От этих воспоминаний я разозлился. К чему тогда было все это – мечты, работа с полицией? Значит, я бесполезен как криминалист, раз не могу разобраться в этой – самой важной для меня – его смерти. Черта с два, я должен! Итак, возможно, причиной послужил некий яд, который дал похожие на болезнь симптомы. Снова яд? Как и тогда, в Ростове. Но какой? Я просидел над записями не один час. Только когда буквы стали расплываться, я понял, что по лицу у меня текут злые слезы.

Под утро я внезапно крепко уснул, а когда проснулся, в темной стене светился белесый квадрат. Я не сразу понял, что это окно, в которое входила заря. Во дворе на перилах крыльца и желтой траве лежал иней. Робко крикнул первый петух. И тут же, как дуэтом, где-то очень далеко сильно ударило. Хозяйка на крыльце мелко закрестилась. Врассыпную бросилась домашняя птица – второпях я чуть было не споткнулся об этих гусей. Уже почти перед самой хатой, где разместили лазарет, мне пришлось задержаться: пестрая группа конных офицеров поворачивала к дороге. Значит, скоро уходим. Криминалист Гросс говорил, что нет ничего более печального и вредного, чем медлительный следователь. Медлить было нельзя. Взбежав на крыльцо, я сильно постучал.

Доктор уже не спал. Ходил, собирая вещи, продолжая говорить со мной.

– Я ничего не понимаю! Обычная слабость, кашель. И вдруг резкий скачок температуры, – он был явно смущен.

– Такое стремительное течение болезни – редкость?

– Когда он заболел?

– В Ростове. Несколько дней назад.

– Редкость. Но ведь заболеваемость высокая у нас – и грипп, и тиф, дизентерия…

– Но разве в вашей практике бывали такие случаи?

– Никогда. Даже дети, которые обычно хуже переносят, так не болеют и не умирают. Но симптомы все… Да ведь и анализ слизистой мокроты мы сделали только по вашей настойчивой просьбе. Несомненно, любой врач, да еще в наших походных условиях, поставил бы диагноз «инфлюэнца».

Пока он сокрушался о недостаточном количестве бактериологических лабораторий и неэффективности ранней диагностики инфекционных болезней, я думал о другом. Сделанный анализ показал наличие большого количества туберкулезных палочек. Болезнь развилась невероятно стремительно.

– Позвольте мне повторить анализ.

Сестра, не споря, выдала мне все необходимое. Флаконы с реактивами и красителями для окраски по методу Циля – Нильсена – верный способ определить туберкулез. В моем распоряжении был микроскоп с масляно-иммерсионной линзой – при сильном увеличении она давала приличное разрешение. Нашлась и бунзеновская горелка. Надо было приступать, но я медлил. Я читал статьи, где Кох описал свои лабораторные методы окраски бактериальной культуры, видел, как делается анализ, но сам проводил его впервые. Ну да что же! И шаги когда-то делать приходится впервые, а потом бежим не задумываясь. Вид моего друга-чемоданчика и удобно лежащие в руках инструменты придали мне уверенности.

«Ты, сволочь, ударил, но я тебя поймаю! Я тебя поймаю». Кажется, я даже вслух шептал это, потому что сестра пару раз взглянула с сочувствием. Наконец я увидел их – маленькие убийцы, синие, почти фиолетовые, изгибающиеся палочки Коха. Это туберкулез. Естественная причина, не яд. Но как он мог убить так быстро? Несколько недель – это невозможно! Еще одна мысль пришла ко мне, как будто заглянула в окно мимоходом, но я уже остановил ее, не дал уйти. Быстро, как мог, я сделал новую, широко обсуждаемую пробу одного американца. Результат меня поразил. Совершенно очевидно, что передо мной была смесь фильтратов культур микробактерий. Нечто редкое, но возможное. Об экспериментах по выращиванию микробов на плотных средах писал русский ученый, была такая работа… Как же ее?.. «Методы изучения патогенных организмов», точно. Жаль, я не слишком внимательно ее прочел! Значит, яд, но яд хитрый, яд-шпион. Яд, который использовал болезнь как маскировку. Конечно, я не представил бы результат данной пробы в суде. Но мне этого было достаточно.

Я стал думать. Зачем такой сложный способ? Жертва не умирает сразу. Значит, важный фактор – время. Почему? Подобраться к ЛК было сложно: постоянно на виду, почти всегда не один, часто – с охраной. При любом эксцессе под подозрение попал бы ближний круг. Смерть должна быть естественной, как и задумывалось с телеграфистом. Господину Икс – зверю, как называл его ЛК, – не нужно было, чтобы началось тщательное расследование. А в случае внезапной смерти такой крупной фигуры в городе оно несомненно бы началось даже в военной обстановке. Ясно, что дело в этом чертовом портфеле и деньгах. ЛК ясно сказал, что за ним идет охота. Как он рискнул и как просчитался! Как он тогда сказал: убьем двоих одним выстрелом. А мертв он.

