— Пробовал когда-нибудь чурро?

— Кажется, я даже не знаю, что это такое.

— Вроде обжаренных пончиков. Мне нравятся с корицей, но с сахаром тоже вкусно. Пойдем, я угощаю.

Мы переходим дорогу. Парень за тележкой спрашивает, чего бы мы хотели, по-испански, а я отвечаю ему по-английски. Один с корицей, один с сахаром, один с шоколадом и один с малиной. Крошить в «Стрэнде» как-то неловко, так что мы возвращаемся в парк, чтобы спокойно перекусить.

— Ты говоришь по-испански?

— Почти нет. Нахватался всякого по мелочи, слушая родителей с тетушками, но понимаю я больше, чем могу сказать.

Четвероклассник Бен многое бы отдал за знание, что говорят о нем за спиной другие ребята-пуэрториканцы. Я откусываю от чурро с корицей. Тесто еще теплое — видимо, только пожарили.

— Какой попробуешь первым?

Артур берется за шоколадный чурро.

— Офигеть, — говорит он, умяв разом чуть не половину. — Почему я раньше о них не слышал? Это какое-то особенное нью-йоркское блюдо?

— Скорее испанское. Их подают на десерт в мексиканских ресторанах.

— Всегда считал себя адептом печенья, но уже готов обратиться в религию чурро. — Артур делает еще укус. — Ты мне прямо открываешь дивный новый мир. Честно говоря, я то и дело забываю, что ты пуэрториканец. Кожа слишком светлая, по-испански не говоришь. Только фамилия и напоминает.

Я застываю с чурро во рту. Артур продолжает жевать, как ни в чем не бывало, даже не подозревая, что секунду назад наступил мне на больную мозоль. На дворе 2018 год. Как люди — даже хорошие — могут продолжать говорить такое дерьмо? Впрочем, я тоже не образец тактичности — вспомнить хоть историю с Кентом. Я проглатываю, что могу, и бросаю остатки чурро обратно в коробку.

Вообще-то это не мое дело — учить людей следить за языком.

И не мое дело — читать им нотации, чтобы они не только не произносили, но и не думали глупостей.

Но я хочу видеть Артура хорошим человеком. Достойным. И чтобы меня он видел достойным тоже.

Я оглядываюсь на гуляк в парке — парочки, семьи, друзья, незнакомцы — и задумываюсь, как часто им портят настроение чьи-нибудь необдуманные слова. А затем утыкаюсь в землю, потому что не готов сейчас посмотреть Артуру в глаза.

— Я долго хотел фамилию Аллен, — говорю я наконец. — Окружающие вечно не могли сообразить, как произносится «Алехо», а вот с фамилией Аллен у них никогда не возникало проблем. Во втором классе учитель звал меня «Аледжо», пока мама не пришла и не дала ему втык. — Я не глядя чувствую, как Артур осознает, что именно сказал, и воздух между нами сгущается. — Знаешь, как меня бесит, что я не похож на пуэрториканца? Конечно, белая кожа дает свои преимущества, но пуэрториканцы вообще-то не рождаются как под копирку.

— Бен, прости меня…

— И не каждый пуэрториканец любит чурро или говорит по-испански. Я понимаю, что ты не имел в виду ничего плохого, но ты мне правда нравишься, и мне хотелось бы, чтобы я тоже нравился тебе настоящим. И чтобы ты знал меня настоящего — а не просто думал, будто знаешь, на основании дурацких стереотипов.

Артур придвигается ближе и кладет голову мне на плечо.

— Если бы я мог путешествовать во времени, то вернулся бы на пять минут назад и не вел себя как идиот. Понимаю, это пустой звук, но именно так я бы и поступил. Я бы даже отказался от возможности писать «Гамильтона» с Лином-Мануэлем Мирандой — который, если начистоту, все равно не взял бы меня в соавторы. Что угодно, лишь бы не делать тебе больно. А я сделал тебе больно уже несколько раз.

— Все нормально.

