Он снова махнул трубкой:

– Вон последние из них как раз занимают позиции. Вы приехали, когда мы собирались предъявить ему ультиматум.

– В доме есть мирные жители?

– А кого вы считаете мирными, капитан? Потому что, на мой взгляд, каждый, кто находится в этом здании, укрывает террориста.

– А женщины и дети? – спросил я. – Если Сен решит не отвечать на ваш ультиматум, мы должны предложить остальным – всем, кто захочет, – беспрепятственно выйти из здания. Кстати, у них мы могли бы добыть какие-то сведения о расположении комнат. И узнать, правда ли там находится Сен.

Доусон посмотрел на меня долгим взглядом. Лицо его ничего не выражало, но он явно взвешивал варианты.

– Ладно, – решил он наконец, – поступим по-вашему.

Он окликнул сипая с рупором в руке, сидевшего на корточках под забором со стороны фасада. Солдат, припадая к земле, подбежал к нам. Доусон заговорил с ним на его родном языке. Сипай отдал честь и вернулся на позицию.

– Ну, начали, – распорядился Доусон.

Сипай обратился к тем, кто был в доме. Через громкоговоритель его голос звучал глухо. В ответ не донеслось ни звука. Подождав минуту, сипай повторил свою речь. В этот раз со стороны дома донесся звук выстрела. Пуля ударила в забор недалеко от сипая, и кирпич разлетелся фонтаном осколков и пыли.

– Вот вам и ответ, – заметил Доусон.

Он окликнул субедара и приказал открыть огонь. В тот же миг солдаты, расставленные вокруг здания, выстрелили залпом. Куски штукатурки и дерева брызнули по всему фасаду. Засевшие в здании ответили встречным огнем. Пули отскакивали от стен и автомобилей.

По кивку Доусона сипаи попытались взять здание штурмом. Любой фронтовик сказал бы, что это ошибка, что врага нужно сперва вымотать и только потом идти в лобовую атаку. Но Доусону не довелось побывать в окопах, а его люди отличались самонадеянностью. Через несколько секунд два сипая уже попали под пули: один остался лежать на земле, крича от боли, другому повезло умереть на месте. Остальные отступили в относительно безопасную зону за очерченный забором периметр.

– Этому не будет конца, пока мы не перебьем их всех до единого, – вздохнул Доусон.

– Будем надеяться, что патроны у них закончатся раньше, – ответил я.

Доусон сухо усмехнулся:

– Если и закончатся, последние пули они сохранят для себя.

Тут вернулся Банерджи, бегавший звонить лорду Таггерту, и устроился рядом со мной в засаде. Стрельба стихла. Террористы экономили патроны и стреляли, только когда замечали движение с нашей стороны. Крики раненого сипая перешли в жалобные вопли. Языка я не понимал, но это было и не нужно. Смертельно раненный человек, крича, всегда обращается к кому-то из двоих – или к матери, или к богу. Товарищи попытались до него добраться, но выстрелы из здания заставили их отступить. Потом он смолк. Я понял, что эта смерть станет точкой невозврата. Его товарищи жаждут мести, и пленные им не нужны. Если я хочу получить Сена живым, дело надо брать в свои руки.

Я оставил Доусона в засаде и вместе с Дигби и Банерджи отправился на разведку вдоль периметра. Солдаты Доусона занимали позиции за забором вокруг дома – с фасада и по бокам. Сзади находился широкий ров, наполненный водой. В тыльной стене дома было всего два окна, оба закрытые ставнями. Из этих окон никто не стрелял, и Доусон расположил на противоположном краю рва всего нескольких солдат, чтобы отрезать этот путь отступления. Солдаты лежали в траве, держа окна на прицеле.