От злости я скрипнул зубами. Не зря же он лично формировал отряд, сопровождающий портфель! Да еще и намекал, что таким образом возможный убийца, «упалый зверь», будет под его присмотром. Значит, те же лица. Казаков-часовых, думаю, можно уже точно отбросить. Трое. Но не ясно: кто именно? Один или все?

Уже после, когда мы подходили к Екатеринодару, я вспомнил кое-что, стертое смертью Вольского. Края бумаг на моем столе немного, на пару сантиметров, но все же были сдвинуты. ЛК, заходя накануне, сложил их ровными стопками – он не терпел беспорядка. И хозяйка слышала шаги в прихожей. Шофер ЛК, который был и денщиком его, и помощником, твердо ответил, что за мной в тот вечер никто не посылал.





Глава девятнадцатая

Екатеринодар. Штаб




– Нет, не могу помочь. Ничем. В бумагах, которые вы предоставили, нет никаких сомнений. Я готов оказать вам нужную поддержку в других вопросах, но в том, о чем вы сейчас просите, никак не могу.

Молодой секретарь в ставке армии здесь, в Екатеринодаре, и я уже полчаса спорим. Чтобы показать, как ему обременителен этот разговор, секретарь поднимается и демонстративно остается стоять, опираясь на стол. Рука – на трубке телефона, красные огни звонков выскакивают то и дело: штурма города ждут со дня на день. Но я настойчив, ведь ничего другого мне не остается.

– Мне крайне важно узнать, что именно было в телеграмме, которую отправили в Ростов три недели назад. Время и точную дату я вам записал. Это вопрос действительно жизненно важный. Из-за этой телеграммы кто-то пошел на убийство. И, возможно, не одно.

Я вижу, что он колеблется, и усиливаю натиск.

– Хорошо, не зачитывайте мне переданный текст. Но о чем телеграмма? Вы же видите, – я снова подвигаю к нему мои бумаги, где сверху лежит записка от ЛК, – мне можно доверять. За меня могут поручиться.

Нет. Все бесполезно. Секретарь уже снял трубку телефона и говорит, отвернувшись в сторону. Разговор окончен. Уже у двери, когда я ищу в себе силы не хлопнуть ею слишком громко, он меня окликает:

– Постойте. Я действительно не могу вам помочь. Понимаете? Информация, которую вы просите… Не могу. Прошу простить: важные звонки.

Это отказ окончательный.

В коридоре мне на секунду кажется, что внизу шумит море. Это голоса. В холле при входе черно от голов. В гудении голосов я вдруг слышу один знакомый высокий, голос почти подростка и замечаю Шеховцева. Не ясно, зачем он тут, к тому же вокруг него солдаты. Конвой? Шеховцев придерживает за локоть незнакомого господина с разбитым лицом, в испачканном пальто. Подходя ближе, я слышу яростный спор, из которого, однако, ничего нельзя понять.

– Позвольте пустить руку, иначе нам придется и вас пригласить пройти! – конвойный серьезно зол, но и Шеховцев не уступает. Обрывки слов «явный… провокация… Ваши документы…»

Не одному мне не повезло здесь сегодня! Вот и Шеховцев сдается, отпускает локоть задержанного, отступает, замечая в толпе и меня, но явно не очень-то мне рад. А мне, наоборот, важно понять, что он делает здесь. Конвой уводит арестованного, и тот ни разу не оборачивается.

– В чем дело, Матвей?

– Ничего. Ничего такого, – Шеховцев непривычно раздражен. – Я встретил знакомого вот в таком положении – под конвоем. Случайно.

– Откуда у вас такие знакомства?

– Позвольте, это, видимо, допрос? – Шеховцев говорит со мной, сразу краснея, как только он умеет. Но мне нужно узнать, в чем дело, не до вежливости. – Вы окончательно решили переквалифицироваться в сыщики, Егор Андреевич? – Он смущен, это заметно. – Вы извините меня, вспылил. А ведь мы с вами друзья-приятели. Я расскажу, раз вы сюда вхожи, сами услышали бы позже.


Я молчу. Конечно, я вовсе не вхож сюда, но, промолчав, я узнаю, что это за интересный господин, о котором Шеховцев так печется.

– Это действительно знакомый, – продолжает Матвей, – я уверен, что узнал его. В германскую войну был отмечен за храбрость, георгиевский кавалер. Потом, после переворота, во время наступления армии он был с нами. Изволите слышать, в чем его обвинили! Но это явно чушь, ерунда.