— Нет, не нормально. Мне правда очень жаль, Бен.

— Я же знаю, что ты не со зла. Просто нужно было расставить точки над i. Мне нравится моя национальность, и я хотел бы чувствовать себя пуэрториканцем не только дома, но и рядом с тобой. Потому что именно таков я настоящий.

— Значит, поджопника я не получу?

— Угу. Считай, что заслужил прощение своими словами про путешествие в прошлое. Хотя жаль, конечно, что тебе не удастся потусить с Лином-Мануэлем Мирандой. Придется довольствоваться менее знаменитым пуэрториканцем.

— Отлично. Мне еще кучу всего о тебе нужно узнать.

— А о Лине-Мануэле ты уже все знаешь, видимо?

— Я абсолютно ничего не знаю об обладателе Пулитцеровской премии Лине-Мануэле Миранде, который родился 16 января, закончил Уэслианский университет и назвал сына в честь краба из «Русалочки».

— Так, я пошел отсюда. — Я сгребаю коробку с чурро под мышку. — И ты лишаешься всех чурро-привилегий.

Артур набивает сумку магнитиками, открытками и футболкой с логотипом «Стрэнда», и мы отправляемся в Верхний Вест-Сайд, где обитает загадочный дедушка Мильтон. Район известен мне довольно хорошо. Раньше мы частенько зависали там с Хадсоном — из-за катка, а еще реки Гудзон. Иногда Хадсон вел себя так, будто ее и правда назвали в его честь. Сейчас уже Артур хочет посидеть со мной на набережной, и я упорно гоню воспоминания, как мы гуляли там с Хадсоном. Что же теперь, вообще никуда не ходить? Не дождется.

В любом случае, выбор у нас небольшой. Пригласить Артура в гости — значит поставить себя в уязвимое положение, да и слишком рано знакомить его с родителями. То есть я в принципе не против, но не хочу торопить события, как это получилось с мамой Хадсона. Большая ошибка с моей стороны.

День клонится к вечеру, мы с Артуром оба вымотаны. По правде говоря, сейчас я охотнее отправился бы домой и вздремнул, но тогда в нашем распоряжении останутся только сообщения и звонки. А я не хочу упускать ни одной минуты живого общения.



— Жаль, что люди не могут подзаряжаться, как телефоны, — говорю я.

— Могут, — возражает Артур. — Это называется «сон». Правда, телефон заряжается быстрее, чем за восемь часов.

— Обожаю спать. Хотя в последнее время летняя школа лишает меня этого удовольствия. А теперь еще и ты! Какое коварство.


По случаю субботы поезд следует со всеми остановками — а это значит, что нам предстоит трястись в метро добрых тридцать минут. Возможно, даже сорок или пятьдесят — если кто-нибудь прогневает богов общественного транспорта.

— Ты как хочешь, а я собираюсь вздремнуть, — заявляю я.

— Последую твоему примеру.

Я обнимаю Артура за плечи, и он прижимается ко мне. В вагоне на редкость свободно, так что я пользуюсь возможностью и вытягиваю ноги.

— Только я не могу спать без фонового шума. Ничего, если воткну один наушник?

— А что будешь слушать?

— Обычно я просто ставлю плейлист на рандом.

Артур достает телефон — и вау, разумеется, это саундтрек к «Гамильтону». Он включает первую песню, мы делим наушники и закрываем глаза. Я словно погружаюсь в свою вчерашнюю фантазию, только на этот раз Артур действительно у меня под боком, а не в виде бесплотного голоса в трубке. Воодушевления, которое охватывает меня при этой мысли, хватило бы, чтобы поступить в колледж и переехать в общежитие. Уж там-то я смогу общаться с кем хочу и когда хочу.

Я задремываю, но не до конца — чтобы не пропустить нужную станцию. Внезапно кто-то пинает меня по ботинку, и я распахиваю глаза с уже заготовленным извинением. Наверное, не стоило так раскидывать ноги. Над нами нависает мужчина с совсем мелким мальчонкой.