Я лег на живот и медленно пополз к краю рва. Дигби и Банерджи последовали за мной. От застоявшейся воды разило какой-то невыносимой дрянью. Один из солдат на противоположном берегу заметил нас и поднял винтовку, но тут же опустил ее, сообразив, что целится в полицейских-сахибов. Мы соскользнули в теплую стоячую воду и перебрались на другую сторону. Там я жестом приказал своим товарищам расположиться рядом с солдатами, стерегущими окна, позаимствовал у Банерджи штык, вернулся ко рву и двинулся в обратном направлении, стараясь оказаться прямо под одним из окон. Встав на небольшой выступ в стене рва, я немного выждал. Казалось, наступило затишье. Вероятно, Доусон пересматривал стратегию. Несколько минут спустя со стороны фасада вновь загремели выстрелы. Судя по звуку, сипаи готовились к новой атаке. До окна над моей головой было около восьми футов. Из дома донеслись обрывки разговора на чужом языке, приглушенный вскрик, а затем – отрывистые яростные вопли. Сердце мое билось как безумное. Сейчас или никогда.

Перехватив штык Банерджи поудобнее, я воткнул его в стену дома. Прочное острое лезвие легко прошло сквозь штукатурку и крепко засело в кирпичной кладке. Держась за штык одной рукой, другой я нащупал опору и подтянулся. Потом вытащил штык из стены и вонзил его снова, на этот раз выше. Убедившись, что он держит мой вес, потянулся к оконной раме. В этот момент один из ставней распахнулся. В лунном свете блеснул металл – ствол винтовки. Я вжался в стену. Из окна выглянула женщина, заметила меня и немедленно направила ствол в мою сторону. Я закрыл глаза. Я все равно ничего больше не мог сделать. Раздался выстрел…

Говорят, перед смертью у человека вся жизнь проносится перед глазами, перед внутренним взором мелькает череда драгоценных воспоминаний. Я не увидел ничего, ни одной картинки. Даже лица Сары. Я сжался и приготовился умереть. В каком-то смысле я даже желал смерти. Но она не пришла. Я услышал, как женщина у меня над головой застонала, посмотрел вверх и увидел, что она повалилась вперед. Из окна свисала ее безжизненная рука.

Я выбрался на карниз и только тут обнаружил, что окно защищено металлической решеткой. Через закрытые ставни решетки было не видно. Женщина лежала, привалившись к прутьям. Я проклинал свою глупость. Я-то рассчитывал, что за ставнями будет свободный проход. Какое-то время я просто сидел на карнизе, соображая, как поступить. С меня стекала вода. Деваться было некуда, приходилось лезть дальше. Я встал на ноги и выпрямился. Над окном проходил еще один бетонный карниз, немного поуже, чем первый. Вероятно, он был нужен, чтобы как-то защищать окно от муссонных дождей. Я дотянулся до карниза, ухватился покрепче и, подтянувшись, влез на него. До крыши оставалось около шести футов. Я продолжал лезть, используя штык и цепляясь за случайные трещины в облезающей штукатурке, и наконец последним рывком перебросил себя через край плоской крыши.

Нагнувшись, я вытащил штык и на минуту замер, чтобы перевести дыхание и сориентироваться. Стрельба, похоже, усиливалась. Впереди я увидел очертания двери, за которой, по всей видимости, была лестница, ведущая в дом. Чуть дальше лежало тело, привалившееся к стене.

Достав «Уэбли», я подбежал к двери, распахнул ее легким толчком и отскочил в сторону. Выстрела не последовало. Я заглянул в лестничный пролет. Темнота. Тогда я медленно, осторожным шагом спустился по ступенькам и оказался на нижней площадке. С одной стороны от меня начинался коридор, ведущий в заднюю часть дома, с другой были две открытые двери комнат, расположенных в его передней части. В полутьме я различил два силуэта: один человек, видимо, раненый, лежал на полу почти неподвижно. Другой стоял возле окна и стрелял из винтовки. Крики снаружи сделались громче. Вероятно, люди Доусона перешли к решающему штурму.