– Нет, я не слышал, тут слишком шумно.

– Нет? – Шеховцев вполне по-дружески берет меня под руку и мы идем к выходу. – Полная ерунда! Утверждают, что он участник политических беспорядков. И вроде бы устроил глупую выходку: сорвал траурную афишу о смерти Рябоконя, плюнул.

– Уверен, что этот случай разъяснится.

На ступенях мы немного скованно попрощались.





Глава двадцатая

Екатеринодар. Тень




Нерешительный крупный снег то начинался, то переставал падать – как неуверенный в себе пианист. Два аккорда – и тишина, потом снова, но наконец решился и повалил крупными неприятно сырыми хлопьями, которые тут же таяли. Настроение было под стать погоде, но мое вечное упрямство не давало покоя, ища выход. Как еще разузнать о телеграмме? Какое-то время я бродил по улицам. Мне всегда лучше думалось на ходу. Но не сработало. Разговор на повышенных тонах в ставке (и главное то, что он не дал результата), а потом эта небольшая стычка с Шеховцевым задели меня.

Возвращаясь по незнакомым узким улицам, я шел, уже почти не думая, лишь мечтая добраться до гостиницы, выспаться на настоящей удобной кровати. Поселили нас почти роскошно. Всем этим занимался Беденко – к нему перешла роль казначея. Это было в духе тех дней. Все спешили пожить на широкую ногу. Окна ресторанов в Екатеринодаре светились до поздней ночи. К парикмахерам толпились клиенты. В вестибюле нашей гостиницы шел аукцион: продавались крепкие напитки и вина по бросовым ценам – тоже привычное дело. Видно, хозяину требовались наличные деньги, и он спешил сбыть все, что можно, до отъезда, до смены власти.

В буфете я выпил горячего чаю, хотя хотелось горячего мяса. Постояльцам предлагали неплохой обед, но не было желания видеть кого-либо из моих товарищей – пришлось довольствоваться бутербродами с ветчиной и горчицей. Однако не удалось – столкнулся с Чекилевым. Я не успел ничего спросить, как он сказал, что идет за папиросами.

– Моего сорта у них нет, – он оглядывался, хлопая себя по карманам.

Официант, слышавший нас, поднося спички, с небольшой обидой сказал, что все наилучшие сорта имеются.

– Чего еще изволите? Можем предложить господину офицеру доставить все нужное в номер.

Но Чекилев только махнул на него рукой:

– Ну все равно, хочу пройтись.

И вышел. Беденко и Шеховцев были тут же. Не разговаривали, но присматривали друг за другом. Они мне все довольно сильно осточертели, я чувствовал, как устал. Чего доброго, они бы еще завели разговор о смерти ЛК! Почти на ходу кивнув, я коротко узнал у Шеховцева о его арестованном знакомом. Он ответил, что, скорее всего, все-таки обознался. Не задерживаясь, я поднялся в свой номер.

Впервые я жил с такими удобствами. В моем двухкомнатном номере была отлично оборудованная современная ванная комната – с кабиной душа, газовой плиткой и медной ванной, на которой помещалась газовая колонка для подогрева воды. Кишка душа несколько раз срывалась, заливая меня то горячей, то ледяной водой. Отличный аккорд в завершении этого дня! Я решил, что пущу воду в ванну погорячее и пока не буду думать об этой треклятой телеграмме. Черт побери, эти несколько слов, из-за которых человека убили и искалечили, из-за которых, я уверен, погиб ЛК.

Проснулся я, наверное, от холода, ванна, где я сам не заметил как уснул, совершенно остыла. Видимо, было уже довольно поздно: за окном – абсолютные чернила, из коридора не доносилось ни звука. Вдруг я услышал, как стукнула дверь. Показалось, что в соседний номер, где живет Беденко. Интересно…

С момента приезда он не отлучался из гостиницы. После спора из-за того, с кем останется портфель и запирать ли его в гостиничный сейф, было решено, что посменно портфель будет находиться у всех членов отряда. И всегда – под непременным присмотром казаков-часовых, которые сменяли друг друга. Беденко и Чекилев демонстративно потребовали смежные номера. Я, разумеется, тоже взял номер рядом – прямо напротив. Соседний занял Матвей Шеховцев. Портфель никто не намерен был выпустить из вида. С тех пор Беденко не спускался даже поесть в ресторан.

Мне пришло в голову, что, пожалуй, я рано сдался и вполне могу попросить его помочь мне разузнать о телеграмме. Он под подозрением, как и остальные, довериться полностью – риск. Но мне ведь нужно только его поручительство, а всего я ему не скажу. Кстати, я вспомнил намеки Курнатовского о близости Беденко к определенному ведомству, к которому напрямую относился и ЛК.

