейчас я ощущаю себя совершенно ненужным в этой вселенной.
Мистер Хейс заходит в кабинет. Под мышкой костыль, в свободной руке рюкзак, будто он собрался в тренажерку, а не на лекцию по химии.
— Доброе утро! — говорит он радостно. — Проверим, все ли на месте.
Хадсон поднимает руку.
— Здрасьте. Я Хадсон Робинсон. Вчера меня не было.
Мистер Хейс кивает.
— Определенно не было. Сегодня выздоровел?
— Как новенький.
— Отлично. Задержись после урока, пробежимся по вчерашнему материалу. — Мистер Хейс сверяется со списком. — Окей, Пит здесь. Скарлетт…
— Погодите, — перебивает его Хадсон. — Я не хочу оставаться после уроков. И так таскаюсь в школу на каникулах.
Харриет награждает Хадсона своим фирменным взглядом «чувак-закрой-рот-немедленно».
— Не из-за меня вы здесь оказались. Моя задача — сделать так, чтобы вы не провалились снова. Просто задержитесь на полчаса после занятия, и вам не придется весь следующий год любоваться, как ваши друзья готовятся к экзаменам, выпуску и колледжу. Без вас, разумеется.
Черт, а этот парень умеет поставить на место, не выглядя притом полным засранцем.
— Я не тупой, — говорит Хадсон. — Я знаю химию.
Никогда не видел, чтобы он разговаривал так с учителями.
— Я не поэтому здесь. Просто… — На меня он не смотрит. — Я пропустил первый день, вот и все. И сам могу нагнать материал.
— Прекрасно. Расскажите, как образуются ионные связи, и можете быть свободны.
Молчание.
— Хотя бы что такое сплав?
Тишина в ответ.
Видите? Школа никого не будет ждать. Даже самоуверенных бывших бойфрендов.
Хадсон пожимает плечами и вытаскивает телефон. И, черт возьми, я искренне надеюсь, что он собирается загуглить ответы, а не сбросить кому-нибудь сообщение с криком о помощи. Неловкая пауза все затягивается — и становится только еще более неловкой, потому что Хадсон краснеет на глазах. Кажется, он не был таким тихим с тех самых пор, как Ким Эпштейн назвала его девчонкой, намереваясь оскорбить, а Харриет разъярилась за лучшего друга и вытрясла из нее все дерьмо.
В конце концов я не выдерживаю.
— Сплав — это однородная смесь двух и более металлов.
Мы повторяли это вчера.
Хадсон резко отрывается от телефона и вперивает в меня ненавидящий взгляд.
— Мне ничего от тебя не надо, понял? Не смей ко мне лезть. И помогать тоже. — Он такой красный, что, кажется, вот-вот взорвется.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не спрятаться за тетрадью.
Никто здесь не знает нашу историю, кроме Харриет.
Должно быть, все считают Хадсона обычным «проблемным элементом», а меня — школьным всезнайкой.
Одно могу сказать наверняка: это лето будет долгим.
ГЛАВА ПЯТАЯ
АРТУР
По пути домой меня окончательно накрывает осознанием того, как же круто, всесторонне, непоправимо я облажался. Я встретил самого клевого парня в городе, со щеками, словно поцелованными солнцем, — и, что хуже всего, почти наверняка ему понравился. У меня по-прежнему не идет из головы его улыбка. Это была не просто улыбка солидарности по поводу ориентации. Это была улыбка формата «приглашающе открытая дверь». Но теперь эта дверь захлопнута, заперта и заколочена. Я больше никогда не увижу Хадсона. Никогда не поцелую губы Эммы Уотсон. Типичная история моей жизни. Семейный статус: навеки одинок.
Жаль, что мне не хватило пороху попросить его номер.
Джесси чертовски заблуждается на мой счет. У какого-нибудь суслика храбрости и то больше. Я никогда ни с кем не встречался, не занимался сексом, не целовался, даже не пытался сблизиться. И до недавних пор меня это не волновало. Одиночество ощущалось… нормальным? В конце концов, Итан и Джесси плывут в той же лодке. Но теперь я чувствую себя так, будто прослушиваюсь на Бродвей без музыкального образования и с девственно чистым резюме: неподготовленным, некомпетентным и абсолютно выбитым из колеи.
Всю дорогу до дома мне словно тесно в собственной коже. На Семьдесят второй улице я поднимаюсь из метро и окунаюсь в мешанину людей, такси и детских колясок. От станции до нашей квартиры всего три квартала — и их я прохожу, читая на телефоне «Потерянные связи».
А едва открыв дверь, слышу:
— Арти, это ты?
Я опускаю сумку с ноутбуком на стол в гостиной, который также служит кухонным и обеденным. В квартире дедушки Мильтона только две спальни; я догадываюсь, что для Нью-Йорка это весьма прилично, но все равно чувствую себя здесь как мумия в саркофаге. Неудивительно, что летние месяцы дедушка предпочитает проводить на Мартас-Винъярд [15] .