— Простите, — говорю я.

— Никто не хочет на это смотреть, — отвечает он, указывая газетой на меня и Артура и даже не пытаясь отодвинуться. На нас начинают коситься другие пассажиры.

— Смотреть на что? — Я выпрямляюсь, и Артур тут же открывает глаза. Похоже, он на самом деле и не спал.

— Просто занимайтесь этим дома, окей? Тут вообще-то дети.

— Заниматься чем дома? — спрашиваю я.

— Сами знаете, — цедит мужчина. Он уже красный как помидор — то ли от возмущения, то ли от смущения, что я не ведусь на его провокации.

— Пока я знаю только, что еду в метро с партнером.

Я наконец встаю. Сердце бешено колотится — кто знает, что выкинет этот придурок. Но кто-то уже снимает нас на мобильный, и, если дело дойдет до рукоприкладства, я хотя бы смогу предъявить полиции запись. Может, в участке его отучат цепляться к невинным людям.

— Я не хочу, чтобы мой пятилетний сын по дороге домой смотрел на всякие извращения.

На самом деле его проблема — это даже не проблема, но я стремительно теряю решимость заявить ему это в лицо. Пускай мои плечи широко расправлены, колени ощутимо дрожат. Этот мужчина выглядит так, будто в любой момент готов пустить в ход кулаки. Артур тоже встает, но я отодвигаю его за спину.

— Все хорошо, все хорошо, — принимается бормотать он. — Мы не собирались делать ничего такого.

— Да плюнь на него, — перебиваю я, жалея, что с нами нет Дилана. Сейчас поддержка с воздуха не помешала бы.

В следующую секунду мальчонка заходится ревом, будто это я здесь — настоящий агрессор и спровоцировал его мудаковатого папашу тем, что сидел в обнимку с другим парнем. Искренне сочувствую пацану. Боюсь даже представить, что его ждет, если в пубертате он посмеет влюбиться не в милую гетеросексуальную девочку.

Мужчина подхватывает его на руки.

— Скажи спасибо, что я с ребенком, а то вправил бы тебе мозги.

Артур тянет меня прочь, и я отступаю только потому, что он задыхается, и плачет, и зовет меня по имени, и, кажется, напуган даже больше того мальца. Какой-то парень со спортивной сумкой загораживает нас от мужчины и принимается говорить, чтобы тот остыл и что здесь уже нет никакой проблемы.

Но проблема есть, потому что для нас с Артуром ничего не кончено.

Мы выходим на ближайшей станции, и у Артура совсем сдают нервы. Я тянусь обхватить его за плечи — как привык делать с Диланом, когда того накрывает паникой, — но Артур сбрасывает мои руки и невидяще смотрит куда-то вдаль платформы.

— Я думал, в Нью-Йорке нормально с… — Он делает глубокий вдох и порывисто вытирает щеки. — Знаешь, все эти гей-бары, парады гордости и однополые пары на улицах. Какого черта? Мне казалось, уж здесь-то с этим нет проблем.

— Обычно нет. Но мудаки найдутся в любом городе.

Мне хочется его обнять, но Артур явно не в настроении. Как будто любое выражение привязанности повесит мишень нам на спину. Как будто нас обязательно накажут за то, что наши сердца устроены немного по-другому.

— Ты в порядке?

— Нет. Мне никогда раньше не угрожали. И я жутко за тебя испугался. Почему ты не промолчал?

А стоило бы. Я не имел никакого права подвергать Артура опасности — ради сомнительной возможности ответить за нас и за таких, как мы.

— Прости. Я тоже испугался.

Следующий поезд мы пропускаем. И еще один. Артур соглашается сесть только в третий — и только потому, что там больше людей, а значит, в случае новых неприятностей кто-нибудь наверняка встанет на нашу сторону.

Неприятно думать, что мир, который свел нас вместе, одновременно так его пугает.

— Провожу тебя до дома, — говорю я негромко.