– Ты сказала, что хочешь от неё избавиться, – напоминает он. – Посмотри на себя. Вот он, твой шанс. Иди к любому профессору. Расскажи, кто на тебя напал. Её исключат, и никто не заплачет.

Мне даже не надо никуда идти. К моему ужасу, несколько преподавателей уже спешат к нам, и среди них проректор Квиллен.

– О Древнейший! – восклицает пастырь Симитри. Его чёрная мантия негодующе колышется в такт его движениям. – Эллорен… кто это сделал?

Из кухни выходят Айвен, Фернилла, Айрис, Бледдин, поварихи и их помощники. Пришли полюбоваться на избитую гарднерийку как на праздник.

– Кто на вас напал, маг Гарднер? – спрашивает проректор Квиллен.

Она пристально смотрит мне в глаза, ожидая ответа. Голова у меня кружится, всё плывёт… Надо сказать что-нибудь, прежде чем Лукас сделает это за меня.

– Я споткнулась и упала, – произношу я в наступившей тишине.

– Вы… споткнулись? – недоверчиво переспрашивает пастырь Симитри.

– Да, – развиваю я успех. – На лестнице. В Северной башне. Я такая неловкая. Я даже на кухне упала, когда пришла на работу в первый раз. Спросите их, – указываю я на выстроившихся у стены помощников поварихи.

Айвен удивлённо поднимает брови, а Айрис и Бледдин смотрят на меня раскрыв рты.

– Вас нужно показать лекарю. – Пастырь Симитри ласково берёт меня за руку. – Идёмте, я провожу вас.

Послушно следуя за профессором, я оглядываюсь на Лукаса.

Что-то безвозвратно сломалось между нами. Он поступил слишком жестоко. Вряд ли я смогу простить его.

Будто прочитав мои мысли, Лукас отвечает мне полным отвращения взглядом и уходит.

Поздно ночью, с мешком в руках, я брожу возле птичника, отыскивая на ощупь щеколду на клетке. Лекарь, конечно, помог, но левый глаз всё ещё болит, а в голове будто стучат маленькие молоточки.

– Что ты здесь делаешь? – неожиданно доносится сзади.

Айвен, едва различимый во тьме, стоит чуть поодаль с двумя вёдрами пищевых отходов.

– Краду цыплёнка, не видишь? – огрызаюсь я. – Для Ариэль.

– Для икаритки? – недоверчиво уточняет он.

– Ариэль умеет мысленно разговаривать с птицами.

Чёрный силуэт замирает. Кажется, я даже вижу зелёные глаза Айвена.

– Ты выдашь меня или оставишь в покое? – требую я ответа. – Уж выбирай поскорее.

Нахмурившись, он медленно открывает рот, будто собираясь что-то сказать, но тут же закрывает его снова, плотно сжимая губы.

– Я совершила ошибку, – признаюсь я дрожащим голосом. Во мне не осталось ни гнева, ни храбрости, один только жгучий стыд. – Я была не права. Я не хотела…

Всё. Больше не могу выговорить ни слова. Сейчас разрыдаюсь.

Айвен молчит, но взгляд его меняется – он смотрит на меня открыто, сочувственно, позабыв о привычной ненависти.

Словно предупреждая меня держаться от него подальше, Айвен качает головой, ещё минуту нерешительно оглядывает птичник и уходит.



В Северной башне Винтер сидит рядом с Ариэль и гладит подругу по голове. Ариэль безжизненно растянулась на кровати лицом к стене.

Мёртвую птицу убрали, о случившемся напоминают лишь пятна крови на полу.

Я выпускаю принесённого цыплёнка из мешка, и птица, подбежав к икаритам, взлетает на постель.

Винтер с удивлением смотрит сначала на цыплёнка, потом на меня. Её взгляд постепенно смягчается.

– Я не хотела, чтобы всё случилось так… – оправдываюсь я, присев на свою кровать.

– Я знаю, – печально вздыхая, произносит Винтер. – Знать – моё проклятие. – Она поворачивается и смотрит мне в глаза: – Ты не виновата, Эллорен Гарднер. Это всего лишь ещё одна ужасная жестокость в длинной череде таких же отвратительных жестокостей. Ариэль была совсем маленькой, когда собственная мать отправила её в тюрьму в Валгарде, проклиная себя за то, что дала жизнь деаргдулу… вы зовёте их икаритами. Ариэль посадили в клетку. Ей было два года.

Я с трудом сглатываю комок в пересохшем горле. Отворачиваться нельзя. Я должна увидеть всё без прикрас.

– Могу я чем-нибудь помочь? – хрипло спрашиваю я.

Винтер только горестно качает головой.


И я делаю единственное, что мне под силу.

Молча сижу, слушая, как Винтер поёт протяжную эльфийскую мелодию. Мы проводим ночь без сна в полутёмной комнате, освещённой только призрачным светом мерцающей лампы. Посреди ночи высоко под потолком, на стропилах, неожиданно появляется Страж и почти сразу же исчезает.

Мы ждём, когда Ариэль придёт в себя. Винтер поёт, я беззвучно повторяю молитвы. Мы ждём.

Перед самым рассветом зелёные глаза Ариэль наконец открываются. Она растерянно смотрит на нас, двигается медленно, как заторможенная, но перед нами снова Ариэль.





Глава 22. Поэзия




В этом году я острее, чем обычно, ощущаю смену времён года. По утрам моё дыхание вырывается белыми облачками пара, когда я спешу через поля от Северной башни к университету, пальцы краснеют от холодного ветра.