Я иду на папин голос. Он сидит за моим столом, вооруженный ноутбуком и чашкой кофе.
— И почему ты в моей комнате?
Он недоуменно качает головой, будто сам не понимает, как тут оказался.
— Смена обстановки способствует вдохновению?
— Признай, что ты боишься лошадей.
— Я люблю лошадей. Просто не понимаю, зачем твоему дедушке двадцать две картины с ними, — смущенно говорит папа. — Они словно следят за нами, да? У меня же не глюки?
— У тебя не глюки.
— Мне иногда хочется… Не знаю… Приклеить им солнечные очки, что ли.
— Отличная идея. Маму удар хватит.
Пару секунд мы смотрим друг на друга и ухмыляемся. Это наша с папой фишка: иногда мы чувствуем себя школьниками на галерке, которые пуляются бумажками маме в затылок. Образно выражаясь, конечно.
Я заглядываю в экран его ноутбука.
— Здоров и счастлив. — Хадсон заворачивает остатки ролла в фольгу. — Можешь не волноваться.
Затем он поднимается со ступеней и скрывается в вестибюле.
— Веселый будет денек, — бормочет Харриет.
— В жизни больше не поинтересуюсь его самочувствием, — отвечаю я.
— Ему просто нужно время. Уязвленное самолюбие и все такое.
— Вообще-то это он замутил с другим парнем!
— Он думал, что вы расстались.
— И пошел искать мне замену уже через два дня?
Харриет поднимает ладони.
— Для него вся эта ситуация выглядит сложнее. Думаю, ты знаешь.
— Это нечестно, — возражаю я. — Не понимаю, как можно сочувствовать Хадсону только на том основании, что я порвал с ним первым. Зато он первым разбил мне сердце.
— Извини, Бен, — говорит Харриет, — но я и так между двух огней.
С этими словами она тоже исчезает в холле.
Я делаю глубокий вдох. Не знаю, в какой альтернативной реальности Харриет находится между двух огней, потому что в моей она явно из Команды Хадсона. Самое обидное, что, если бы мы с ним продолжали просто дружить, ничего этого вообще не случилось бы.
Я поднимаюсь по ступеням, отчаянно желая развернуться и дать деру. Но нет уж. Я не собираюсь оставаться на второй год только потому, что в комплекте с летней школой идет бывший бойфренд.
Наш учитель, мистер Хейс, флиртует в коридоре с преподавательницей алгебры. Среди педагогов он один из самых молодых — может, двадцать с хвостиком. Летом он обычно ездит в другие страны волонтером, но в мае подвернул лодыжку в Спартанских гонках [14] и остался натаскивать отстающих по химии. В целом он не мой тип — чересчур миленький, вроде тех парней, которых изображают на упаковках нижнего белья, — но в привлекательности ему не откажешь.
Я сажусь на галерке — как можно дальше от Хадсона и Харриет, — открываю тетрадь и ненадолго отключаюсь от происходящего.
Я никогда не блистал в школе. Хадсон говорил, что мне можно не гнаться за оценками, потому что все равно не поможет, — но я по жизни с трудом сосредотачиваюсь в классе. Начнем с того, что я постоянно витаю в облаках. Если надвигается тест, дома я буду двадцать минут готовиться, а весь остальной вечер играть в Sims или писать ВВВ. В первом семестре мама была в таком ужасе от моей успеваемости, что конфисковала ноутбук до тех пор, пока оценки не выправятся. Как ни странно, помогло: я жить не могу без своих выдуманных миров.
Но даже прикладывая все усилия, я неизбежно плетусь в хвосте. Знаете, как это бывает: ты проболел важную тему или просто засмотрелся в окно, фантазируя о том, как симпатичный мальчик ответит на твои чувства, — но учитель не станет задерживать класс, чтобы объяснить тебе повторно. Он двинется дальше, а ты останешься разбираться сам. Я не помню, кто сражался во Второй мировой. Едва ли могу назвать больше десяти президентов. Абсолютно беспомощен в географии. Школьные викторины — мой ночной кошмар.
Мне всегда хотелось узнать реальный мир — а не только тех, с кем дружу в школе или играю в Sims . Но сейчас я ощущаю себя совершенно ненужным в этой вселенной.
Мистер Хейс заходит в кабинет. Под мышкой костыль, в свободной руке рюкзак, будто он собрался в тренажерку, а не на лекцию по химии.
— Доброе утро! — говорит он радостно. — Проверим, все ли на месте.
Хадсон поднимает руку.
— Здрасьте. Я Хадсон Робинсон. Вчера меня не было.
Мистер Хейс кивает.
— Определенно не было. Сегодня выздоровел?
— Как новенький.
— Отлично. Задержись после урока, пробежимся по вчерашнему материалу. — Мистер Хейс сверяется со списком. — Окей, Пит здесь. Скарлетт…
— Погодите, — перебивает его Хадсон. — Я не хочу оставаться после уроков. И так таскаюсь в школу на каникулах.
Харриет награждает Хадсона своим фирменным взглядом «чувак-закрой-рот-немедленно».