Беденко был у себя. Не суетясь, он сел и предложил мне папиросы. Мне вспомнился срез на изуродованной кисти телеграфиста. Несомненно, справа. Это наблюдение еще больше расположило меня к разговору с Беденко.

– Знаете, говорят, что все левши знаются с врагом рода человеческого, чертом? – открывая портсигар, он посмеивался – заметил, что я проследил за движением его руки. – Да еще и нечисты на руку.

Беденко если говорил о себе, то всегда с какой-то насмешкой, иногда злой и уж точно без самолюбования. Я вспомнил Чекилева: уж он бы не стал над собой шутить – куда там!

– Знаю еще, что, по примете, того, кто встретит левшу во вторник, непременно ждет несчастье. Но вот никак не вспомню, какой сегодня день.

– Погодите… Все в порядке, не вторник. Он был третьего дня, – он улыбался.

Вспомнив о Чекилеве, я решил спросить кое о чем важном.

– Скажите, Алексей Владимирович, вы говорили с Максимом Романовичем о том, чтобы обогнать колонну и идти отдельно?

Беденко выглядел немного удивленным и, с извиняющейся улыбкой переспросив: «С нашим бравым штабс-капитаном?», ответил, что нет, не говорил. Но тут же добавил, что это хорошая мысль. Так я и думал.

Разговор, начавшийся, в общем, неплохо, быстро зашел в тупик. Помочь Беденко не мог или не хотел. Впрочем, резоны у него были. Я понял, что он не доверяет никому, в том числе и мне, и принял твердое решение не покидать гостиницу. Из-за портфеля, конечно. Но потерять и этот шанс для меня было немыслимо. Я говорил убедительно, намекнул, что его протекция важна, чтобы узнать нечто напрямую связанное со смертью ЛК. И наконец почти открытым текстом сказал, что его отказ помочь мне, а значит и следствию (пусть и в этих необычных обстоятельствах), кажется мне странным. Не знаю, какой аргумент подействовал. Мы договорились быть в штабе армии завтра с раннего утра.

Надо было выспаться, но сон не шел. Я спустился в ресторан, и хотя общая зала была заперта, в курительной горел свет. Мне удалось раздобыть кофе с каким-то якобы ликером, а на деле спиртом, разбавленным ягодным сиропом. Все равно… Итак, убийца действует правой рукой. Но повод ли это отказаться от подозрений? Все же Беденко прибыл со всеми нужными документами, ему как будто доверял ЛК. Его знал Матвей Шеховцев. Кстати, тоже темная лошадка. Да, Матвей взялся ниоткуда, в армии недавно. Этот его арестованный сегодня, якобы знакомый, подозрителен. Откуда такие связи? Все это так, но сейчас самые честные люди то и дело переходили с одной стороны на другую, теряясь в догадках, у кого правда. Да и Чекилев… Я был склонен верить, что мысль идти отдельно от всех и как можно скорее принадлежала все-таки ему.

А ведь так гораздо легче было бы прибрать к рукам портфель! Чтобы выстроить цепь, нужны были мои записи, как назло оставшиеся в номере. Сui prodest – ищи, кому выгодно. Курнатовский цитировал эту фразу даже чаще, чем библейские тексты. Он, как и латиняне, мудрые ребята, смотрел в корень. Теперь мотив. В общем, мотив может быть у каждого. Он понятен – деньги. Огромные деньги. Здесь можно, пожалуй, вычеркнуть Чекилева. Мне вспомнились шестиэтажная мельница его отца и скоростные механические лифты в семейной конторе…

Кофе был выпит, остатки ликера без смущения отдавали свой спиртовой тяжелый дух (видимо, даже не спирт, а самогон). Пора было вернуться в номер и попробовать уснуть. Но, поднимаясь к себе, я думал все об одном – мотиве. Мотивом ведь могут быть и политические убеждения. Эти банковские документы на предъявителя в иностранных банках – страховка и надежда «отыграть победу» в случае поражения.

Если применить новую интересную науку – психологию, можно прикинуть еще несколько черт убийцы. Небанальный ум. Явно большое эго. Даже с моим небольшим опытом в расследованиях я замечал одну вещь. Расчетливые – те, кто убил, не поддавшись гневу, – всегда уверены: если нужно убрать препятствие к их личной выгоде, то любая овчинка стоит выделки. Ведь сколько эго и воли надо, чтобы медленно уничтожать жертву! Хладнокровно выжидать. ЛК становилось хуже несколько недель подряд, и все это время убийца был рядом. Как стервятник, тащился за умирающим. Никто из этих, в общем, симпатичных мне людей, безупречно вежливых, показавших себя хорошими товарищами в пути, не подходил на эту роль. Но тем не менее кто-то из них был убийцей!