В аптекарской лаборатории наступает горячая пора – мы смешиваем микстуру за микстурой. Осенью аптекарям скучать некогда. Чёрный кашель, пневмония, бронхит, красный грипп – все эти болезни приходят с ледяным осенним ветром и расцветают в переполненных душных комнатах.

На металлургии профессор-смарагдальфар требует, чтобы я работала с головокружительной скоростью, даёт очень мало времени на приготовление металлических порошков для лекарств, применяемых в хелаторной терапии, строго оценивает мои письменные работы (я едва дотягиваю до проходного балла). Профессор не любит гарднерийцев – это несложно прочесть в его взгляде, но его неприязнь ко мне – особого свойства. Только при помощи Куррана (он щедро делится со мной записями лекций и результатами лабораторных) я кое-как выношу эти занятия. От низкопробных нападок Фэллон тоже спасения пока нет.

По математике и химии много задают, но профессор Воля, по крайней мере, ко всем относится одинаково. Только профессор Симитри остаётся великодушным и всепрощающим, а мои однокурсники по истории и ботанике – слегка отстранёнными, но добросердечными.

От тёти Вивиан регулярно приходят письма, перечисляющие все прелести жизни и учёбы в университете после обручения с Лукасом. Покрепче запахнув тёплую накидку в нашей вечно холодной комнате, я бросаю письма в неопрятный камин и греюсь над жадно пожирающим листки пламенем.

По утрам меня встречает необычная тишина, как будто весь мир затаил дыхание и чего-то ждёт. Только дикие гуси стремятся на юг, то и дело нарушая тишину своим кличем.

Улетай, пока можешь. Надвигается зима.



– Как поживают твои икариты? – однажды интересуется перед химией Айслин.

Со дня гибели цыплёнка прошла неделя. У нас в Северной башне очень тихо, хотя в воздухе витает напряжённость. Мои синяки и царапины почти зажили благодаря молитвам пастыря Симитри и целебной мази, которую я смешала себе в аптекарской лаборатории.

– Я там только ночую, – пожимаю я плечами. – Ариэль притихла. Почти всё время лежит на кровати. Она со мной не разговаривает, даже не смотрит в мою сторону. – Оглядев полупустой зал (студенты ещё только собираются на лекцию по химии), я тихо сообщаю: – Похоже, ей нравится тот цыплёнок, которого я для неё стащила.

– А она на тебя больше не бросится? – беспокоится Айслин.

– Не знаю. Винтер всегда рядом с ней, Ариэль её слушается.

Мы с Винтер теперь разговариваем, хотя я стараюсь держаться подальше, чтобы эльфийка случайно не прочла мои мысли. Винтер со своей стороны тоже не рвётся до меня дотрагиваться. Мы сосуществуем очень мирно, но обращаемся, будто планеты, каждая по своей орбите. Мне хочется узнать о Винтер как можно больше, и я намеренно заглядываю ей через плечо, когда она рисует. Эльфийка больше не ждёт, когда я усну, чтобы взяться за карандаш, и мне удаётся подсмотреть, как рождаются удивительные рисунки. Моделями Винтер чаще всего служат Ариэль, цыплёнок или эльфийские лучники.

– Раньше я видела Ариэль только в Северной башне, – рассказываю я подруге. – Однако несколько дней назад она вдруг пришла на лекцию по математике.

– Не может быть!

– Я и сама удивилась, – качаю я головой.

– Что же произошло?

И я охотно рассказываю.



Я, как обычно, усаживалась на своё место, пока наш профессор, маг Клинманн, что-то писал на доске, постукивая мелом. В высокие стрельчатые окна били капли дождя. Наш преподаватель по математике – гарднериец, со мной он всегда сдержанно вежлив, но с представителями других рас… Когда он обращается к кельту или эльфхоллену, в его зелёных глазах появляется неприятный жестокий блеск.

Я как раз приготовила перо, чернильницу и пергамент, когда услышала громкий вздох – гарднерийцы по всей аудитории охнули в унисон.

Подняв голову, я заметила у дверей Ариэль – она стояла, взволнованно помахивая крыльями.

Маг Клинманн взглянул на неё и быстро отвёл глаза как от яркого пламени. Студенты тоже отвернулись, что-то недовольно бормоча друг другу.

Только Айвен, кельт, молча смотрел прямо на Ариэль.

– По какой причине вы явились на мой урок без предупреждения, Ариэль Хейвен? – спросил профессор. Он говорил спокойно, но по-прежнему смотрел в сторону, на гарднерийцев, которые отвечали ему сочувственными взглядами.

– Мне сказали, что в своём классе я уже всё выучила, – выпалила Ариэль, оглядывая аудиторию и переминаясь с ноги на ногу. Она изо всех сил старалась держаться прямо, не присесть, будто готовясь к атаке. Ариэль протянула профессору листок пергамента, и он (видимо, разглядев его краем глаза) ухмыльнулся и встал к Ариэль почти спиной.

– Откуда мне знать, что вы не обманули своего профессора математики? – спросил он скучающим тоном. – Я слышал, вы, икариты, на всё способны. – Он улыбнулся своей шутке, по-прежнему не глядя на Ариэль.

Я и раньше видела, как при виде икаритов студенты отводили глаза, но только на улице или в коридорах. Разговаривать, не глядя на собеседника, странно, а наблюдать за этим – стыдно.