— Не из-за меня вы здесь оказались. Моя задача — сделать так, чтобы вы не провалились снова. Просто задержитесь на полчаса после занятия, и вам не придется весь следующий год любоваться, как ваши друзья готовятся к экзаменам, выпуску и колледжу. Без вас, разумеется.
Черт, а этот парень умеет поставить на место, не выглядя притом полным засранцем.
— Я не тупой, — говорит Хадсон. — Я знаю химию.
Никогда не видел, чтобы он разговаривал так с учителями.
— Я не поэтому здесь. Просто… — На меня он не смотрит. — Я пропустил первый день, вот и все. И сам могу нагнать материал.
— Прекрасно. Расскажите, как образуются ионные связи, и можете быть свободны.
Молчание.
— Хотя бы что такое сплав?
Тишина в ответ.
Видите? Школа никого не будет ждать. Даже самоуверенных бывших бойфрендов.
Хадсон пожимает плечами и вытаскивает телефон. И, черт возьми, я искренне надеюсь, что он собирается загуглить ответы, а не сбросить кому-нибудь сообщение с криком о помощи. Неловкая пауза все затягивается — и становится только еще более неловкой, потому что Хадсон краснеет на глазах. Кажется, он не был таким тихим с тех самых пор, как Ким Эпштейн назвала его девчонкой, намереваясь оскорбить, а Харриет разъярилась за лучшего друга и вытрясла из нее все дерьмо.
В конце концов я не выдерживаю.
— Сплав — это однородная смесь двух и более металлов.
Мы повторяли это вчера.
Хадсон резко отрывается от телефона и вперивает в меня ненавидящий взгляд.
— Мне ничего от тебя не надо, понял? Не смей ко мне лезть. И помогать тоже. — Он такой красный, что, кажется, вот-вот взорвется.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не спрятаться за тетрадью.
Никто здесь не знает нашу историю, кроме Харриет.
Должно быть, все считают Хадсона обычным «проблемным элементом», а меня — школьным всезнайкой.
Одно могу сказать наверняка: это лето будет долгим.
ГЛАВА ПЯТАЯ
АРТУР
По пути домой меня окончательно накрывает осознанием того, как же круто, всесторонне, непоправимо я облажался. Я встретил самого клевого парня в городе, со щеками, словно поцелованными солнцем, — и, что хуже всего, почти наверняка ему понравился. У меня по-прежнему не идет из головы его улыбка. Это была не просто улыбка солидарности по поводу ориентации. Это была улыбка формата «приглашающе открытая дверь». Но теперь эта дверь захлопнута, заперта и заколочена. Я больше никогда не увижу Хадсона. Никогда не поцелую губы Эммы Уотсон. Типичная история моей жизни. Семейный статус: навеки одинок.
Жаль, что мне не хватило пороху попросить его номер.
Джесси чертовски заблуждается на мой счет. У какого-нибудь суслика храбрости и то больше. Я никогда ни с кем не встречался, не занимался сексом, не целовался, даже не пытался сблизиться. И до недавних пор меня это не волновало. Одиночество ощущалось… нормальным? В конце концов, Итан и Джесси плывут в той же лодке. Но теперь я чувствую себя так, будто прослушиваюсь на Бродвей без музыкального образования и с девственно чистым резюме: неподготовленным, некомпетентным и абсолютно выбитым из колеи.
Всю дорогу до дома мне словно тесно в собственной коже. На Семьдесят второй улице я поднимаюсь из метро и окунаюсь в мешанину людей, такси и детских колясок. От станции до нашей квартиры всего три квартала — и их я прохожу, читая на телефоне «Потерянные связи».
А едва открыв дверь, слышу:
— Арти, это ты?
Я опускаю сумку с ноутбуком на стол в гостиной, который также служит кухонным и обеденным. В квартире дедушки Мильтона только две спальни; я догадываюсь, что для Нью-Йорка это весьма прилично, но все равно чувствую себя здесь как мумия в саркофаге. Неудивительно, что летние месяцы дедушка предпочитает проводить на Мартас-Винъярд [15] .
Я иду на папин голос. Он сидит за моим столом, вооруженный ноутбуком и чашкой кофе.
— И почему ты в моей комнате?
Он недоуменно качает головой, будто сам не понимает, как тут оказался.
— Смена обстановки способствует вдохновению?
— Признай, что ты боишься лошадей.
— Я люблю лошадей. Просто не понимаю, зачем твоему дедушке двадцать две картины с ними, — смущенно говорит папа. — Они словно следят за нами, да? У меня же не глюки?
— У тебя не глюки.
— Мне иногда хочется… Не знаю… Приклеить им солнечные очки, что ли.
— Отличная идея. Маму удар хватит.
Пару секунд мы смотрим друг на друга и ухмыляемся. Это наша с папой фишка: иногда мы чувствуем себя школьниками на галерке, которые пуляются бумажками маме в затылок. Образно выражаясь, конечно.
Я заглядываю в экран его ноутбука.