Я впрыгнул в комнату, выставив вперед револьвер, и велел человеку у окна бросать оружие. Тот мгновенно развернулся. Человек вполне мог быть Сеном. Проверить я не мог, и я точно проделал весь этот путь не для того, чтобы убить своего главного подозреваемого. Я прицелился в ногу и выстрелил. Осечка. Должно быть, ударный механизм засорился, пока я купался во рву. Секунду помешкав, террорист выстрелил. Я бросился на пол и ощутил, как левую руку пронзила жгучая боль.

Террорист уже лихорадочно перезаряжал винтовку. Время замедлилось. Я услышал, как с грохотом открылась входная дверь. Топот ботинок по коридору. Ко мне не успеют. Террорист защелкнул затвор и вскинул оружие. У меня оставался единственный шанс. Я перехватил штык Банерджи правой рукой и с силой метнул в нападавшего. Тот успел среагировать и отбил штык стволом винтовки. Мой отчаянный маневр почти ничего не дал, я всего лишь выиграл пару секунд, но их оказалось достаточно. Вбежавший в комнату солдат выстрелил. Мой противник упал навзничь с дырой в груди. Солдат повернулся и прицелился в человека, лежавшего ничком на полу.

– Стойте! – заорал я.

Он развернулся, не опуская винтовки.

– Этот человек арестован, – сказал я, указывая на раненого.

Сипай так и стоял, держа меня под прицелом. Неожиданно помещение заполнили солдаты. С ними был Дигби.

– Ты в порядке, приятель? – бросился он ко мне.

– Это Сен? – спросил я, указывая на лежащего человека.

– Мне нужен свет! – закричал Дигби, и один из сипаев подбежал к нам с керосиновой лампой.

Дигби склонился над раненым. Тот сильно потел, лицо исказилось от боли, а глаза за очками в металлической оправе были крепко зажмурены.

– Вполне возможно. Под описание подходит.

Я вытащил наручники и пристегнул себя к раненому индийцу. После всего, что мне довелось пережить, я не мог допустить, чтобы подразделение «Эйч» похитило его у меня из-под носа.


Прибывшие на место санитары занялись раненым. Его дыхание было поверхностным, пол вокруг блестел от липкой крови. Еще один санитар наложил повязку мне на руку и объявил, что мне повезло: пуля задела только мягкие ткани. Тем не менее боль была адская. Во Франции я умудрился продержаться три года без ранений. В Калькутте не протянул и трех недель.

Пленника, все еще пристегнутого ко мне наручниками, погрузили на носилки и вынесли на улицу, где уже ждал санитарный автомобиль. Мне показалось, что снаружи толпилась добрая сотня военных. Рядом с Доусоном стоял лорд Таггерт. Я вздохнул с облегчением. Если я хочу сохранить арестованного, мне не помешает его поддержка.

– Комиссар, этот человек арестован в связи с убийством Александра Маколи и нападением на Дарджилингский почтовый экспресс. Я собираюсь взять у него показания, как только ему обработают раны.

Таггерт перевел взгляд на полковника Доусона:

– Это Сен?

Доусон наклонился, чтобы рассмотреть пленника получше, и кивнул.

– Слава богу, – сказал Таггерт. – Отличное представление, капитан! Вы, кажется, изловили…

– Прошу прощения, лорд Таггерт, – вмешался Доусон. – Боюсь, мне придется взять арестованного под свою опеку. Нам нужно допросить его в связи с несколькими нападениями.

Таггерт выдержал паузу.

– Полковник, этот человек на законных основаниях арестован моим полицейским в связи с делом, которому по распоряжению губернатора присвоен высший приоритет. Он останется у нас, пока вы не предъявите мне письменный приказ об обратном. Разумеется, и я, и мои люди благодарны вам за помощь, которую вы и ваши люди оказали нам при поимке подозреваемого, и непременно поделимся с вами всеми сведениями, которые узнаем у него в ходе допроса.

Полковник одарил его сердитым взглядом, затем коротко кивнул, повернулся и удалился. Таггерт обратился ко мне:

– Благодарю, капитан. Как давно я ждал этого момента. А теперь отвезите-ка Сена в больницу и оставьте там под охраной полиции. Допросите его и предъявите ему обвинение как можно скорее. Не знаю, сколько я смогу отбиваться от Доусона с его начальством.

– Слушаюсь, сэр, – сказал я.

Санитары подхватили носилки Сена. Руку пронзила острая боль. Я поморщился.

– И, Сэм, – добавил лорд Таггерт, кивая на мою раненую руку, – пусть о тебе как следует позаботятся.

С этими словами он повернулся и зашагал к ожидавшему его автомобилю. Водитель отдал честь и распахнул заднюю дверь.

Ко мне подошли Дигби и Банерджи, оба мокрые до нитки. Дигби улыбался во весь рот.

– Хороши мы с вами! Герои дня!

– Как три чертовых мушкетера, – отозвался я.

Дигби рассмеялся:

– Да, точно. Атос, Портос и Банерджи. Звучит, а, сержант?

Несокрушим ничего не ответил.





Двадцать




В салоне санитарного автомобиля не было окон. Сен лежал с закрытыми глазами и стонал. Лицо у него было серого цвета, но дышал он уже ровнее. Это внушало надежду. Будет жаль, если он умрет раньше, чем мы сами его повесим.

Санитар-индиец молча занимался раненым – с излишней, как мне показалось, заботливостью. Я сидел со своей пострадавшей рукой в сторонке и старался не путаться под ногами. У меня кружилась голова – должно быть, сказывалась потеря крови в сочетании с пустым желудком. В тот момент я не отказался бы даже от кушаний миссис Теббит, но все-таки предпочел бы дозу опиума.

Вскоре я перестал понимать, где мы находимся, пока ритмичное покачивание не подсказало, что автомобиль едет по мосту, пересекая Хугли в обратном направлении.

До больницы медицинского колледжа мы добрались после десяти. Кто-то, очевидно, предупредил о нашем прибытии, потому что у входа нас поджидала целая толпа – человек пять медицинского персонала и вооруженный отряд полиции. Два санитара-индийца, облаченные в белоснежные халаты и штаны, осторожно перенесли Сена на каталку. Доктор-европеец быстро пощупал пациенту пульс, а затем, придерживая веки большим и указательным пальцами, посветил фонариком в оба глаза по очереди. Медсестра записывала его наблюдения, пользуясь дощечкой с зажимом.

Доктор повернулся ко мне и протянул руку. Может, дело было в потере крови, только я абсолютно не понимал, чего он хочет. Может, я должен ему заплатить? Вдруг здесь так принято? Я запустил руку в карман и выудил клочки размокшей купюры в десять рупий. После моего купания во рву деньги превратились почти в кашу. Я с виноватым видом протянул грязный комок доктору.

Тот посмотрел на меня как на слабоумного.

– Ключ, – сказал он с нажимом. – Вы все еще пристегнуты к пациенту. Если вы не предполагаете сопровождать его в операционную, дайте мне ключ, чтобы я мог его отстегнуть.

Я подчинился. Доктор ловким движением открыл замок и освободил запястье Сена, затем вернул мне наручники вместе с клочками банкноты. Сена тут же поручили заботам медицинской бригады, и шумная толпа людей в белых халатах покатила его в больницу. Охрана отправилась следом. Процессия скрылась, и я вдруг остался в одиночестве. Азарт погони и радость от поимки Сена быстро угасли. Я был весь мокрый, рана кровоточила. Теперь, когда шум улегся, я осознал, что положение мое не из лучших.

Я огляделся. Санитар, сопровождавший нас в пути, курил, прислонясь к стене неподалеку, и не сводил с меня мрачного взгляда.

– Мне нужно показать руку врачу.

Он затушил сигарету и выпустил окурок из пальцев.